Стучит, гремит, откроется

— Что ж ему Ворох-то сказал? — первой нарушила молчание Заська.

— А пес его знает, отказал, видно... — пожал плечами Фадко. — Вот дурной— то, такого жениха проворонить сподобился.

Смех и веселые крики привлекли внимания Васеля. Поперек дороги десятка с три молодежи, и юноши, и девушки, играли в снежки. Оскальзываясь, молодые люди падали, пытались свалить с ног другого, хохотали, обсыпая друг друга снегом с головы до ног... На глазах Васеля две девицы свалили, не иначе как добровольно поддавшегося, дюжего парня и принялись выкачивать его в снегу, приговаривая сквозь смех, мол, знай в дальнейшем, что себе можно позволять, а что нет. Юноша быстро дернул к себе, увлекая, сперва одну, потом и другую. Радостные, раскрасневшиеся лица вызвали невольную, слабую усмешку, каковая, впрочем, тут же сползла с лица Васеля.

Немного в стороне от общего веселья, в светлой енотовой шубке и такой же шапочке, на фоне коих еще темнее казались две переброшенные наперед косы, стояла грустная Меланья. Какая-то девица, видно, подруга, тянула ее к остальным, но она упиралась и отнекивалась. Вот в щеку ей попал пущенный чьей-то рукой снежок, девушка скривилась и недовольно утерлась рукавом... Да так с поднятой рукой и замерла, встретившись взглядом с Василем. Ее очи все больше округлялись, будто она видела перед собой призрак покойной тетушки, — хоть Меланья и надеялась глубоко в душе, что Васель приедет, ей почти удалось убедить себя в обратном. А тут, на беду иль на счастье, он опять явился — совершенно нежданно, как снег на голову...

— Езжай, парень, не делай хуже ни ей, ни себе! — нашептывал внутренний голос. И Васель послушался, пришпорил коня так, что тот, перед тем как ринуться вперед, встал на дыбы.

Взвихрилось облако снежной пыли, копытами поднятой. След укрывали большие, не густо сыплющиеся снежинки. Сумерки сгущались, точно стынущий холодец.

Путаясь в юбке, Меланья побежала домой.

— Батюшка! — хлопнув дверьми столь громко, сколь это возможно, девушка ворвалась в переднюю, как вихрь. — Кто-нибудь! У-ух... — она привалилась к стене, переводя дух, но тут же бросилась к вышедшему из кухни отцу.

— О-о! — только и успел протянуть Ворох, прежде чем дочь вцепилась ему в плечи мертвой хваткой и на одной дыхании выпалила:

— Батюшка! Миленький! Зачем Васель приезжал, скажи мне!

— Зачем, зачем... — отводя глаза, флегматично повторил отец. — За медом.

— Как за медом? — опешила Меланья.

— Да вот так. Сказал, что проездом, заехал, ибо мед понравился.

— А за меня? Спрашивал ли за меня?

— Спрашивал.

— Батюшка! Что ж это, мне из тебя каждое слово клещами вытягивать?! Все можешь рассказать? Почему меня не позвали? Про что говорили? Ох, зачем я только ушла!

Ворох помолчал, будто нарочито изводя дочку.

— Скажи мне: по нраву ли тебе Васель? — наконец проникновенно поинтересовался он.

— А что?! За сватовство спрашивал? — Вспыхнувшие радостью очи служили лучшим ответом.

— Так по нраву или нет? — гнул свое Ворох, после приезда Васеля уверившийся, что с этой молодежью ни в чем нельзя быть уверенным наверняка.

— Есть немного... — потупилась Меланья. Ее лицо, и так румяное после мороза, прямо-таки залилось маковым цветом.

— Сядь. Ты взрослая девка, потому поговорю с тобой откровенно.

Во время последовавшего за сей многозначительной фразой молчания Меланья чуть не лишилась чувств, предчувствуя нехорошее. Подергав длинные усы, Ворох продолжал:

— И мне, и крестному твоему кажется, что Васель к тебе тоже неравнодушен. Однако отчего он даже не заикнулся о сватовстве — этого я уяснить не могу. Может, мать воспрещает, а он ругаться с нею не желает, может, сейчас не время. Одно ясно — не приехал бы во второй раз, ежели б равнодушен был. В то, что за медом примчался, я мало верю, по нему же все видно было: усох весь, исстрадался, видать.

