Дроу. Дочь высокородного.

____________

*заклятие Нии — энергия тьмы в форме плети. Чрезвычайно болезненно для хозяина, но зато обладает подобием разума, само нападая на на врагов.

____________

Рр´ианШетхасс.

— Так же, — невыразительно сказал отец, и я немедленно догадалась закрыть тему высокородных дочерей и сынов.

Страницы на экране менялись с невероятной скоростью , я успевала улавливать только заголовки и пару-тройку ключевых слов. Наверно, этого было достаточно — папа утверждал, что никакая журналистская статейка по определению не может содержать больше одной мысли.. Но я не успевала уловить эту мысль в более чем половине случаев. И это раздражало. "Эльфийская рука в деле отравителей". Ага, чья же еще. "Нравственность молодежи средних сословий" — "Постыдная история". Опять нашим моральным обликом кто-то не доволен. "Прогрессивные хаос-технологии в области автоматизации труда". "Последняя битва близка". "Киншасхи наступают". "Империя побеждает". "Нежить". "Разврат". "Устои общества" — "Сословные права". "В степи Тарахана завелись тваредемоны". Ага!!!

Отец был в аналитическом трансе, который я способна поддерживать только ценой неимоверных усилий: поток информации время от времени мутнел и вращался, меня тошнило и выбрасывало. Наверно, дело в разной скорости восприятия. Бездна! Надо посвящать этой практике не менее двух часов каждый день, или сразу ставить жирный крест на карьере. Я поелозила подбородком по широкому папочкиному плечу и прижалась щекой к его шее. Терпение отца бесконечно. Можно похалтурить, в конце-концов: попытаюсь определить, когда общий анализ перейдет к детальному поиску и угадаю хотя бы его направление.

Минут через двадцать отец остановился на рекламе мотоциклетных аксессуаров: отлакированная картинка запечатлела полуголого дшшэ-ррэ за рулем ощетинившегося стальными лезвиями монстра.

— И что ты обо всем этом думаешь, Шесс? — он откинул голову и потерся носом о мой висок.

— Я думаю... Я думаю: почему мужчины дшшэ-ррэ такие здоровенные? — ляпнула я, стискивая его могучие плечи.

Вашеми поднял на меня странно напряженный взгляд. Хм, а ведь это и правда забавно: женщины и ллэ-ил, все отличались изящным сложением и ростом около 175-ти сантиметров. Воины же мужчины — это не только море удовольствия, но и больше двух метров роста и полутора центнера живого веса. Да у них бицепс шире моего бедра! Словно дроу разделились на два подвида.

— Да, — задумчиво протянул отец, опуская ресницы, — ты права, мужская форма силы — это вторичный эффект влияние стихий на основной вид нашей расы, — и с этими словами ощутимо стукнул по моему лбу костяшками пальцев.

И я была поражена несколькими вещами одновременно: во-первых, он назвал ллэ-ил первичной формой, тогда как всем известно, что они лишь неразвившиеся мужчины, на всю жизнь сохранившие облик подростков, ибо не смогли овладеть темными стихиями дроу. Во-вторых, в чем это я была права? А в-третьих — затрещиной. Нет, не так! Во-первых — затрещиной, во-вторых — затрещиной, и в-третьих — затрещиной!!! Все остальное можно смело отнести на счет редкостного чувства юмора.

Озверев, я попыталась вцепиться ему зубами в шею, и в следующую секунду уткнулась лицом в паркет с заломленными назад руками. В спину мне упиралось родительское колено.

— Ну, что, эльф-мутант, — он резко перевернул меня навзничь и с удобством устроился сверху, — на кого зубы точишь?

— Почему эльф-мутант? — изумилась я.

— Ну, а как же, — фыркнул отец, перехватывая мои запястья одной рукой. Второй он похлопал по моей груди: — Сисек-то нет!

— Что?! — я просто дар речи потеряла. Меня! Женщину-дроу! Сравнили с эльфом! И кто? Мужчина! Существо, похожее на эльфа, как два паука из одной кладки!!!

— Ты!.. Ты!.. — рычала я, изворачиваясь.

— Я, я, — самодовольно соглашался он.

