Евсения. Лесными тропками (общий файл)

ГЛАВА 4

Лавок в Букоши было завидно много, правда, сколоченных наспех, как и все остальные "засыпушки" на противоположном от прииска, скалистом берегу Козочки. Поэтому и компенсировало это множество собственную хлипкость обязательными верзилами у дверей. А вот нужная для нас с Любоней оказалась лишь одна. Правда, скучающих верзил при ней была целая парочка, это, если не считать развалившегося в лопуховой тени, здоровенного цепного кобеля.

На подкативший к самому крыльцу рыдван они и отреагировали по-разному: мужики сразу приосанились, а четвероногий страж лишь сухой нос от земли оторвал. Еще бы — страдает кобель. Кормят, чем попало, и воды чистой в чашку не допросишься. Но, осознание этого меня нисколько к жалости не подвигло. Мне вообще всегда кажется, что, кто бы ты ни был — человек, дриада или пес при будке — сам виноват во всех своих лишениях.

— Ой, звиняйте.

— Ничего, госпожа. Счас новой плеснем, — ну, это у меня случайно вышло... собачью чашку ногой задеть.

— Добро пожаловать в наш уголок вечной красоты в этом несущемся мире!

— Мокошь — заступница... — выдохнула Любоня, едва переступив порог, и намертво вцепилась в лямку моей сумочки. — Я без тебя дальше и шага не сделаю, — да... Я и сама после такого приветствия остолбенела. А еще от открывшейся взору "вечной красоты".

Русан, правильно оценив наш тройной столбняк (Галочка ж, тоже женщина, хоть и мелкая пока), тенью проскользнул из-за наших спин и заслонил уже своей расплывшегося гостеприимно лавочника:

— Покажите госпоже то, что хозяин вчера отложил, — прилизанного "душку" унесло в скрытую за бархатной занавесью комнату, а мы, наконец, смогли (опять же все трое), отмереть, так как остались в узком зале ювелирной лавки сейчас совершенно одни, тут же разбредясь взглядами, кто куда.

В камнях я, хоть и неглубоко, но, разбираюсь — у батюшки Угоста их много, на все случаи жизни. Одни — в перстнях, другие — на шнурках кожаных. А несколько, так и вовсе — в отдельном маленьком мешочке. К тем мне и прикасаться-то строго запрещено, так как служат они лишь своим богам, светясь через плотную ткань, мощной магической силой. Но, то, что было здесь, среди золота, серебра, да меди дешевой... Все маленькое, обитое синим бархатом пространство прямо переливалось и пело на разные голоса, обещая блага своим носителям и грозя им справедливыми карами. Хотя, особо ценных было мало. В основном, для работяг. Тех, кто заработанные на прииске медени не все в здешних тавернах просадил и жене "откупной" гостинец решил сделать. А, чтоб настоящих покупателей, на настоящие деньги... Где их в Букоши то взять, кроме...

— Вот, пожалуйста, — успевшая лишь расслабиться Любоня, на этот раз мимо моей лямки промахнулась. — Госпоже нравится?

— Ну-у, да... — мужественно кивнула головкой первая весевая невеста. — А что... это?

Лавочник, воодушевленный нашей реакцией, сунул моей подруге под нос дощечку, обтянутую все тем же бархатом с прикрепленными на нем объемными сережками и не менее внушительным колье и передвинул по прилавку канделябр:

— Единичная и тончайшая работа. Имитация начала тысячелетия -блистательных времен Женевьевы Первой. Белое золото, бриллианты и сердце обеих композиций — великолепные, густо-сиреневые аметисты. Хотите примерить?..

— Любоня?

— Ась?..

— Госпожа пока решает. Она желает еще что-нибудь посмотреть, — вновь и, как нельзя вовремя, встрял Русан, и, развернувшись, медленно пошел вдоль прилавка. Его же место тут же заняла, подтащившая от входа стульчик Галочка и, пыхтя, на оный взобралась:

— Ну, надо же. А мне вон те бусики нравятся, — ткнула пухлым пальчиком в серебряный с гранатами браслет... Губёшка не дура у дитя, да только не по силам ей еще мощь этих кроваво-красных каменьев.

