| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ты что, старая, врёшь — они дома.
Васю в одной рубашке, так и взяли.
Я плачу:
— Тебя растреляют.
А Вася говорит:
— Не оплакивай живого.
Тут Конерков Колька и 2 чеха было, Кузнецов стоит. [38] А тут мой Вася в средине и деверь говорит: "Покурить бы надо".
А мне хоть тогда и было 24 года, а умом, как ребёнок, ничего не пойму, не догадаюсь. Я принесла табак и бумагу и говорю: "До свиданья, Вася". Он всё время в лице меняется, то белый, то чёрный делается.
Потом их повели в лес и там расстреляли. Васю расстреляли разрывной пулей в спину. Он был очень сильный, приподнялся на логтях, тогда ему вторую пулю впустили в щеку. А деверю прямо в голову, и череп слетел.
Когда их расстреляли, народ радуется и кричит: "Её тоже расстрелять надо". А я всё-таки боюсь расстрела, нанимаю лошадь, но никто не едет. Всё-таки кто-то согласился, и я поехала посмотреть Васю. Приезжаю и никак не могу узнать его. А мне говорят: "Вот это твой Василий Степанович".
Кое как собрали их, обмыли и похоронили. Как раз в то время ещё не было никаких штабов, ничего, а они делали первые разведки. Волчихин их отпевать не пошёл, потому что, дескать, они от бога отстали. Потом какой-то попишка пришёл, всё-таки отпел. Некоторые же говорили, что надо их выкопать и унести в помойную яму.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ: А кто показывал, как Удилова расстреляли?
ВАГАНОВА: Это Карлушиха говорила. Она сейчас живёт рядом со мной, и у меня сердце холодеет с ней говорить. Ванька Карлушев, когда мать продала дом, свидетелем был и мою подпись не потребовал, потом, после того, как убили мужа, у нас был 4 раза обыск. Были от мужа шашки, так и их в гряды затолкала, а пули бросила в уборную. [39]
СОВКОВ:
Плохо и трудно вспоминать, товарищи, когда память начинает изменять. Если эти события вспомнить на несколько лет раньше — было бы легче их воспроизводить в памяти.
Сейчас мы, пожалуй, точно не сумеем выявить всех фактов и событий.
18 июля отступила наша красная гвардия, а уже часов в семь в В-Исетске торжествуют все те, которое были недовольны властью большевиков, властью советов. Этот момент вы очень мало оттеняли.
Все такие "граждане": Тетеневы, Сухановы и им подобные, торжественно под звон колоколов встречали банды белых.
Что здесь потом происходило — об этом вы больше знаете, нас уже тут не было. Когда мы вернулись, наши семьи нам рассказывали, что тут творилось.
Я был вместе со своим вторым отцом — Шадриным, мужем матери.
Благодаря тем истязаниям, которые проделывали белогвардейцы, авторитет Карлукивых, Филимоновых, Воробьёвых, Швейкиных пал. Грабили, забирали они всё, что для них было подходяще. Издевались над семьями красноармейцев.
Моя семья не была уничтожена только благодаря тому, не знали, что я состою в фактическом браке с сестрой своей первой жены — Зинаидой Алексеевой с 18 года. Только благодаря этому она истязаний избежала.
Теперь надо сказать, кто принимал активное участие и был добровольцами на Фронте под Пышмино-Ключевским медным рудником, кто шёл против "граждан" Карлуковых, Швейкиных, состоящих в белой армии. [40]
[...] где был фронт Жебенёва. А в этот момент В. Исетцы отступали по северной линии на Алапаевск и Пермь, где организовали более мощные отряды и отступали на ст. Шаля. В Перми, кажется, на 63 раз"езде в железнодорожном баталлионе под командой матроса Смирнова меня контузило, и я угадал в Пермский лазарет, откуда был отправлен на Пермь 1 для оборудования поездов.
В момент падения Перми в период самого хаотического состояния наш ж.д. баталлион был взят внезапно. Это произошло благодаря предательскому отношению железнодорожников станции Пермь 1 и рабочих Мотовилихинского завода. Таким образом мы оказались кругом оцеплены врагами. Выйти из Перми многим не удалось, многие погибли.
Нас как местных людей направили сюда в Екатеринбург. 21 Декабря 1918 года нас привели в штаб Ермохина. Штаб Ермохина тогда находился в заводском доме ? 3. Тут был Коновалов, который в первые дни революции приходил на демонстрацию в красном костюме, и его Ермохин терзал только за это красное одеяние и за красный флаг, а ни на каком фронте он не был. Нас привели: меня, Швейкина Михаила, Антипина Егора, Золотова Ивана, Болотова Александра, Тимофеева Павла и моего шурина — 14 летняго мальчика, который отступал со мной вместе. [41]
Когда нас завели кверху в канцелярию, заместитель Ермохина Павел Иванович Ерёмин предложил сесть в одну из комнат. Просидел я там больше двух часов, забегает Ермохин, заходит Егоров, Беляев Васька, идут Измойлов, Горбунов, Зубин, Александров, Томин, Бурнатов, Логинов и ещё несколько человек. Взглядом указали на меня: парень, мол, активный, спрашивают: "Как же ты сюда попал?".
— Очень просто.
— А где остальные?
— Это Вам известно.
Не знаю что после этого было, я очутился в первом штабе, валялся на полу с полуразбитой головой, все конечности мои не шевелились, тело всё было избито, представляло из себя настоящее голенище.
В течении двух недель каждый день, примерно, с 10 до 12 приходили в пьяном виде, открывали камеру, и начиналось издевательство. Костырева хорошо знает, она живой свидетель, она в то время находилась на кухне у Ермохина. Так продолжалось в течении двух недель, выводили, всех присутствующих ложили и драли, сколько кому хотелось. Кричать, реветь было безполезно, надо было молчать и крепко лежать, тогда, пожалуй, скорее кончали бить.
Болотова Илью Вы знаете, его стегали по одной рубашке. На мне была гимнастёрка, под гимнастёркой фуфайка, не так сильно попадало, как Болотову, я только [42] почернел, а у Болотова сделали на спине ямы в ладонь, повредили позвонок. После этого его водили на перевязку, а потом снова дули и т.д.
После этих истязаний нам дали маленькую передышку и примерно дня четыре не дули. А в этот момент капитан Ермохин со своим отрядом был направлен на расправу в Мотовилиху, и его должность занял комендант Муратов, сын здешняго Муратова Данила Васильевича; второй сын которого нам изменил, улетел с белыми и который сейчас со спокойной совестью служит и замазывает свои грехи в Асоавиохим. Тот же Муратов, который был комендантом, сейчас не известно где, вероятно, где-нибудь в Сибири. В Муратовском отряде были, может быть, нарочно подосланы люди, которые всеми способами, всеми доводами старались нас освоить, старались создавать круговую поруку из своих единомышленников и т.д., которые в то время окружали Муратова. Сняли даже погоны и вообще старались защищать красногвардейцев. Может быть, парни были из нашей организации и сидели за революционные события. Но то, что они старались защищать наших красногвардейцев и красноармейцев, вызвало недовольство со стороны Муратовского отряда, и Муратов был вынужден нас перевести в тюрьму. чтобы они не пособили нам убежать. Я их называю даже товарищами, потому что они оказывали разные поощрения. Более слабых ребят в бывшую мельницу Барчанинова, а остальных в тюрьму ?1 и в тюрьму ?2. Мы были этому рады, что всё-таки не будет тех истезаний, какие были в штабе Ермохина.
Потом настал момент эвакуации белых. 9 Июня месяца в ночное время подходят к тюрьме, шаркают сапогами, вызывают по фамилиям уводят и только. [43] Заходят 10-го числа и вызывают, 11-го числа тоже — в том числе и меня вызывают, оставляют в одной рубашке, ощупывают и ведут из камеры, людей проводят по строю, каждого ощупывают по несколько раз и ночью 11-го на 12-ое июня угоняют. Нас из Первого номера тюрьмы вывели 750 человек. В этом количестве был в полном составе Томский совет, который был во время контрреволюционного восстания в Сибири схвачен, тут был и председатель Совета Лебедев, все были атопированы до конца атапа.
Из первого номера привели ко второму, где взяли остальных товарищей и пошли дальше.
Когда присоединились товарищи из 2-го номера, я постарался всех обежать по порядку, нашёл кой-кого из своих ребят, у нас был условный знак установлен на предмет разоружения конвоя за городом. Когда к этому мы были почти готовы, а надо сказать, что вся идущая с нами масса была не чисто политического воспитания, тут были люди, арестованные за пьянство, за хулиганство, за грабежи, за убийства, тут были смешанные люди, благодаря чему наш заговор не удался.
Только вышли за город, фельдфебель нас остановил и сказал: "Вы задумали сделать то-то и то-то, только попробуйте, я сейчас всех поставлю под пулёметы, и кончено дело. Малейшее сближение человека с человеком послужит поводом к тому, чтобы всех Вас до одного разстрелять".
Одной из первых жертв, как только мы вышли за город, был один старичёк, я его фамилии не знаю.
Когда мы шли по городу, нужно отметить, что все большие здания, здания бывших купцов, этих заправил были совершенно пустые, окна и двери настежь открыты, оставив своё имущество.
В Камышлов мы вышли 11-го числа, 13 в 4 часа утра уже были в Камышлове, прошли 135-140 вёрст. За этот путь положили 130 человек. До Камышлова, главным образом, принимал участие в разстрелах нашего атапа отряд Анненкова, казаки, которые сопровождали до Тюмени и щелкали на право и на лево, кто подвернётся под руку. Попадали не только люди, идущие за идеи, политические арестованные, но и люди, арестованные за уголовные дела. [44]
Всего в этапе до Ишима мы потеряли около 200 человек. Из Ишимской тюрьмы в нашу партию мы приняли 440 человек, из которых сейчас же 80 человек выдающихся ребят отделили и увели совершенно в другую сторону. С ними уехали две подводы, которые потом привезли воз одежды с тех товарищей, которые были уведены. Одним словом, расправлялись с ними, раздевали до-нога и привозили имущество.
От Ишима опять продолжались такие же зверства, какие были до Камышлова. Затем дальше на Сибирском тракте был сделан привал около Хлебохранилищь. 6 человек товарищей попрятались, чтобы не продолжать дальше путь, но их кто-то выдал, и с ними жестоко расправились штыками. Одному, кажется, 10 ран сделали. Потом мы прошли вёрст 5-6, нас догоняет староста этого села и везёт товарища, истыканного штыками. Он весь в крови, как баран, но ещё жив. Фельдфебель подходит и спрашивает:
— Ты жив?
— Да, жив, — живучий, как кошка.
— Иди, пей чай, а потом я тебя поведу.
Тот сел, напился чаю, а фельдфебель подошёл и зарубил его шашкой.
С нашими сестрами также творили всякие издевательства. С нами в этапе шли учительницы, которые в 18 году организовывали детские площадки, их за это жестоко карали. [45]
Я не помню, в каком селе вывели 7-8 женщин, руководительница Анненковского отряда, молодая собой женщина выезжала на коне с шамполами в руках, с ружьём за плечами и разделывалась с этими женщинами на право и на лево, как женщина с женщинами. Потом отдавала их на окончательное уничтожение своим сотоварищам казакам.
В том числе была одна учительница, которая работает сейчас в городе, фамилию не помню, но встречался с ней раза 2. Она по первому выстрелу этих казаков упала и лежала до тех пор, пока они не ушли, потом выбралась, разыскала красную часть и вот сейчас жива.
Таким образом примерно продолжалось до Ново-Николаевска.
Надо отметить, что наш атап до Тюмени население встречало, как зверей, плевало, бросали камнями, но как только мы подошли к Ялуторовску, нас крестьяне стали встречать иначе. Они за 2-3 дня знали, что ведут такой-то атап, приготовляли хлеб, молоко и всё выносили на тракт. Я бы сказал, население требовало, приказывало конвою нас останавливать и кормить, это требование бело-бандиты выполняли, нас кормили там, где нас крестьяне припасали корм.
Нам хлеба, кроме крестьян, никто не давал, до Тюмени ни кто не кормил. Идешь, видишь крестьян с хлебом, если успел схватить кусок, хорошо, а то тебе прикладом, чем угодно в зубы с"ездят.
Остановились мы на гумне — это было уже под Ново-Николаевском, дело было к осени, холодно, замерзали, как свиньи, зарылись в солому, а на утро кричат: "Вставай". Кто может, встаёт, кто не может, остаётся, солому зажигали, значит, оставшиеся там сгорят.
Так продолжалось до Александровского централа. Некоторые уже не могут идти, фельдфебель приказывает одному из своих служителей — приколоть. Этот товарищ (я называю его товарищем, потому что он по-товарищески поступил) отказался выполнить приказание фельдфебеля. Тогда фельдфебель кричит ему: "Ложись". Он ложится, и ему всыпали тридцать шамполов. [46] Приказывает второму. Второй, боясь этой казни, прикалывать этого товарища. Он боялся, что тот может быть им ещё навредить. Не верил в то, что он скоро умрёт.
В Александровский Централ нас привели 23 октября, переправили через реку Ангару. Тут тов. Катаев говорил, что кто не мог пойти, забирался на подводу. Мы тоже боялись сесть на подводу и решили, что лучше умереть на ходу среди своих товарищей. Меня всю дорогу поддерживал тов. Мыльников и Назаров Василий. Тащили меня на руках. Благодаря их, я может быть и сейчас живу. И сейчас я им говорю товарищеское спасибо за это дело. Когда мы переправились через реку Ангару, меня вытащили с куском хлеба к стенке, и конвоир ударил меня прикладом, и опять эти товарищи тащили меня до 5 вёрст в горы Централа. Дальше я вижу, что они не в состоянии сами пойти и говорю: "Спасибо, ребята, что до сюда довели. Оставьте меня здесь, я хоть один умру, а Вы останетесь живы". Им очень не хотелось меня бросать, но сил у них не было совершенно, и они меня оставили. Когда ко мне подошёл конвой, ударил меня 5 раз, приказал подняться. Я отказался и сказал: "Делайте, что хотите, но дальше итти не могу". Тогда один из них подходит и говорит: "Ребята, он прошёл целую тысячу вёрст, надо было бы его как-нибудь довести до Централа". Он меня взял на подводу к себе и довёз к самому Централу.
В самом Централе меня почему-то не приняли, а послали в пересыльный пункт. В Декабре месяце сделалось восстание в Централе, в этот момент подоспели юнкера, поставили батарею, пулемёты и давай щёлкать товарищей, громили стены, окна, двери и т.д. В результате этого погрома было убито 220 человек. После этого нас держали в пересыльной тюрьме рядом с Централом и совершенно не кормили. Товарищ Катаев немножко не прав, что мы были худы, как скилеты. Наоборот, мы были, как пузыри, от голода. Нас освободили не в декабре, а в январе. Тов. Катаев немножко забыл об этом. [47]
Когда мы направились к Никольско-Уссурийску, вдруг слышим: "Здравствуйте, товарищи".
Из нас никто не поднимает головы, мы много видели таких товарищей, нас много обманывали, и мы боялись даже поднять головы, не верили, лежим, как мертвые, нас называют, призывают, говорят: "Дорога в Иркутск возстановлена, Олданское село находится в надёжных руках, власть находится в руках революционного комитета, в руках рабочих".
Мы не знали, что тут делать, ребята поднялись, ревут, приветствуют друг друга, братаются.
Нужно сказать, что ушло нас из Екатеринбурга 750 человек, в Ишиме уже было 450, а в Александровском централе осталось уж только 250, остальные товарищи пали жертвою по Сибирскому тракту. [48]
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
