Искандер против Унылого Мира.

Он, способный не моргнув и глазом отчекрыжить себе палец и тут же пришить его обратно, раздавленный до полусмерти 'небесный прессом' но не потерявший сознания, видавший таких жутких монстров, что струхнули бы даже неимоверно извращенные поклонники культа Ни, лишился сознания как капризная девчонка. Если бы от стыда можно было сгореть, жар от пылающего Искандера превратил бы в пепел не только его одного, но и захватил бы половину этого унылого мира, с его пробуждающим чудовищ зловещим спутником. Обморок— позор. И впервые в жизни, конечно после пары случаев в дошкольный и школьный периоды, когда еще молодой Фахим Рахан отличался сентиментальностью и тщедушностью, Искандер испытал его.

Бетиарханздугу Харталихану Фатеркатен-Барсинкану было плохо. Очень плохо. Мир вовсе не был пригоден для кошачьих демонов. Он вообще ни для чего не был пригоден. Каменистая пыльная черепичная пустыня с огромными булыжниками раскиданными то там то сям. Никакого эстетического вкуса и художественного интереса. Даже подраться не с кем. И хозяин далеко, да так что не учуять. Бетхад, пошатываясь и ругаясь на вирсекарском, сидел и мотал туда сюда рогастой головой. Демона мутило и тошнило кровью и желчью. Но уже меньше, чем когда он сюда только попал. Вывернутые в изгоняющем припадке суставы с громким щелчком вставали на свои места. Шкура тихо шелестела и вновь становилась мягкой почти кошачьей шерсткой, а не иголочной броней. В отличие от Искандера Унылый Мир не стал уговаривать разум Бетиарханздуга покинуть мир по-доброму. Настоящие демоны, даже такие хилые как Хар-, редко поддаются уговорам. И потому мир просто наподдал кошачьему демону со всех сил, не тратя драгоценных усилий на бесполезные внушения. Бетхаду, впервые в жизни испытывающему прорыв, досталось по полной программе. Его жалило невидимыми голубоватыми молниями, плющило невидимым фиолетовым воздушным прессом, разрывало и выворачивало невидимыми красноватыми крючьями, и вообще много чего делало самого нехорошего самым разнообразнейшим и невидимым разноцветным инструментом.

Но демон выдержал. Хоть и был неимоверно истощен. Бетхаду хотелось спать. Впрочем ему всегда хотелось спать. Все-таки он был кошачьим демоном, а не какой-нибудь тысячеглазой панцирной тварью, изрыгающей всякую гадость и страдающую тысячелетней бессонницей. Еще Бетхаду до смерти хотелось подраться с кем-нибудь посерьезнее, например с обыкновенным, но опытным вампиром, а не с неотесанным деревенским драконьим упырем, неуклюже подставляющим глотку. И Хар— вовсе не был бы против полной миски жирных сливок и сладкой 'алхимической' репы, как следует облитой соусом производимым разумными мышами, обитающими в Вонючем Городе. А еще лучше было бы отведать натуральных киртеколских ягод и джеррианских мясных грибов, чей вкус уже стал забываться за пять прошедших в отдалении от родины лет. И наконец хотелось хоть часик побродить по мягкой шелковистой фиолетовой травке, вдыхая легкий мускусный аромат родного мира и любуясь бледно-синим небом.

Тьфу! Бетхад очень по-кошачьи чихнул, вскочил и ощетинился зазвеневшими сталью шерстинками. Мечтания прочь! Сперва о насущном, а побродить по фиолетовой траве можно и во сне.

Боль и тошнота прошли бесследно. Бетхад опять был полон решимости, силы и ловкости. Все-таки в последнее время Хар— сильно окреп и возмужал, если он до этого вообще был мужского пола, все больше приобретая черты присущие настоящему демону. А не униженному и слабому слуге, трудящемуся на самой тяжелой и непочетной работе и могущему быть убитым только ради развлечения несмышленым ребенком высшего клана, каким например был Интосханздуг Кисталихан, ныне покойный брат Бетхада.