Меланья закусила губу и задумалась. Снова воцарилось молчание.

— Почему меня не позвали? — повторила она спустя некоторое время, немножко угомонив бушевавшие чувства.

— Я спросил, позвать или нет, а он — дескать, спешу, не стоит.

— Вот, значит, как...

— Ждать будем, — решительно подытожил Ворох, для пущего действия слов хлопнув ладонью по столу. — Пусть время и Виляс решают.

— Авось чего-то и дождемся, — тихо вставила разбуженная Осоня, давно уже стоявшая в дверях. — А не дождемся — на нем свет клином не сошелся...

Меланья не слышала последних слов, обратив взор к образу Виляса, а мысли — к молению. Девушка медленно опустилась на колени, руки сложила молитвенно и неслышно зашептала, временами осеняя себя защитным Вилясовым крестом. И Вороха, и у Осоню мороз пробрал от того трепета, коим веяло от дочери; неосознанно они сами перекрестились.

* * *

Прошло без малого с месяц времени. Близился к концу морозень**, приближались, соответственно, Три святых дня или Мировещение, когда, по завету Божьему, следовало прощать врагов, проявлять щедрость и милосердие, радовать знакомых и незнакомых. По преданиям, именно в эти зимние дни между братьями, Вилясом и его злейшим врагом Рысковцом, наступало краткое перемирие, во время коего второй не затевал войн, а первый дозволял немного разгуляться нечисти — потому в сию пору и происходят невиданные, когда страшные, а когда и приятные, чудеса. А что ж до войн — хоть и случались они в Три святых дня, начавшим военные действия неизменно не везло, неоднократно являлись им грозные знамения. В конце концов, захватчик уходил побитым или не мог уйти вовсе — дороги заметало, лошади и люди не выдерживали холодов; защищающимся же сопутствовало божье расположение в обороне своих земель.

Незадолго до праздника Васель снова поехал к пасечнику, соврав матери, дескать, в лавку, проверить ход дел. Ему нужно было два предлога, один — для своей совести, то бишь отговорка, почему он, вместо того чтобы пытаться забыть Меланью, ездит к ней и ездит, а другой — для Вороха. Долго думал над этим Васель, в конце концов, решил: весомым поводом может стать предложения сотрудничества с пасечником, кое сводилось до продажи меда, что и вправду был весьма и весьма недурным, в Васелевой лавке. Перед совестью оправдать себя купец так и не смог. Его попросту тянуло в Яструмы, и он не мог ничего с этим поделать. Сотни раз проклинал Васель тот день, по сути, один из счастливейших и беззаботных во всей жизни, когда он принял приглашение Вороха. После того стала ему и мать не мила, и хутор родной — чужим сделался.

"Ежели Ворох согласится, то мне не нужно будет каждый раз придумывать, чем объяснить свой приезд, — размышлял Васель. — Смогу я бывать у них чаще; может, чаще и паненку видеть... Прошу у тебя, Господи, возможности изредка хоть видеть Меланью! Каждую встречу с ней буду почитать за высшую милость! Смилуйся надо мной, грешником и нечестивцем, и так наказал ты меня, Боже, тем, что не в праве я даже просить о большем, чем только видеть ее..."

Васеля приняли как нельзя более любезно, Осоня пригрозила, что не отпустит его, не накормив — собирались как раз обедать. Покамест накрывали на стол, Васель изъяснял пасечнику свое предложение — Ворох только руки довольно потирал. Меланьи не было — брат доложил ей о госте, и она наряжалась, вернее, в полном смятении бегала по светлице и хваталась то за одну вещь, то за другую, не в силах решить, какое платье выбрать.

Стоило Васелю вздумать, что совсем скоро она станет перед ним, и сердце его билось так, что, мнилось, слова заглушало стуком. Купец нетерпеливо мял в руке сверток с гостинцем, поочередно кидая взгляды на каждую из ведших в переднюю дверей.

