— Вылезал из душа, запнулся о бортик ванной, упал, ударился головой об стенку, потерял сознание секунд на двадцать, наверное. Когда очнулся, два раза вырвало. Сейчас слабость и потливость. Тошнота постепенно уменьшается. Если хожу или сижу — немного начинает болеть и кружиться голова. В покое голова уже не болит и не кружится. Доклад окончен.

— С вами все понятно, больной, — протянула врачиха задумчиво, наклоняясь еще ближе и внимательно вглядываясь сначала в один мой зрачок, потом в другой.

Анизокорию проверяет. М-да, а глаза у нее синие-синие, в обрамлении черных ресниц... И ямочка на левой щеке, когда улыбается.

Ладонь докторши опустилась на рукоятку молоточка, и я затосковал.

— Ну-ка, смотри сюда, — ласково сказала девушка и ловко нарисовала им надо мной крест.

Я послушно подвигал глазами.

— Угу, так... — Пристукнула молоточком по подбородку, затем решительно встала, повернулась ко мне лицом и дружелюбно приказала: — Садись, ногу на ногу закинь.

Я помотал головой и поджал ноги посильнее.

— Что такое? Боишься, голова закружится?

— Я вас стесняюсь, — пунцовея, сделал я первый заход.

— Ой, да брось, я же доктор, нас стесняться не надо, — почти убедительно проворковала она, при этом по лицу ее отчетливо скользнула мысль: "Да и что я там не видела..." — Ты что, без трусов лежишь?

— В трусах. Но они не сильно помогут.

Теперь надо уверенно посмотреть ей в глаза и чуть нагловато улыбнуться, только не переиграть. Зафиксировав взгляд, я указал глазами вниз, разогнул колени и развел кисти в сторону. Взгляд врачихи задержался на выразительно взбугрившемся одеяле.

— Я боюсь вас испугать, — твердо сказал я, с легкой улыбкой глядя в глаза.

Секунды три девушка переваривала увиденное и сказанное, затем брови изумленно взлетели вверх, щеки начали заметываться румянцем, и она захихикала, прикрывая левым кулаком рот. Я с облегчением вздохнул и натужно улыбнулся.

— Комсо-омо-о-о-ол... — протянула она восторженно, продолжая хихикать. — Восьмой класс!

— Третья четверть, — подхватил я. — Это все дремучие инстинкты! — Меня подняла и понесла волна дурашливости. — Хочется хватать красивых девушек и тащить их в пещеру на шкуру убитого саблезубого тигра.

— Давить надо такие инстинкты, — наставительно заявила докторша. — На корню.

— Угу, попробуй задави... — горестно вздохнул я. — Скорее они сами задавят. Против природы не попрешь. К тому же я не тащу никого в пещеру. Пока...

Докторша как-то неуверенно хихикнула еще раз и с сомнением покосилась на меня.

— Вам, между прочим, радоваться надо, — начал я подводить к интересующей меня теме.

— С чего бы это вдруг? — Девушка с подозрением нахмурила брови.

— Ну... — застенчиво поковырял я пальцем одеяло, — базовые функции организма пациента не пострадали... как мы убедились. Можно без госпитализации обойтись, правда? Вам же проще — не надо эвакуацию заказывать. Отлежусь несколько деньков — и вперед с песнями.

— В целом верно. А откуда терминологию знаешь?

— Папа врач. Учебники иногда почитываю.

— А-а... понятно. А где папа работает?

— Военно-медицинская академия.

— У-у... понятно. Ладно, чудо, лежи... Сейчас справку в школу напишу. Но если вдруг станет хуже — обязательно снова вызвать врача.

Врачиха присела за стол, достала из сумки обычный тетрадный листок и что-то быстро застрочила, время от времени давя улыбку, отчего на щеке появлялась та самая ямочка. Я с умилением любовался ее профилем.

— Ну вот, готово. — Девушка повернулась ко мне, нарвалась на взгляд и опять нахмурилась.