Шерсть кошачьего демона стала превращаться в более крепкую броню еще быстрее прежнего. Когти ранее полосовавшие сталь как обыкновенную бумагу, теперь могли полосовать ту же сталь уже как туалетную бумагу. Рога перестали быть просто милым украшением, присущим обитателям Вирсекарса, а стали настоящим грозным оружием, способным пробить магический щит чуть ниже средней мощности. Усы отросли на целых пять сантиметров, а хвостом Бетхад мог с одного удара перешибить каменный столб. А убийственной мыслью он теперь мог мгновенно и на большем расстоянии убить аж двух мышей, а не одну как раньше. Хотя ни разу в жизни Бетхад так и не воспользовался этим своим ментальным оружием, он знал, что может и все тут.

Вот только позорные белые пятна на животе, спине и кончике хвоста не исчезли. И все так же, как и прежде запаздывали с превращением в броню и неожиданно смягчались в самые неподходящие моменты. И рост его ничуть не увеличился. Хар— все так же как и раньше был похож на ленивого черного с белыми пятнами толстенного дворового кота, пусть и шестилапого с огромной головой. Но все равно Бетхад стал в последнее время сильно крут.

И первое чем он занялся, это был поиск хозяина. Хар— навострил чуткие треугольные уши и стал прислушиваться. Если бы в дне пути от него пукнул какой-нибудь унылый местный муравей, демон услышал бы. Но ничего не было. Муравей, если он существовал, не пукал. Тишина была буквально оглушительной. Камешки не перекатывались, песочек не шуршал. А ветер отсутствовал как явление. Пустыня была мертвее, чем кусок кирпича. Ни насекомых, ни змей, ни ящериц, ни мышей, ни тем более птиц или песчаных чудовищ. Ничего. Даже камень не дышит. Даже воздух не шелохнется. Даже не стукнет тихо сердце притаившегося за валунами местного хищника. Что впрочем вовсе не означало что хищника не может быть. Вдруг у местных чудовищ не бьются сердца. И к тому же они не дышат. У них никогда не бурчит в животе, даже останки съеденных накануне пропитанных мускусом и яростью вирсекарских демонов. Вдруг у них даже мышцы не скрипят. И вообще они мертвые.

А мертвецов, особенно восставших, кошачий демон ненавидел неимоверно и готов был уничтожать и развоплощать целыми сутками. Ну не целыми, а с короткими обеденными перерывами. Но все равно. Ничего из вышеперечисленного не было слышно, а нежить Хар-, как и любой представитель семейства кошачьих, был способен учуять на любом расстоянии. Не было вокруг никакой притаившейся нежити. Мир сам был нежитью. Мертвым и унылым.

Бетхаду стало как-то спокойно за Искандера и страшно за себя. Вирсекарский аналог адреналина, а именно чистая ярость сыновей Тирга, жестокого кошачьего бога, бурлила и кипела в жилах Бетхада. И тот не знал на что ее растратить. В мире, где никого нет, сложно хоть с кем-либо подраться при всем желании. А демон без непрерывных жестоких битв это исключительно жалкое зрелище. А также без еды, питья. И одной особой травки, произрастающей в Лучшем из Миров на каждом углу, у любой дороги, и даже на голых камнях, прозываемой О-травкой. И не дающей некоторым демонам, особенно из темных миров, становиться одержимыми до чужой крови, жизненных сил и душ безумными исчадиями чужого мира. Последний раз Бетхад ел О-травку еще месяц назад. Сок ее помогал принимать вовнутрь еду Лучшего из Миров, удерживать ее там до полного переваривания и даже насыщаться ею, в течении целых трех месяцев. А потом еда Лучшего из Миров, да и всех прочих миров тоже, опять становилась безвкусной, несытной, а иногда и просто ядовитой для чужого. И демонам не оставалось ничего иного, как начинать насыщать истощенные тела жизненными силами и душами других существ. Не то чтобы Бетхад сочувствовал демонам-убийцам, пожирающим всех встречных-поперечных, а просто считал их полными недотепами. Не заметить и не попробовать сильно и вкусно-остро пахнущую травку, хотя бы ради интереса, это надо быть полным клятом, ну или напрочь настоящим демоном. Тем могучим типом, у которого рога на башке растут не только наружу, но еще и внутрь, выдавливая содержимое черепа в задницу. А то и вовсе прочь из нее. Бетхад не уважал безумцев, хотя сам бывало впадал в безумную ярость, а однажды чуть было не достиг губительного, но неимоверного в своей боевой эффективности состояния Тиргтуборгкнезкха 'ближнего воина Тирга'. Хар— не намеревался провести здесь более двух месяцев, но все-таки чуток обеспокоился. И унылый мир мог и, не считаясь с травкой съеденной в другом мире, потребовать от кошачьего демона жажды убийства. Тем более есть здесь было совсем нечего, разве что камни погрызть.

Как когда-то давным-давно Бетхад запертый и забытый в высохшем колодце, наверное шутки ради, почти две недели продержался обгладывая и облизывая влажные стенки своего узилища. А потом по новой пришедший чинить колодец Хар— из каменщиков нашел и вытащил его иссохший полутруп, который доставили родителям, и которых, вместе с ненавистным братом Кис-ом, это весьма и весьма позабавило. За хорошую шутку Бетхада даже угостили заморским деликатесом— гибарийской пахучей грушей. Которую, опять же ради смеха, затолкали ему в рот целиком, хотя размеры груши лишь чуть уступали размерам Бетхадовой головы. Веселые были деньки!

Бетхад яростно чихнул и ударом хвоста высек из собственной ожесточившейся шкуры сноп ярких колких искр. Хватит воспоминаний и всяких досужих рассуждений. Надо действовать. Слух ничего не выявил, но на него Бетхад не сильно и надеялся. Просто проверял. Ощетинив усы, кошачий демон покружил на месте, а потом развернулся и напряженно уставился в ту сторону, где усы его заметно дрогнули без видимых причин. Это могло быть все что угодно. Подумаешь, усы шевельнулись. Но даже такое ненадежное указание было лучше, чем ожидание чудес, вроде явления устойчивого обратного портала, а то и Искандера собственной персоной, на одном месте, где даже камни мертвы. Бетхад напоследок ругнувшись особо скверным словом и, уверенно перебирая всеми шестью лапами, взял резкий старт и быстро помчался в указанном усяной дрожью направлении. Очень скоро от Бетхада остался лишь пыльный след, поднимаемый его мягкими, но очень быстрыми лапами. Впрочем, еще скорее пыль осела, и не осталось вообще никаких следов.

Искандер довольно таки быстро привык к спящим и неожиданно на миг просыпающимся при его приближении чешуйчатым чудовищам. Падать в обморок каждый километр пройденного пути — довольно хлопотное занятие. Выбьешься из сил каждый раз оттряхивать мантию от пыли. Потому, когда следующий валунообразный монстр уставился на него своим сияющим глазом, Искандер, которому это уже надоело, не придумал ничего умнее как показать чудовищу неприличный жест. Очень неприличный и настолько же древний, запрещенный для показа в общественных и вообще людных местах, до конца так и не расшифрованный, и конечно же известный всем и каждому. Искандеру стало стыдно за свой поступок и несдержанность вообще. Но этого оказалось мало.

Ответ пришел мгновенно. Реальность тут же затрепетала под порывом жутких ветров ирреальности и злобной чуждой воли, пытающейся прорвать тонкую, но невероятно прочную пленку бытия, и как бы спросила смутившегося от собственной резкости мага, всерьез ли он показал сей жест и насколько он уверен в своих действиях. Удивленный, но в то же время насторожившийся, Искандер ответил, что не всерьез и вообще извиняется за грубость и больше никогда не будет. Все-таки не каждый день Всемировой Порядок задает вопросы обычным зельеварам, пусть и обладающим аналитхинченским складом ума. Получив ответ, Межмировой Порядок замолк и убрался восвояси, забрав с собой и искажения реальности и того, кто собственно искажал ее с другой стороны. Искандер облегченно перевел дух... уже который раз всего за пару часов. Опять он чуть не разрушил этот мир своей злостью, напитавшей самые обыденные вещи, такие как ругань и жестовая ругань.