Неясно каким дивом девушка немного овладела собою и, успокоившись малость, переоделась в светлое платье с вышивкой. На голову повязала она шитый сребной нитью платок, только не так, как носят сельские девки, с простецким узлом под подбородком, — связала концы под затылком. Громко и резко выдохнув, да тем самым выразив готовность показаться на глаза гостю, Меланья вышла к нему.

Васель прервался на полуслове, заметив ее, красивую, точно принцессу заморской страны. Меланья же прошла пару локтей и остановилась, как бы давая рассмотреть себя. На самом деле ей попросту не хватало сил идти, такое охватывало волнение. Глаза подходящего Васеля ясно говорили ей, что отец был прав, и купец к ней далеко не равнодушен. Ощущая, как по жилам разливается холод, Меланья прикрыла очи. Ворох кивнул жене в сторону кухни, и они оставили молодых людей наедине.

— Здоровы будьте, панна Меланья, — и Васель поклонился ей низко, в пояс, как селяне вельможам кланялись. — Примите дар сей, он скромен и едва достоин быть на вас; я, верите-не верите, звезды на нитку нанизал бы, и вам в алмазном ларце преподнес, кабы мог только до них дотянуться, — он развернул ткань и, почтительно склонив голову, протянул девушке монисто из крупных алых бусин.

— Здравствуйте, пан... — волевым усилием Меланья сдержала слезы — была она тронута и взглядом, и поклоном, и нежным голосом с толикой горечи. — Благодарю сердечно за гостинец и теплые слова, нечасто слышу я подобные... Отчего в прошлый раз пан уехал так спешно, не обмолвившись и словом со мной, хоть встретил на улице?

Явственный упрек прозвучал в этих исполненных печалью словах, Васель прекрасно уловил его и покраснел, как мальчишка, пойманный на творимой шкоде.

— Дела торопили, дражайшая сударыня. Жалею о том дне и приношу извинения.

— Прощаю, — усмехнулась девушка. Тотчас совесть проворчала недовольно: "Кто он тебе, чтоб извинятся?", а Меланья лишь отмахнулась, не имея однозначной отмолвки. Вроде и никто, а в тоже время при одной мысли о нем томленье и печаль охватывали все существо ее...

— Бог щедро одарил паненку милостью. Спасибо ему за это, будто камень с души свалился, — Васель и правда переживал из-за скорого отъезда, который вполне справедливо называл бегством. — Можно ли узнать, чем жила панна последнее время?

Меланья взглянула на него украдкой, шутливо подумав: вот как скажет сейчас о душевных терзаниях да постоянном ожидании...

— Жизнь моя скучна и размерена, потому и поведать нечего. Несомненно, вам, пане, рассказывать более, нежели мне, — ведь вы ездите по стране, видите многое.

— Увы, увы, вынужден огорчить — последний месяц я большей частью провел дома.

— Болели? — наугад спросила девушка, отмечая с жалостью, как изменился Васель. Он и правда исхудал, осунулся и иссох; на болезненно-бледном лице слабый румянец выступил только при разговоре с нею. — Что же за хворь так иссушила вас? Как о ней отзывается лекарь?

Васель, грустно улыбнувшись, покачал головой.

— Лекарь не в силах мне помочь.

— Неужто вы неизлечимо больны? — испугалась Меланья, чувствуя, что ноги готовы предательски подкоситься.

— Нет, слава Господу, нет. Не хворь виною моему виду, а душевные муки; и не знаю, что бы я предпочел из этих двух зол, будь у меня выбор... Что с вами, панна?

Меланья как побледнела от страшного предположения, так и не смогла отойти; создалось впечатление, что она вот-вот упадет в обморок.

— Ах, все в порядке. Забеспокоилась о вас...

— О, простите!.. Мои терзания недостойны ваших тревог.

Меланья странно взглянула на него; Васель не успел более ничего сказать, так как вернулся Ворох с женой и старшим поколением. Осоня громко пригласила всех к столу, водрузив на столешницу бутыль с медовухой.

— Думается мне, сегодня пан Васель уже не откажется со мною выпить? За удачу сотрудничества, а? Грех не выпить! — и Ворох весело подмигнул.