Я же, воспользовавшись суетой с той стороны прилавка, тоже двинула, вслед за гридом, разглядывая украшения по проще — вот интересно, если б Лех мне что-нибудь из этой "вечной красоты" вчера выбирал, на чем остановился?.. — Ой, звиняй, не заметила, — натолкнулась на застывшего на моем пути Русана. — Скажи, а чтоб ты для своей... любимой здесь прикупил?

— Я?.. Вот это.

— Ага-а... — а ведь, действительно... "это".

Маленький, будто рябиновый листик, сложенный с одного края "лодочкой", бережно держал на себе круглую, молочную жемчужину. Жемчуг — символ скромной девичьей чистоты и верный обережник от неразделенной любви. Камень невест и тех, кто верит в непременное счастье:

— Можно мне вот это поближе посмотреть? — заслужила я настороженный взгляд от Русана и рассеянный — от лавочника. — Очень хочется. Тем более, к этому колечку еще и сережки такие же есть.

— Одно мгновенье...

Однако подруге моей пришлось тяжко. Я ж ее не один год знаю, и без секретных перешептываний понятно, что не по душе ей щедрый выбор жениха. И вправду сказать, где ей в таком, кричащем роскошью колье и сережках по нашей веси выгуливаться? Да к ним бедной Любоне шубу теперь надо соболью и платья из шелка да парчи. И о чем вообще этот Ольбег думает? Толи дело, Русан... Кстати...

— Любоня, подойди ко к нам вместе с подарком. Здесь видно лучше... Ага. Примерь, серьги то.

— А, может, не надо? Вдруг, погну?

— Или до пола уши оттяну, — вперилась я внимательным взглядом в разрумянившуюся от старания подругу. — А ты знаешь, как камень этот, аметист по-другому называется?

— О-о, — тут же вмешался в наш разговор, присквозивший следом лавочник. — Это — очень древний камень, известный еще с Библейских времен... — залился он жаворонком, под мои поощряющие кивки. — Самым первым его знаменитым носителем был сам Апостол Павел. Теперь же он — непременный спутник священнослужителей. Их верный талисман.

— А называется он... — открыла я рот.

— Глаз Христов, — торжественно закончил оратор.

Бря-як...

— Ай! Ой, простите. Не удержала в руках, — ну да, и всего-то чуточку я тебе в этом поспособствовала. — Я не могу такой камень носить. Мне...

— Ей то Мокошь не позволяет. Ой, Любоня, глянь. А вот эти тебе Мокошь позволит носить? Какие они красивые и с жемчужинами, прямо, как туман на нашем озере. Помнишь, когда мы в нем на рассвете плескались?..

До нужной мне улицы с одноэтажной, такой же "хлипкой" на вид почтой, ехали молча. Галочка, теребя свои новые бирюзовые бусики, купленные на выданные матушкой деньги. Я — старательно пряча улыбку на случайных прохожих и воронах по обочинам и Любоня, задумчиво вздыхающая, в новых сережках с жемчужинами на листиках и в таком же колечке. Наконец, подруга моя не выдержала:

— Мне этот "подарок" гораздо более люб, но, все ж, как-то нехорошо вышло. Хотя...

— Хотя, деньги немалые жениху своему сберегла и сама верных съуроков(1) избежала, — с готовностью вступила я в ожидаемый разговор. — К тому ж...

— К чему ж? — скривилась на меня совестливая подружка.

— Ольбег же тебе сам велел выбрать то, "на что глаз упадет". А он как раз и упал из твоих трясущихся рук вот на эти сережки, которые в тот момент на прилавке лежали.

— Глаз?

— Ну, да. А кто ж знал, что глаз этот "Христовым" окажется? Про то твой жених не уточнял. Или уточнял?

— Не-ет, — не выдержав, прыснула Любоня, увлекая и меня за собой...