Я смущенно отвел глаза.

Тут в комнату весьма своевременно просочилась мама:

— Доктор, вы закончили? Что с ним, ничего серьезного?

— Легкое сотрясение мозга... — Врачиха с сомнением оглядела меня, словно мысль о наличии у меня мозгов показалась ей нетривиальной. Невольно задержала взгляд где-то посередине моего тела, резко вильнула глазами в сторону и, слегка покраснев, зачастила: — Три дня постельного режима, две недели освобождения от физкультуры. Станет хуже, появится рвота, усилятся головные боли — обязательно тут же звонить в "скорую". Но, думаю, все будет хорошо.

— Спасибо огромное! — Мама с заметным облегчением приняла справку. — Пойдемте на кухню, я там чаек заварила, бутерброды сделала со шпротами и колбаской...

Докторша непроизвольно сглотнула слюну, но попробовала упереться:

— Да нам не положено... вызовы еще есть...

Бесполезно. Я маму знаю. Точно, девушку со словами: "А мы быстренько, на пять минут всего", — уже волокут в кухню.

— Приятного аппетита! — кричу я в спину докторши, что решительно променяла меня на бутерброды. — Заодно с мамой моей познакомитесь...

Я облегченно расслабился. Дрема постепенно овладела мной, а потом перешла в крепкий сон, ведь предыдущую ночь я не спал вовсе, с энтузиазмом осваивая брейнсерфинг.

Сколько мне открылось секретов... Заговор с целью убийства Кеннеди был, Улофа Пальме действительно завалил псих-одиночка, инопланетян пока не обнаружили, самый богатый человек мира живет в маленькой хижине в Малайзии по принципу "большая вода тихо течет", клуб по управлению миром существует, но работает прискорбно неэффективно. И как все это бесполезно здесь и сейчас...

Где-то среди ночи я проснулся и немного поворочался, наблюдая за колыханием теней на потолке. Затем не выдержал, поднялся и пробрался к окну. За холодным стеклом сквозь редкие ветки деревьев темнели силуэты домов. Скрытая за железным колпаком уличная лампа выхватывала покачивающимся конусом света косо летящий мокрый снег. На отвоеванном у тьмы клочке двора распласталась комковатая серая слякоть. Я любовался этим, торжествующе улыбаясь. Мой любимый светлый мир, я пришел к тебе!

Глава 2

Среда 16 марта 1977 года, утро

Ленинград, Измайловский проспект

Окончательно я проснулся от щелчка закрывшегося замка, хотя и до этого сквозь приятную полудрему до меня порой доносилось какое-то шебуршание за дверью. Судя по всему, родители ушли на работу — значит, начало девятого.

Сладко, до хруста в спине, потянувшись, прислушался к телу. Оно желало распрямиться упругой пружиной и понестись туда, где есть еда и девушки. Или девушки и еда? Я попытался выделить доминантное желание. Хм... Похоже, все-таки еда. Ну оно и к лучшему — что пожрать, я сейчас точно найду, а вот девушка в квартире за ночь навряд ли завелась.

Я еще повалялся в кровати, размышляя о девушках вообще и тех их лучших представительницах, что будут в моем окружении в ближайшие месяцы, потом с печальным вздохом развеял сладостные грезы. О деле надо думать, о деле.

Мышцы вибрировали свежей силой, в голове царила непривычная для утра ясность. Поэтому я перевернулся на другой бок и помечтал о том, как буду теперь каждый день заниматься физкультурой. До зубовного скрежета, ага.

О, кстати о зубах. Клянусь! Торжественно клянусь тщательно чистить их два раза в день и полоскать после каждого приема пищи. Встречаться со здешними стоматологами, что высверливают без обезболивания даже пульпит, мне совершенно не хочется.

Потом голод погнал меня на кухню. Еще горячие сырники со сметаной сняли первые пароксизмы голода, и я, наконец, впервые с начала этой безумной истории смог всерьез задуматься о главном.

"Здравствуй молодость" — это здорово. Фантастический презент. Точнее — аванс.

И тут же в голову верткой рыбешкой проскользнула мысль, что аванс — он вот уже тут, и можно, в общем-то, дальше не особо напрягаться. Подстроиться под известную мне линию, и просто прилично жить. Сколько всего не увидено и не распробовано...

Я не обедал в Максиме и не ночевал в Куршавеле. Моя яхта не входила в дикие норвежские фьорды, и не скользила вдоль Барьерного рифа. Сотерны редких урожаев не плескались в моем бокале. По утрам на меня не смотрели с надеждой красивые женщины, а днем — подобострастно мужчины.

Последнего хватило, чтоб я поморщился и придавил разошедшееся воображение.

Нет. Нет и еще раз нет.

Нет.

Буду бодаться с Историей. Слишком отчетливо ощутил я плечами ответственность. Тяжелый пласт — в нем все Человечество. Дезертирую, и будут горчить мои вина, и увижу укоризну в глазах коралловых рыбок.

Нет.

Я усмехнулся, отбрасывая последние кривые мысли. Нет, решено. Буду ломать Историю.

Надо только определить, в какую именно сторону я хочу толкать колесо истории.

Абсолютно ясно одно: в прошлый раз это колесо покатилось по хреновой колее. Распад страны, миллионные людские потери из-за конфликтов и разгула бандитизма, десятки миллионов сломанных судеб.

Впрочем, дело даже не в сокращении населения, хотя и это, конечно, отвратительно. Будущее, тень которого уже начинает накрывать страну, хуже катастрофы Великой Отечественной. Тогда, несмотря на колоссальное число погибших и огромные разрушения, моральный стержень, на котором держалась общность, лишь окреп. Здесь же погиб очень интересный росток — нового, основанного на альтруизме, общественного сознания. Поражение — в этом.

В сточную канаву, как отход производства, сольют высшее достижение страны — с трудом выпестованное поколение, готовое к бескорыстному служению обществу. Ну да, оно еще не все такое, но концентрация мыслящих именно так детей, подростков, молодых людей подошла к критической отметке, за которой начинается кристаллизация нового качества.

Она, эта поросль, сейчас взращивается в теплых, солнечных условиях гуманизма, дружбы и интернационализма. У нее хватает идеализма, но уже нет свирепости дедов и отцов, потому что исчезла та атмосфера, настоянная на густом запахе крови.

Лет через двадцать, на рубеже тысячелетий, они, пройдя через сито испытаний, вошли бы в силу, и человечество увидело бы расцвет нового типа общества, открылась бы принципиально иная перспектива социального развития.

Ржа скосила и поколение, и перспективу. Бездарная попытка реформ позволила всплыть на поверхность тому дерьму, что накопилось на дне общества, во мраке цеховиков, фарцовщиков, толкачей, зэков и коррумпированной торговли. И не только всплыть, но и перехватить управление страной.

Вот это взращиваемое сейчас поколение и надо сохранять. Не допустить до руля плесень, озабоченную только собственным благополучием. Иначе уже в следующем поколении мальчики будут мечтать стать бандитами, а девочки — валютными проститутками. Понятно, какая потом из них будет власть: готовая отдаться за деньги сильнейшему и замочить слабейшего. Возникнет ситуация плохого равновесия. Попав в него, выбраться почти невозможно.

Задумчиво отложив стопку газет, я каким-то верховым чутьем нашел банку кофе. Вот тебя-то мне и надо, золотце мое! Две чайные ложки легкого, как пыль, темно-коричневого порошка, горячая вода и полторы ложки сгущенки... Тот самый кофе, тот самый вкус... Не самый ароматный, но привычно бодрящий.

Встал у кухонного окна, грея ладони о чашку, и снова вгляделся в жизнь Измайловского проспекта. Предстояло придумать, как жить дальше, чтобы потом опять не было мучительно больно... Один раз я уже пожил, поплевывая в вечность, больше не хочу.

Отставив чашку, начал нарезать круги по кухне, выплескивая переполняющую меня энергию. Итак, передо мной две задачи. Одна — тактическая — вписаться в социум, не вызывая сильного удивления своим поведением. Тут есть сложности, но мне это по силам даже без памяти реципиента. В конце концов, реципиент — это я, только тридцать пять лет назад. Да, я многое забыл, но многое и помню. А часть забытого быстро восстановлю. К тому же все равно деваться некуда, я уже здесь.

Вторая задача — стратегическая — ни много ни мало, а повернуть колесо истории. Смогу ли я это сделать без особых способностей, которых пока нет и неизвестно, появятся ли они? Предположим, способности просто еще не проявились. Предположим. Буду исходить из этого, так приятнее. Иначе мне остается только плыть по течению истории, наблюдая за переформатированием общественного сознания и распадом страны. И фарш будет невозможно провернуть назад.

Я опять задумчиво закружил, потом упал на руки и попытался в темпе отжаться.

У-у-у... совсем забылся... Голова взорвалась болью, накатила дурнота. Сев на пол, я прислонился к кухонной тумбе, дотянулся до стоявшего на углу стола стакана и отхлебнул. Через две-три минуты полегчало.

"Ладно", — подумал я, — "пока стратегических идей нет, буду решать тактическую задачу и надеяться на лучшее".

И я пошел за учебником геометрии.

Где-то через час, исчеркав несколько листов в черновике, с облегчением откинулся на спинку стула и отложил в сторону китайскую чернильную ручку. Почерк, кстати, когда не задумываюсь над ним, получался "как кура лапой".

Первоначальный страх, что не угол в треугольнике тупой, а я, сменился заслуженной гордостью — "кое-что могем". Вроде бы и не высока преграда — курс геометрии за восьмой класс, но за последнюю треть века я стал сугубым гуманитарием, у которого синусы-косинусы вызывают паническую реакцию. Однако теперь я уверен, что прикидка сил была правильной, — к субботе восстановить всю геометрию в памяти реально.

Особо радовали прорезавшиеся острота и резвость мышления. Все же с возрастом способности мозга снижаются, причем настолько постепенно, что самому это и не заметно. И только резкое омоложение дало мне возможность почувствовать разницу.

"А неплохой мне процессор достался, — подвел я промежуточный итог. — Надо его холить и лелеять, к примеру, давать вовремя отдохнуть. А лучший вид отдыха — смена деятельности. Иди сюда, биология, полистаю я тебя..."

Звонок в дверь грянул неожиданно, оторвав меня от изучения тонкостей химического равновесия. Я изумленно похлопал глазами: "Кого это черт принес?"

— Ловко ты от контр увернулся, — с завистью заявил Паштет с порога. — Один щелбан от стены, а сколько плюсов!

— Не слушай балбеса, — возникла за его плечом разрумянившаяся от морозца Света. — Он сегодня по инглишу два "трояка" сразу схлопотал, теперь боится, что его в поход на каникулах не отпустят.

— Проходите, гости дорогие, — посторонился я, вглядываясь в своих товарищей и заново знакомясь с ними.

Зашедший первым Паштет быстро скинул ботинки, вздернул на вешалку потертую куртку и, слегка косолапя, уверенно направился в мою комнату, освобождая место для Светы. Высокий, крупный, круглолицый, с небольшим курносым носиком, усыпанным неяркими веснушками, тускло-рыжеватой шевелюрой и маленькими голубенькими глазками, он был лишь чуть моложе уже основательно поистершегося из моей памяти образа.

Света отпихнула ногой брошенный в прихожке портфель Паштета, разгребая себе пятачок для маневра, и начала снимать пальто. Я протянул руки, чтобы его принять.