— Ты сам мутант! У тебя тоже нет!

Если вы не в курсе, у эльфов-мужчин имеются недоразвитые сосцы... наверно, аварийный выход на случай отсутствия женщины... Так что в моих словах блистал рубин истины.

Отец удерживал меня на месте не только физически, он выпустил щипцы стихий, на которых я и извивалась червем, не в силах уйти во тьму. Ощущения примерно как от раскаленных стержней, в произвольном порядке пронзающих тело.

— Я держу тебя только хаосом, — тонко намекнул он. И продолжил, решив, видимо, не полагаться на мою сообразительность: — Можешь перехватить щипцы и уйти в него.

С хаосом я сливаться не умела. В него вообще мало кому дано войти. А тем более — выйти. Возможно, вы захотите узнать — а почему это я такая слабачка? А вы попробуйте залезть в работающую доменную печь и с чем-нибудь там слиться, мои любознательные друзья... Так что мне оставалось только злобно шипеть и отчаянно призывать сферу хаоса в надежде растворить оковы. Наверно, мои усилия увенчались некоторым успехом: извернувшись под немыслимым углом, я умудрилась вцепиться клыками родительское запястье. Рот заполнился кровью. Кровь дшшэ-ррэ горька, как смерть, вспоминала я, давясь. Это, должно быть, из-за текущих в ней темных стихий...

— Впечатляет, — ухмыльнулся отец и, небрежно отшвырнув меня, вернулся к новостям и маникюру.

Красные сверкающие капли из разорванных и уже срастающихся вен стекали по его руке. И Ринти прижимал их белоснежной салфеткой, и ловил губами, обжигаясь, и гладил его манжеты, очищая от крови своей слабенькой светлой магией. Я уселась на стол и принялась грызть плакунец*(1), болтая ногами. Плоды это твердые, волокнистые, и жевать их надо долго и тщательно. Очень успокаивает, да.

Я думала о тваредемонах. Правда ли они появились в степи Тарахана, или журналюги наврали? Надо будет прошерстить инфосеть на этот счет. Вдруг удастся изловить парочку. Посажу их на цепь и заставлю искать сокровища! Подобью ребят на поход. Точно, пусть Карион с Линой берут выходные (а Форстен всегда свободен), все-таки это мои последние деньки в родном городе, и вдруг я никогда сюда не вернусь? Должны ловить момент. Интересно, а отец охотился на тварюг? Я покосилась на него и ясно вообразила, как добрый папа, живодерски улыбаясь, говорит: "Нужны демоны? Иди в бездну!". С бездной мне сливаться тоже не хотелось, так что сами разберемся. Я возбужденно впилась в очередной плакунец. Боги! Непередаваемая, невыносимая мерзость пронзила меня, казалось, до самого костного мозга.

— Гнилье!!! — я в ярости ударила по тарелке, отплевываясь, и плакунцы, подпрыгивая, раскатились по комнате. Многие из них лопались, выворачивая желто-слизистое нутро. Тоже тухлятина.

— Прости, ррШесс, — пискнул Ринти, кинувшись их собирать. Я жадно присосалась к кувшину с водой, наблюдая, как он ползает по полу.

— Вот тупица, — с удовольствием произнес отец. Вашеми застыл сжимая проклятые плоды:

— Тир Арастен, простите, тир, — губы его дрожали, пальцы были вымазаны в гнусной гнили, и вообще, вид он имел крайне жалкий. Так бы и пристукнула. У меня аж скулы свело от этого желания. Кто бы знал, как он мена раздражал своим вечно запуганным видом. Как будто его смертным боем у нас били. Да никто даже пальцем не трогал. Бесит. Вот второй вашеми, Нари, был правильный ллэ-ил: веселый, ласковый, лукавый и заботливый, без тени подобострастия. Ринти же словно специально вел себя так, чтобы отец извинялся за каждое свое слово и жест. Вот и сейчас патрон, досадливо морщась, сказал:

— Да я не тебе, Ринти.

Ну, да, это же я в рот дрянь потянула.

— Да, тир Арастен, конечно... извините...