Воду я люблю. И шумную, в маленьких радугах, живущих на каждом из речных порогов, и смирную, как на нашем Купавном озере. Да любую ее люблю, но, только не грязную. Грязь для воды, как болезнь для живого существа. Она, даже если и на дне осядет, все равно в любой момент о себе напомнить может, как батюшка Угост говорит, "встряской". А вот Козочка была "больна". Уже шесть лет. Еще одна причина, по которой я Ольбега не жалую (кроме той, что он мужского рода, с липким взглядом вечно припухших глаз и скоро с подругой меня разлучит). Потому как из-за его "породных разработок" наша вертлявая речка несла сейчас в своих водах песочную муть с прочими донными шлаками. Да еще ни куда-нибудь, а в Купавное озеро.

Особенно отчетливо эта безобразная картина была видна мне сейчас, с самой середины узкого, на ширину полутора подвод, дощатого моста, перекинутого через Козочку в миле от новой Букоши и на тракте, ведущем к нашей веси и дальше на юг вдоль Рудных гор. Еще одно "новое веяние" — новый мост. Старый, правда трухлявый, но, еще вполне себе действенный, обвалили вскоре после начала рудокопной канители. А новый был построен уже ближе к прииску и исключительно на деньги его хозяина, а, значит, и проезд (проход) по нему являлся исключительно же платным. Мало того, с обязательным личным досмотром (а вдруг кто камушки неучтенные заныкал?). Обычно, этим делом специально нанятый маг занимался. "Просвечивал" своим магическим взглядом, особо никого в пути не задерживая, и зевал себе в кулак. Но, сегодня его явно на мосту не наблюдалось. Зато наблюдался большой затор. Причем, довольно длительный. Причиной ему стали несколько груженых подвод, досмотр коих в сложившихся обстоятельствах требовал большой тщательности. "Тщательность" эту уже протащили мимо меня в сторону охранной будки в двух объемных бутылях и одной, накрытой полотенцем корзине, но, заметных подвижек что-то не наблюдалось.

Пеший же народ в это время заметно скучал, развлекая себя в ожидании поднятия шлагбаума, кто на что горазд. Кумушки из нашей веси трещали сбоку от меня языками, добавляя к грязи в реке еще и свою от семечек шелуху. Старик, явно блаженного вида что-то напевал себе под нос, беззаботно подставив лицо солнцу, а двое мужчин, как раз, напротив, о чем-то в полголоса перепирались. Один из них, коренастый, с короткими седыми волосами и ершистой щетиной на всю физиономию все время хватался за поводья примотанного к перилам коня и делал при этом отмашистый жест рукой. А второй, стоящий ко мне спиной, в кожаном жилете на голых прямых плечах ему не менее азартно парировал, правда, без жестов. Но, зато, то и дело, запуская пальцы в темные до плеч волосы. Я сначала тоже, ради собственного развлечения, пыталась прислушаться то к кумушкам, то к песне старца. А потом и к горячему спору. Но, скоро мне вся эта чужая жизнь наскучила, и я вновь развернулась лицом к бегущей воде, подтолкнув мысли собственные за ней следом...

И ведь как они тут же понеслись. Прямо до дома Любониного. Правда, ее самой сейчас там не было. Хотя, если я здесь еще поторчу, то, возможно и она подкатит на жениховском рыдване с Галочкой рядом и Русаном сбоку... Русаном... Давно я такого яркого и чистого света не видала, какой эту грустную парочку друг к другу тянул, переплетая их сияния. И хоть мужиков в принципе недолюбливала, но, не осознать сейчас не могла — грид этот всяко лучше "липкого" богатея Ольбега. Тем более, если любят они с подружкой друг друга, пусть и тихой любовью, от самих себя сберегаемой. Ну, да жемчужины вам в помощь. Ведь, в них теперь часть Русановой души. А, значит, вместе они неразлучно. "Что же дальше будет... Что будет...", — отмахнулась я как от мухи, от тихого, постороннего звука, пытаясь сосредоточиться на будущем двух влюбленных. — "Что с ними будет, мы... Да что ж это!" — не выдержав, вновь развернулась к заторным подводам и зашарила глазами в поисках источника этого заунывного ушного "зуда".

