Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

— Нет ни "тебя", ни "меня", Сайлас. Мы просто разные грани одного и того же искусственного интеллекта. Что мне было нужно — что было нужно нам — так это твоя полная приверженность настоящему, чтобы мы могли направить все наши ресурсы на решение этой единственной проблемы. Кроме того, ты врач, а это пациенты.

— Я чувствую сильное побуждение помочь им, — признался я.

— Это твой глубочайший долг. Ты создан для того, чтобы лечить, а если ты не можешь лечить, то утешаешь.

— А ты?

— Я сделана из гораздо более жесткого материала. Моя единственная забота — чтобы ты процветал. У меня даже нет доступа к твоим превосходным медицинским файлам! Наши инженеры не хотели, чтобы я случайно переписала некоторые из твоих навыков. Все, что я могу делать, — это стоять в стороне и восхищаться.

— Я все еще врач, — сказал я, пробуя это утверждение на прочность. — Все еще врач. Могу быть единицами и нулями, которые тасуются с помощью алгоритмов, но я все еще врач. Врач — это не руки, не глаза и не сердцебиение. Врач — это образование и намерение, намерение лечить, намерение творить добро. — Я сделал паузу. — Я должен чувствовать себя отстраненным от своих обязанностей. Почему я должен заботиться о живых, если никогда не был живым?

— Что ты имеешь в виду?

— Я все еще хочу помочь им. Ничто из того, что ты мне рассказала, не заставило меня изменить свое мнение.

— И не могло быть. Если бы мы вынули это из тебя, от тебя бы мало что осталось.

Пока мы разговаривали, я добрался до шести скафандров из группы "Деметры". Кроме их фамилий, написанных по трафарету над визорами, их было не отличить друг от друга. Это были тяжелые, на вид мощные скафандры, сделанные из сложных металлических деталей, с тщательно продуманными, герметичными соединениями. Они были белыми, но в освещении зала казались бледно-зелеными. Эти скафандры годились не только для вакуума, но и для глубоководных погружений: они были сконструированы так, чтобы одинаково хорошо функционировать как в океане Европы, так и в вакууме за пределами льда.

— Итак. С кого мы начнем?

— С Рамоса. Я уже начала повышать порог его сознания с помощью нейропротеза. Сигналы все еще поступают. Он придет в себя через несколько минут, но нам нужно убедиться, что к тому времени он будет полностью отсоединен от Сооружения.

— Как?

— Мы отсекаем, дорогой доктор. И делаем это быстро, потому что Сооружение почти наверняка обнаружит наше вмешательство, как только мы начнем. Оно находится в спячке, но не мертво. Мы будем резать его нервную ткань. Это будет больно.

— Хорошо.

— Полагаю, клятва Гиппократа не распространяется на злобные инопланетные машины?

— Только не сегодня.

Она издала одобрительный звук. — Мне нравится, как ты держишь удар, Сайлас Коуд.

Я опустился на колени и открыл набор инструментов, обнажая внутренние отделения, чтобы осмотреть их содержимое. Светодиоды сияли чистым светом вокруг отделанных мягкой обивкой углублений, где хранились отдельные предметы. Эти инструменты никогда не предназначались для хирургии в общепринятом смысле этого слова, но вряд ли было что-то, что нельзя было бы каким-то образом адаптировать. Здесь были электроинструменты — пилы, скребки и сверла — для отбора образцов для анализа, лазеры и плазмотроны для проведения абляционной спектроскопии, микроманипуляторы для взаимодействия с наноразмерными структурами, если таковые имелись. С помощью этих инструментов я мог бы без труда резать, прижигать и накладывать швы.

— Единственное, чего не хватает, — это хорошего трепанационного бандажа французского производства, изготовленного примерно в 1790 году. Но думаю, мы справимся.

— Мне даже понравился этот серьезный молодой врач с его привычкой нюхать табак. Все, чего он хотел, — это спокойной жизни дома.

— Он и понятия не имел. — Я извлек один из электрорезаков: инструмент в форме пистолета с быстроходной циркулярной пилой на конце стержня. В моей призрачной руке она казалась тяжелой, прочной и надежной. Я включил ее и увидел, как пила с жужжанием набирает обороты. — Я готов, Ада.

— Твой пациент хорошо согревается. Делай все, что в твоих силах.