Ринти, вжав голову, выложил собранные плоды в корзину и снова опустился на колени, вытирая пол от слизи.

— Сколько можно пресмыкаться, — процедила я сквозь судорожно сжатые зубы, шагнув в его сторону (паучья ссыть, как же хочется ударить). — Может еще языком мне это вылижешь? — Я сунула ему под нос забрызганный ботинок. — Вашеми.

Вашеми — это, кстати, значит "младший отец" на одном из древних наречий центральных провинций. И младший, так сказать, отец посмотрел на меня полными слез глазами и начал склонятся к моим ногам. Он что, в самом деле...

— Совсем псих, да?! — я толкнула его коленом, отшатываясь. Мужчина упал на бок. Я же стремительно развернулась, почувствовав нефизическое, но вполне ощутимое давление в спину: тир Арастен, мой высокородный патрон, оторвался от монитора и остановил на нас свой ледяной взор. Я подобралась, но... Это всегда было сравни чуду: вот лицо отца выражает лишь надменную жестокость, он прикрывает на мгновение глаза, складывает пальцы в знак Тхэ — защита*(2), и вот его взглад, обращенный на Ринти, озаряется удивительной нежностью. Он мягко приближается и опускается рядом с вашеми, гладит по щеке и поднимает ему подбородок.

— Успокойся, малыш, ты ни в чем не виноват, плакунцы испортились уже на столе, из-за вспышки хаоса... И прости меня, я был груб.

Эй, папа, ты о чем? Это Я была груба! Или твоя дочка тут на должности пустого места, а? Ринти, всхлипывая, бросился ему на грудь, шепча: Арастен, тир Арастен... И тут до меня дошло. Хаос. Я сгноила, наверно, всю еду, когда пыталась провести единение, и заодно сама словила постэффектов (да и вашеми огреб на истерику) — призванная доза хаоса была слишком большой (а патрон не счел нужным гасить отдачу). Теперь кидаюсь на всех, как маньяк. Потеря контроля над стихией, вот что это. Пора идти путем Ллер, обращаться к Равновесию. Я сосредоточилась, вырисовывая мысленно вечно изменчивые грани знака Ллер*(3). Он получился на этот раз не слишком запутанным — три линии (сходящиеся к моим родственникам), и я быстро прошлась по ним.

— Прости и мою грубость, вашеми.

Он слабо улыбнулся мне, кивая, и я немедленно вышла вон, услышав напоследок, как отец тихо смеется:

— Ты опять меня всего испачкал, Ринти.

_________

—

*Плакунец — плод плакунии

—

*Знак Тхэ — священный долг Защиты

—

*Знак Ллер — графический вызов (нефиксированной конфигурации) сил равновесия. Т.е. для каждого случая чертится индивидуальная диаграмма на основе базовых вариаций линий равновесия.

_________

* * *

Ничто так не помогает при усвоении излишков хаоса, как боевые практики. Просто хорошая драка тоже сойдет, но пользы, все-таки, от нее меньше. Именно поэтому я четыре часа убивалась на плацдарме Управления в свой выходной день. Загрызи меня нежить, а что будет рядом с Животворящей Плешью? Такими темпами, режим благородных мне скоро санаторным покажется.

Тренировку следует заканчивать медитацией, очищающей душу и разум. А моя душа требовала для такого дела горячего бассейна и услужливого банщика. Заодно и тело очищу, хе.

Термы при управлении были пустынны в это время суток, только несколько дшшэ-ррэ из контроля финансов мокли в бассейне, тихо переговариваясь о своем, финансовом. Я расположилась у дальнего от них источника и почувствовала, что счас умру, а с этой скамьи не встану. Голова была абсолютно пустая; кажется, даже свист ветра в ней можно было расслышать. Может, это значит, что мой дух уже успешно очистился? Я счастлива и спокойна.

Хрупкий массажистик (специально самого тощенького из банных мальчишек выбирала) трудился, растирая кусачей мочалкой мои бренные останки. Я заинтересовалась его татуировкой. Кажется, эта закорюка обозначает наше Управление?

— Из какого ты рода?

— Лернес, почтенная тор.

— Не слышала о таком... он большой?