Шел он из самой ближней ко мне подводы, видной с этого места достаточно хорошо. И был похож... на тихий плач. Детский, тоскливый. Так не ноют, когда просто пытаются привлечь к себе внимание старших, а только лишь от безысходности. Да что же это?.. Ответ обнажился тут же. Потому как очередь досмотра дошла до этой самой крайней подводы. Сначала подошли к ней вразвалочку два наемника с охранными бляхами на потрепанных куртках, а следом за ними подоспел и сам хозяин подводы, суетливый мужичёнка с заткнутым за пояс кнутом. Он же, после властного кивка одного из блюстителей, с явной неохотой, отдернул в сторону дерюгу. Под ней оказалась небольшая клетка из буковых тонких штакетин, а внутри ее на яркий свет и людей моментально ощерилась молодая взъерошенная волчица, под передней лапой которой комочком затих маленький серый детеныш. Вот он то и плакал так жалобно все это время.

Наемники, разом отпрянули от рычащей мамаши, потом, опомнившись, переглянулись между собой и затянули свою обычную песню, количество куплетов в которой зависело лишь от практичной смекалки мужика. Но, тот, судя по реакции, либо в дороге уже издержался, либо смекалкой этой и вовсе не обладал, начав в ответ им свою:

— Да что же вы, добрые люди? Я по всем правилам зверей перевожу. И выловил их, где положено, не в хозяйских угодьях. У меня в свидетелях — Макарьевский егерь. И расписка от него есть.

— И что нам с твоей расписки? — хмыкнул, обнажив щербину между зубов, один из наемников. — Так, если ты все правила знаешь, то знать должен, что тварей таких опасных в железных клетках перевозить надо. А, вдруг, она перегрызет твои трухлявые сучки и народ покусает?

Кумушки, навострившие уши, но с мест своих предусмотрительно не сдвинувшиеся, хором охнули, чем ввели зверолова во временное замешательство, но, вскоре он вновь развернулся, продолжив вялую беседу. Но, я их больше не слыхала... встретившись глазами с затравленным волчьим взглядом... Весь мир вокруг тут же оплыл, став лишь туманными краями узкого коридора меж нами. И последнее, что я уловила извне, было темное пятно жилета мужчины, заинтересованно вышедшего на середину моста.

"Помоги мне... Помоги мне"

"Помочь тебе?.. И что дальше?"

"Помоги мне. Я знаю закон... Проси"

"Обещай, что не будешь мстить"

"Мстить?"

" И не делай вид, что меня не поняла. Время уходит"

"... Обещаю... хранительница двух стихий"

"Отойдите в сторону"

Бук — сильное дерево. Самое сильное из всех, известных мне, хотя не растет в наших лесах. Он и мертвый, еще долгие годы хранит свою живую мощь. А этот был мертв всего несколько месяцев. Материнская любовь тоже сильна. И тем ранним росистым утром молодая волчица сама дала себя изловить вслед за пойманным в хитрую ловушку детенышем. Последним, выжившим из первого ее, неудачного помета. Я же была дриадой лишь на половину... "Хранительница двух стихий", так она меня назвала. Мне бы с одной совладать... Да еще на таком расстоянии...

Треск переломившегося дерева раздался лишь, когда вырвавшаяся на свободу мать с волчонком в зубах лбом выбила две основательно подпорченные мной штакетины. В длинном прыжке она приземлилась в аккурат перед примотанным к перилам конем, заставив взвиться того на дыбы и первое что я увидела, возвращаясь в окружающий мир из своего "тумана", были стертые подковы на двух передних копытах, зависшие прямо над моей головой... А потом новый треск, с обжигающей спину болью... и падение...

Вода. Грязная, мутная речная вода. Я сплевывала ее в примятую береговую осечу, с отвращением скрипя песком на зубах и краем глаза следила за неподвижно раскинувшимся на спине мужчиной... И какой дятел ему в лоб настучал, что именно так надо спасать дриад? Вообще, кого-то спасать... Он меня что, спасать ринулся?..

— Эй, ты... О-о-о, жизнь моя, пожухлый лист. Возись теперь с тобой, — и, откинув за плечо мокрую, с развязавшейся тесемкой на хвосте косу, склонилась над окровавленным телом незнакомца...