— Благо, сегодня я никуда не спешу, — ответствовал Васель, отодвигая для Меланьи стул. Сам он вынужден был занять место напротив, ибо рядом с девушкой могли сидеть либо родственники, включая крестных, которые, можно сказать, тоже принадлежали к родству, пусть и не кровному, либо жених. Васель же не имел права, а он-то как раз многое бы отдал, дабы сесть возле паненки и якобы случайно касаться своим плечом ее плеча...

— Что ж за дело такое? — полюбопытствовала девушка.

— Васель придумал подсобить мне в продаже меда, и я не стал отклонять любезное предложение, хоть на спрос и так грех жаловаться.

Услышав сие, Меланья обрадовалась: "Выходит, сможет чаще приезжать якобы по делу к отцу... Хорошо, ей-богу, хорошо!"

— И в чем заключается замысел пана?..

Васель пояснил:

— Я возьму ваш мед на продажу в лавку за весьма небольшую часть прибыли.

— Не весь, конечно, — добавил Ворох. — Половина останется, буду как раньше торговать.

— Правильно, что согласился, сынок, — одобрил дед. — В свое время я искал пути для большей прибыли, а тебе она прямо в руки плывет.

Бабка красноречиво взглянула на мужа, как бы говоря помалкивать; она б рада была, если б он вовсе рта не открывал. Казалось Шоршине, что старик постоянно выдает какие-то глупости, отчего было ей стыдно.

Ворох поднял кубок:

— Выпьем за то, чтоб и в дальнейшем мне Бог помогал, а пана Васеля наущал!

Меланья посмотрела сперва на отца, раздумывая, имели ли последние слова двойственный смысл — чтоб скорее купец надумал свататься, а после — на Васеля, встретившись с ним взглядом. И чудное дело! Впервые засмотрелась в его темные очи, уже не пугаясь того взора, выдававшего натуру вспыльчивую, как трут. Далее она -порозовевшая и очаровательна, как никогда, — сидела будто одурманенная; слова проскальзывали мимо ушей, очи не видели ничего; знай, только поднимала время от времени взор на Васеля. Разговор за столом не складывался — купец отвечал на вопросы все более и более лаконично, невпопад, затем и вовсе замолчал, замкнулся в себе, захваченный мыслями и печалями, отчего приобрел угрюмый донельзя вид, не догадываясь о том.

— Пожалуй, мне уже и пора, — неожиданно огорошил Васель, вернув паненку с небес.

— Отчего так скоро? — хлопая ресницами, как только что разбуженный человек, спросила Меланья. Она не заметила, что служанка давно принесла свет и зажгла поленья в камине. От огня сделалось даже, пожалуй, жарко, померк за окном свет, так что, казалось, уже и сутенеет. Для Меланьи печинка пролетела незаметно.

— Оставайся у нас, пан, подночуешь да и поедешь с утра, чего против ночи-то... — подхватила Осоня.

Васель с просительной гримасой развел руками. С радостью остался бы он, жуть как подмывало согласиться, но также не хотелось злоупотреблять добротой, да и мать дома поджидала...

Впрочем, Гелина была последней, о ком он думал в данный момент.

— На дворе довольно светло, а мне не шибко далеко... Не вижу повода вас утруждать. Как говорят старые люди, "ежель есть возможность, то краше не испытывать гостеприимство, ибо терпение хозяев может исчерпаться".

— Ото верно, — пробурчала Шоршина, вслед за дедом плетясь к кухне.

Осоня не без дочернего участия попыталась переубедить купца; Ворох только усмехнулся:

— Как пан желает. Пойду меду наготовлю.

— Я помогу. — Жена тоже встала и вышла с ним.

В передней повисло тягостное молчание, Меланья подошла к окну и вздохнула.

— Ваши, пан, приезды... — тихо начала она. — Никогда я не думала, что визиты кого бы то ни было, окромя крестного, могут приносить такую радость. Вот, знаете ли, мало что изменилось — и деревня живет так же, и улица по вечерам собирается, и с отцом когда-никогда я в город выберусь... А ничто так не радует, хоть убей.