— Третий по величине из кевронских домов Ирина, почтенная тор.

— Вот как, — я прикрыла на секунду глаза, прислушиваясь к бурлению источника и приглушенным голосам коллег. — А тебе нравится здесь работать?

— Да, — он улыбнулся, — это хорошее место, почтенная тор.

Я и сама не знала, зачем прицепилась к парню; наверно, чтобы медитацией не заниматься. Так-то у меня не было привычки лезть в душу прислуге... да и вообще, кому бы то ни было. А улыбка у него хорошая, открытая... Он закончил с намыливанием и окатил меня несколько раз холодной и горячей водой попеременно. Кайф. Я махнула массажисту рукой, отпуская на время, и сползла в клубящийся бассейн. Ну, теперь можно устремляться к высокому.

Почему-то я думала о вашеми Ринти. Когда-то, лет до шести, примерно, я ведь его любила. Наверно, все дети любят тех, кто о них заботится, а он возился с нами целыми днями. С нашим вылуплением, родители взяли в дом второго ллэ-ил, Нари, но так получилось, что Нари обслуживал, в основном, старших. Ласковый и веселый, он, верно, был им куда приятнее похожего на тень Ринти.

Я помню, как мы бегали к Ринти обниматься, как носили в подарок особо красивые ракушки и терлись щечками о его лицо в знак расположения. А почему ты к нам последним заходишь, спрашивал Эзрен, держа его за руки. Да, да, — прыгала я по кровати, — завтра нам первым читай сказки! Но вы ведь не отпустите меня к вашим младшим братишкам, — грустно улыбался вашеми, — и они будут плакать и уснут одни. И что, и что, радостно вопили мы. И добавляли с пренебрежением: плаксы! Будешь спать с нами, — теребили мы его, и забирались втроем в одну кровать, и засыпали, обнявшись, слушая стихи, которые Ринти мог читать наизусть бесконечно.

А однажды, после четвертого праздника вылупления, перед сном к нам пришел отец и стал рассказывать совсем другие, страшные истории, от которых холодело в груди и хотелось скакать от восторга. Отец умел беззаботно смеяться, и с ним можно было дурачиться и бороться, и мы ужасно гордились, что стали такими взрослыми дшшэ-ррэ, и спать нас укладывает патрон, самый главный в нашем роду.

Отец нам двоим стал уделять много внимания. А потом нас отправили в школу, и там обязательно нужно было победить всех на боевых искусствах, и построить с командой самого ужасного робота на хаос-моделировании, и оторваться на всю катушку на музыке. Все это было безумно важным: жуткие уроки отца, бурное кипение школьной жизни, таинственные походы взрослых, в которые они иногда брали нас. И, конечно, там не было места никаким ллэ-ил, так что постепенно наше нежное обожание по отношению к Ринти сменилось снисхождением, а потом и легким презрением.

В восемь-девять лет маленькие дшшэ-ррэ уже гораздо сильнее взрослого ллэ-ил; и в это время происходит первое массивное снисхождение хаоса, делая нас абсолютно невменяемыми под своим давлением. Тогда мы снова обратили внимание на вашеми Ринти; но вряд ли оно доставляло ему удовольствие. Он всегда был совершенно безответным, ни разу не возмутился и не пожаловался на наши издевательства (Только посмейте, мелкие паршивцы, — кричал в таких случаях Нари, и младшие братья повторяли за ним. — Тир Арастен на вас живого места не оставит). Лишь грустно улыбался — также, как раньше, когда мы не хотели отпускать его, обнимая. Впрочем, иногда он говорил. Пожалуйста, прекратите, пожалуйста, мне больно. Так он повторял, пока я ломала ему, сжимая, кисть в наказание за промедление при исполнении очередной прихоти.

Это слушать было просто смешно, ведь тогда мы уже знали слишком много о нестерпимой боли, которую каждый день несет хаос. И ничего не знали о том, как чувствительны ллэ-ил к боли самой незначительной. Забава закончилась совсем неприятно (к счастью, думаю я сейчас): внезапно появившийся отец вздернул нас за шиворот, как двух котят, и, глядя абсолютно белыми от бешенства глазами, припечатал: