Много раз уже пропели трубы, много раз уже герольды провозглашали имя победителя очередного поединка, и наконец на поле выехали те двое, кому предстояло сразиться за звание сильнейшего. Один был французский рыцарь Арман де Шовиньи. Второй был Конрад фон Кетвиг.

Воистину, оба противника стоили друг друга, и оба являли собою прекрасный образец высокого рыцарского искусства и доблести! Рыцарь Черного Вепря облачен был в тяжелые доспехи, уже в нескольких местах помятые в предыдущих схватках, шлем его венчал пышный плюмаж из страусовых перьев. Могучий фризский конь его бил копытом и свирепо косил налитым кровью оком. Шит его украшен был родовым гербом, изображавшим черного вепря на лазурном поле, собственно, и принесшим владельцу его гордое прозвище. На копье его был повязан Леонорин шарф, трепетавший на ветру, словно живой. Француз, чуть уступавший сопернику в росте, но не в ловкости, гарцевал на тонконогом арабском жеребце серой масти. Доспехи его были несколько легче, кольчуга, в которой знаток признал бы искусную работу русских умельцев, переливчато сияла, точно серебро. Его клейнод, то есть нашлемное украшение, представляло собой раскрытую ладонь. В гербе он нес три алых розы в золотом стропиле.

И снова звонкая медь протрубила призыв, и рыцари яростно устремились друг на друга. В первой схватке оба сломали копья и разъехались невредимы, только Конраду пришлось заменить треснувший шит. Во второй Конрад направил копье в шлем противника и сбил клейнод, сам же ловко уклонился и пропустил копье мимо себя, так что удар француза не достиг цели. Наконец они съехались в третий раз. Кони их, словно им передался азарт наездников, бешеным галопом понеслись навстречу друг другу. Рыцари сшиблись с ужасающим грохотом, подобным звуку горного обвала... Конрад удержался в седле! Конь француза поскакал с пустым седлом.

Громкие крики и рукоплескания огласили ристалище; дамы привстали в ложах, приветствуя храбреца. Трубы запели, и герольд провозгласил имя победителя. Граф, устроитель турнира, из своих рук передал победителю венец королевы любви и красоты. Сей венец, сия желанная награда, представлял собою золотой обруч, выполненный с величайшим искусством, украшенный самоцветами, увитый прекрасными перьями и цветами. Но чью же головку увенчает он? Которой из дам поднесет его на конце копья достославный победитель? Ответ, как помнит читатель, был известен заранее. Конрад, впрочем, не спешил; с большим тактом он, горяча коня, заставлял его двигаться по кругу и обводил взглядом ложи, словно бы выбирая прекраснейшую их прекрасных. Заветная ложа совсем близка... Конрад поднимает копье. Хорошенькая дочка графа дарит его благосклонной улыбкою. Но что это? Не ей, о нет, не ей отдал венец победитель!

— Сударыня, примите сей венец королевы турнира и знайте, что никогда еще не бывала увенчана им более достойная, — провозгласил Конрад, поднося венец Леоноре.

Леонора несмело протянула руку... она колебалась. О Леонора, не бери венца! Сколько бед, сколько опасностей принесет тебе эта пустая игрушка пустого тщеславия! Увы... белою своею, точно изваянною из италианского мрамора рукою приняла она венец и опустила его на голову. Сзади нее раздался треск. То Годфрид, стоявший, как подобало охранителю, за креслом своей госпожи, положив руку на спинку, сжал пальцы. "Черт возьми, вот это я понимаю!" — воскликнул барон. Юная Матильда лишилась чувств.

Вечером был устроен пир, главными героями которого должны были быть победитель и королева турнира. Леонора сказалась больною. "Что скажет, — думала она, — бедняжка Матильда, увидев свою счастливую соперницу? Что скажет граф, уязвленный в самом возвышенном, в самом святом своем чувстве — отцовской гордости? Ах, смогу ли я сама взглянуть им в лицо, зная, что я стала невольной виновницей несчастья этой достойной девушки? О нет, никогда не смогла бы я хранить спокойную величавость, подобающую королеве празднества, зная, что все эти почести предназначены были не мне! Как смогла бы я быть приветливой и ровной со всеми, чувствуя, что все осуждают мой вынужденный поступок? О нет, мое лицо выдало бы меня. Я умру, умру от стыда!". Граф прислал слугу с приглашением; Леонора просила передать свои глубочайшие извинения. Барон и его домочадцы уговаривали ее — она осталась непреклонна. Они отправились одни.

Доброе сердце Леоноры не позволило ей лишать праздника своих слуг, и она отпустила на вечер и девушек, и воинов. Они ушли с шумом и песнями, намереваясь хорошо повеселиться в городе и клятвенно обещая выпить за здоровье великодушной хозяйки. Никуда не пошел только Йоган Вайс, рассудительно заметив, что выпить можно и здесь. Товарищи милосердно принесли ему жбан пива, так что доблестный воин устроился с полным удобством. Годфрид тоже предпочел остаться в гостинице. Потому ли, что он сам отказался от аристократического праздника, а на празднике простонародном был бы не на своем месте? По иной ли причине? Леонора была чрезвычайно рада этому. Она хотела объясниться, узнать, не осуждает ли рыцарь ее поступка... но стыдливость мешала ей первой начать разговор. От волнения у нее разболелась голова. Нужно было протереть виски ароматическим уксусом, но где было его взять? В столь поздний час все лавки были закрыты. Годфрид взялся достать чудодейственное средство, даже если для этого придется разбудить половину города. Он накинул на плечи плащ и вышел. Леонора осталась одна.

В задумчивости ходила она по комнате, прижимая белые тонкие свои пальцы к вискам. "Ах, для чего он нейдет! — думала она. — Но, верно, в такой час и не достать лекарства!". Вдруг дверь отворилась со скрыпом. Леонора встрепенулась.... Увы! Это был Йоган Вайс, пришедший доложить о визите фон Кетвига.

— Передай, что я нездорова и не могу принять, — отвечала Леонора.

— Что вы, барышня! Это же сам фон Кетвиг! — с удивлением воскликнул Йоган.

В те времена почтение к рыцарской доблести было столь велико, что честному воину не могли прийти и в голову, что можно не принять недавнего победителя турнира.

Войдя, поклонившись и произнеся подобающее приветствие, Конрад принялся уговаривать девушку украсить свои появлением пир, где все только и спрашивали о ней.

— О нет, я никак не могу там быть, — отвечала Леонора с твердостию.

— Что ж, тогда и я не пойду, — заявил рыцарь.

— Ах, не приносите такой жертвы ради меня! Как можете не быть там вы, победитель?

— Ежели там не будет вас, так и мне нечего там делать. Если вам так угодно... останемся здесь, побеседуем.

— Побеседуем? О чем же?

— Например, о том, как мы назовем нашего первенца.

— Я не понимаю.... — пролепетала Леонора.

— Что здесь можно не понять? Я предлагаю вам руку и сердце. Я люблю вас.

— О нет... — прошептала Леонора в смятении. — О нет, это невозможно.

— Отчего же? — вскричал рыцарь со страстью. — Разве мой род недостаточно древен? Или замок Кетвиг уступает Шольбергу? Или, наконец, сам я чем-либо неугоден вам?

— О, милый Конрад, поверьте, ваше предложение очень лестно для меня, я питаю к вам самую живейшую, самую нежную привязанность... привязанность друга, привязанность сестры! Но я не могу быть вашей женою.

— Скажите же, отчего!

— Я обручена с другим.

— Обручены... Но не обвенчаны!

— Мой отец дал слово. Слово рыцаря свято, вам ли не знать этого, и мне ли, дочери рыцаря, нарушать его? О нет, если вы, как говорите... о нет, я не произнесу этого слова! Если вы питаете ко мне хоть малейшую привязанность, вы не должны, вы не можете принуждать меня к столь бесчестному поступку.

— О жестокая судьба! Но нет, я не могу смириться... Я не могу поверить! Скажите же, что все это было шуткой, уловкой женского кокетства... Леонора, пощадите меня!

Лицо Леоноры пылало. Конрад был бледен, как смерть. На протяжении всей этой сцены он шаг за шагом приближался к девушке, Леонора же шаг за шагом отступала. Но наконец она коснулась спиною стены... Увы, отступать дальше было некуда!

— О нет... это правда... — прошептала она, прижимая руки к сердцу.

При этом трагическом жесте широкий рукав ее задел стоящий на столе кувшин и опрокинул его. Через миг в комнату ввалился Йоган Вайс, привлеченный шумом.

— Какого черта! Эй, мессир рыцарь, вы, похоже, позволяете себе лишнего! — заорал он, увидев открывшуюся ему сцену.

Добрый воин нетвердо стоял на ногах, но мысль об опасности, угрожающей его обожаемой госпоже, не только протрезвила его, но и мгновенно стерла все сословные и иные различия. Сейчас он был готов схватиться с рыцарем, несмотря на все его победы.

— Нет, мой друг, вы ошибаетесь, — возразила Леонора, вновь обретшая самообладание. — Господин Конрад был вполне почтителен, как и подобает рыцарю. Но, к сожалению, он уже покидает нас. Йоган, проводи гостя до ворот.

Конрад заскрежетал зубами, бросая вокруг дикие взгляды, но вынужден был подчиниться.

Глава 6. Новые опасности пути.

Назавтра, попрощавшись с любезным бароном и его домочадцами, Леонора вместе со своими верными спутниками снова пустилась в дорогу. Путь их на этот раз лежал среди местности пустынной и дикой. Подковы коней их звонко цокали по каменистой почве, лишь кое-где поросшей жухлыми пучками травы, меловые скалы, подобно закутанным в белые бурнусы часовым, безмолвно стерегли дорогу. Дорога петляла, то шла под уклон, то поднималась на крутые угоры. Деревья попадались часто, но все они были какие-то скрюченные и узловатые, листва их, несмотря на летную пору, уже начала жухнуть, словно бы некий недобрый дух опалил их своим дыханием. Ничто не могло быть безотраднее сего пейзажа, в сердце Европы явившемся вдруг напоминанием о безжизненных песках Палестины. Путники ехали в молчании, и кони их, чувствуя настроение хозяев, трусили мелкой рысью, повесив головы.

— Что за унылое место! — нарушила наконец молчание Трудхен.

— Всевышний решил и вам подарить кусочек пустыни, — немедленно откликнулась Фатима. — Но с таким никудышным материалом даже у Него получилась такая вот ерунда.

Эта незамысловатая шутка чуть разрядила атмосферу. Путники заулыбались, кони пошли веселее, и вскоре вновь родилась непринужденная беседа, истинное украшение дальнего пути. Леонора и Годфрид болтали о всяких приятных пустяках, по молчаливому уговору не касаясь вчерашнего приключения, и дорога уже не казалась им столь безрадостной.

На обед они сделали привал в тенистом местечке у ручейка, весело журчащего среди камней, чьи кристальные прозрачные воды обещали отраду усталым путникам.

— Что за прелестное местечко! — воскликнула Фатима, растянувшись на шелковистой изумрудной траве.

— Пустыня никудышная, но оазис, согласись, хорош! — вернула ей шпильку Трудхен.

Путники перекусили хлебом и окороком, захваченными с собою, и утолили жажду, приникнув к искристым струям родника, напевавшим им свою вечную и вечно новую мелодию. Освеженные и отдохнувшие, они снова двинулись в путь.

Спустя некоторое время, когда благодаря капризу извилистой дороги взорам путников предстал ее отдаленный участок, прежде скрытый меловыми утесами, они увидели отряд в двадцать или тридцать вооруженных всадников, движущийся им навстречу. Неизвестные, по всей очевидности, тоже заметили наших путешественников и, посовещавшись между собою, пустили коней галопом.

— Йоган, вели своим людям покрепче пристегнуть шлемы, — проговорил Годфрид. — Похоже, намечается славная потеха.

— О, не может быть, чтобы эти люди вздумали атаковать нас! — воскликнула Леонора.

— Именно это они и собираются сделать, — возразил Йоган Вайс.

— Нам есть чем встретить эту жалкую прислугу шайтана! — вскричала Фатима, выхватывая из складок своей одежды стилет, тонкий, словно изящная игрушка, но тем не менее смертоносный.

— Угостим мерзавцев на славу, — согласилась Трудхен, подбирая с земли увесистую корягу.

— О Мадонна, защити нас! — простонала Леонора, сделавшись белее полотна и едва не лишаясь чувств. — Годфрид, я поручаю свою жизнь вашему мужеству. Но ведь у вас нет доспехов! — воскликнула она, пораженная этой ужасной мыслью.

— Не волнуйтесь об этом, — отвечал рыцарь с совершенным спокойствием. — При всем почтении, которого заслуживают доспехи, хранящие жизнь воина, и оружие, хранящее его честь, побеждает не железо, а человек.

Несколько минут прошло в тягостном ожидании. Бледная, трепещущая Леонора не сводила с рыцаря взгляда, полного страха и надежды. Но вот неизвестные всадники показались из-за поворота дороги. Сомнений не оставалось: они собирались злодейски напасть на мирных, не причинивших им никакого зла путников! Они мчались во весь опор, с дикими криками, потрясая оружием, предводительствуемые гигантского роста рыцарем, закованным в черные доспехи. Черный щит его не нес никакого герба, и нарамника не было на плечах его, шлем полностью скрывал его лицо, и этот безликий черный всадник, словно бы слившийся со своим черным конем в одно существо, казался посланцем преисподней, если не самим дьяволом. Мужественные воины сомкнули щиты, стальным кольцом окружив трех женщин.

Трудно передать словами все ожесточение, весь ужас этой неравной битвы в тесном ущелье среди белых скал, тысячекратным эхом повторяющих звон мечей и стоны раненых. Воины фон Шольберга сражались, как львы, и бесстрашный Годфрид, с непокрытой головой и развевающимися волосами, подобный самому Марсу, снова и снова вздымал свой меч, обагренный вражеской кровью, и вновь опускал его, всякий раз находя ему новую жертву. Увы! Их было слишком мало и с каждой минутою делалось все меньше. Вот уже отважный Йоган Вайс рухнул с разрубленной головой, прошептав побелевшими губами: "Я убит. Простите, госпожа". Грубые руки с двух сторон схватили под уздцы Леонориного коня. Девушка слабо вскрикнула. Ах, она погибла! Но нет, верная Трудхен яростно обрушила свою палку на спину разбойника с такой силою, что тот разжал руки и рухнул наземь. В тот же миг неукротимая дочь пустыни вонзила свой стилет в круп коня другого злодея. Несчастное животное, дико заржав от боли, взвилось на дыбы, и всадник вылетел из седла, точно камень, пущенный из пращи. Леонора была спасена! Но надолго ли?

В те же самые мгновенья, когда происходили все эти события, занявшие меньше времени, чем рассказ о них, Годфрид закричал громовым голосом, легко перекрывшим шум сечи:

— Кто бы ты ни был, если ты опоясанный рыцарь, сразись со мной, как надлежит по закону чести!

Черный рыцарь, к которому был обращен этот призыв, ответил дьявольским хохотом и, вздернув на дыбы могучего коня, устремился навстречу дерзкому. Через мгновенье противники сблизились. Черный рыцарь, вздев секиру, обрушил ее на Годфрида с такой чудовищной силою, что непременно должен был разрубить несчастного пополам. Но Годфрид увернулся с ловкостью дикой кошки и сам нанес удар. Меч его проскрежетал по доспеху, не причинив врагу вреда. О эта битва среди битвы, жуткая и вместе с тем прекрасная, битва Давида с Голиафом, смертного со стихией! Злобный исполин, закованный в черную сталь, казался неуязвимым, страшная его секира со свистом рассекала воздух, и каждый миг казалось, что для его противника, ничем не защищенного, этот удар станет последним. Но столь искусный воин, как Годфрид, и недостаток умел обратить в преимущество. Свободный от тяжелых доспехов, он был более подвижен, что помогало ему всякий раз уйти из-под удара. Сталь звенела, встречаясь со сталью. Вот оружие их скрестилось... и клинок Годфрида вонзился в щель на шлеме врага! Черный рыцарь взревел от боли и ярости и, выронив оружие, невольно зажал рану рукою. Падая, секира задела его собственного коня. Годфрид не успел довершить дела. Черный конь дико прыгнул и понес, всадник его, раненый и, возможно, ослепленный, не мог совладать со взбесившимся животным. Увидев, что предводитель их покидает поле боя, разбойники обратились в бегство, и через несколько секунд битва была окончена.