Попав в унылый мир, несчастный зельевар обнаружил за собой устрашающие способности почти отворять Печати Миров. Устрашающие по той причине, что за Печатями почти всегда таится что-нибудь да нехорошее. Да настолько нехорошее, что кто-то удосужился сотворить для этого отдельный мир-тюрьму, а то и просто свернуть часть своего и выкинуть прочь из мироздания. Искандер немного поразмыслил, покопался в собственной памяти и понял что все его обычные ругательства, на которые реальность ранее не реагировала вообще никак, так или иначе являются словами и даже отдельными отрывками древних зловещих заклинаний. К славе Небезумных Богов и счастью житейского человечества, полный текст, смысл и правильный перевод на харасский которых был давно утерян или так глубоко запрятан в таинственных пространствах гильдийских библиотек, что вообще то было равносильно потере или даже чему похуже.

Еще немного подумав, Искандер решил воздерживаться от мата и при случае ругаться чем-нибудь более нейтральным, чем даже самый простецкий 'клят', северянский 'бят' и загадочный 'блорт'. Ругательства типа 'белличья сыпь' или 'твоя жена — форменная корова' скромный маг посчитал слишком частными и интимными. Трудно обращаться с такой узостью оцененной проблемы к самим основам мироздания. Ему нужно было что-нибудь более фундаментальное, кратко и ярко описывающее скверность настоящей ситуации в мировом общевселенском масштабе и ее отношении лично к нему. Выдуманные слова вроде 'ургыванздан' или 'гмырхонат' не принесли облегчения мятущейся душе мага, а от последнего повеяло неощутимым зловонием очень злого мертвого мозга. Прямо как от десятой банки слева со злобного вида сиреневой заспиртованной головой внутри, стоящей уже многие годы на третьей полке шкафа в родной прозекторской. Эх...родина... 'Тьфу!'— Искандер аж сплюнул от безнадежности. Иных ругательств, кроме самых детских вроде 'жадина-таббанятина' и 'дядя-хурунюша-повторюша', на ум не приходило. И потому печально вздохнув, и молча проклиная, очень тихими мыслями, все многочисленные годы, проведенные в читальном зале, вместо того чтобы с бутылочкой репового пива посидеть где-нибудь с приятелями-собутыльниками не воспитанными в строгом стиле рода Рахан, Искандер решил на все неприятные ситуации, даже на пробуждение бронированных чудовищ, реагировать коротеньким 'опа...'. Вроде и не ругань и уж точно не имя спящего злого безумного бога, но, при прибавлении одной буквы, очень точно описывает то, во что угодил маг. А прибавить букву и выкрикнуть слово Искандеру мешало строгое воспитание. Род Рахан тысячелетиями воспитывал собственное нарастающее поколение единым установленным образом, плюя на стремительно изменяющуюся воспитательную моду, мягкие 'гнумононые' нравы, и все новые толстенные книги по детской 'головолохии', жуткой лженауке рассказывающей о темном содержании ребяческих головок. Разве что пять сотен лет назад стали обходиться без вшитых в розги колючек, сушеного огненного гороха и черной соли.

И потому, когда открыл светящийся глаз и посмотрел на мага очередной хитиновый спящий монстр, раздался громкий крик. 'ОПА!'-с видимым удовольствием заорал Искандер. И ничего не произошло. Мир не треснул ни пополам, ни на четвертинки, не открылись вихрящиеся порталы в по-настоящему Темные измерения, не прорвалась тоненькая пленка серовато-сиреневатой реальности этого мира, вообще ничего. Только на душе мага стало немного легче. Искандер почувствовал себя счастливым, насколько только может быть счастливым человек, которого от жуткой смерти разделяет 'почти целых шесть дней' мучительного похода по пыльной черепичной пустыне и который не может себе позволить даже крепко выругаться. Искандер попробовал улыбнуться. У него не получилось. А то, что получилось, могло сойти за злой оскал безумной крысы, но никак за улыбку. Что же, не все сразу. Но хоть что-то... Маг продолжал идти в выбранном направлении и, используя свой аналитхинченский склад ума, от нечего делать, вспоминал и обдумывал произошедшие с ним после пробуждения события...