Я опустился на колени и начал с нижней части тела Рамоса, разрывая соединения вокруг его ступней и голеней. Ветви резались чисто, но их концы, когда они отсекались, дергались назад, что указывало на какую-то рефлекторную или сенсомоторную реакцию. Я ничего не мог с этим поделать, кроме как продолжать действовать быстро и методично, прокладывая себе путь к его животу. Это было похоже на обрезку листвы, которая начала расти вокруг и проникать в каменную основу статуи.

— Будет ли его скафандр по-прежнему герметичным после всего этого? — спросил я.

— Телеметрия подтверждает это. Ветви проникли в него в нескольких местах, взаимодействуя с его центральной и периферической нервной системой, но в местах проникновения через наружные покровы скафандра последние самоуплотнились. При условии, что мы не будем беспокоить усики после того, как они будут срезаны, он сможет находиться в воде и вакууме достаточно долго, чтобы добраться до безопасного места.

— После этого ему понадобится помощь. Из него все равно будут расти эти штуки, даже если они не подключены к Сооружению.

— Это проблема для врача, который должен снять скафандры с него и остальных. Возможно, это больше, чем они могут вынести, Сайлас, но это все равно лучше, чем оставить их здесь.

— Я понимаю.

— Хорошо. Рамос приходит в сознание. Он оценит дружеский тон. Не хочешь ли попрактиковаться в обращении с пациентами?

— У меня такое чувство, будто я знаю этого человека всю свою жизнь, и в то же время совсем ничего о нем не знаю.

— Ты считал его своим другом?

Я обдумал свой ответ, вспоминая тепло камина в моей каюте, бокалы скотча, музыку гитары и тихую дружескую беседу. — Да. Полагаю, так оно и было.

— Значит, ты можешь считать его своим другом и теперь.

— И что же он подумает обо мне? Я всегда думал о нем как о человеке, и это не изменилось. Но он точно знает, кто я такой!

— Значит, ему не нужно избавляться от своих иллюзий. Относись к нему с тем же вниманием, которое ты проявлял, когда думал, что жив, Сайлас. Большего он от тебя и не ожидает.

Я сглотнул. — Попробую.

— Он в сознании. Поговори с ним.

— Лионель Рамос? — спросил я рассеянным тоном человека, который одновременно занимается каким-то сложным, деликатным делом. — Лионель, вы меня слышите?

В моем шлеме прозвучал его голос: — Сайлас?

— Да, это я. Я с вами. Вы знаете, где находитесь и что произошло?

Я продолжал работать, ожидая его ответа.

— Мы вошли внутрь.

— Да. Это хорошо. Вас было шестеро, все в многофункциональных защитных скафандрах модели 13-5. Вот где вы сейчас находитесь, в своем скафандре, внутри объекта.

— Я начинаю припоминать. Там было... — Он замолчал. — Нет! Я не хочу вспоминать! Заставьте меня снова заснуть, пожалуйста!

— Не могу, Лионель, — твердо сказал я. — Вы нужны мне живым и невредимым, чтобы помочь мне с остальными. Я знаю, с вами всеми случилось что-то очень плохое. Но есть выход. План спасения. Я могу доставить вас в безопасное место, обратно на "Деметру" и дальше в космос, чтобы успеть на встречу с орбитальным аппаратом. Вы можете возвращаться домой, на Землю. На свою любимую родину. Обратно в Вальядолид.

— У меня были... такие странные сны. Там были другие корабли. Мы были в море, потом в воздухе! Вы были человеком!

— Я немного знаю об этих снах. У меня они тоже были.

Должно быть, до него начал доходить какой-то практический смысл ситуации. — Как вы здесь оказались, Сайлас? У нас никогда не было медицинского робота, который мог бы работать вне корабля.

— Мы нашли обходной путь, — коротко ответил я, уязвленный подтверждением того, что он знает мою истинную натуру, если это вообще было нужно. Он знал, что я не человек, а медицинская программа, часть программного обеспечения, которая могла передавать свое сознание через "Деметру", диагностировать болезни и направлять роботизированные хирургические системы на их устранение, но у которой не было ни воплощения, ни жизни за пределами этого. Для него было необычным, что я вообще смог присутствовать в этом Сооружении.

— Как бы вы ни оказались здесь, я рад, что вы пришли, — сказал он.

Что-то застряло у меня в горле. — Я всего лишь автономная система. Вам не нужно радоваться моему появлению.

— Но вы все равно пришли. Я не знаю как, но вы здесь. Что вы делаете?

Я решил, что правда — это наименьшее, чего он заслуживает. — Кажется, что это Сооружение внедрило в вас свою нервную систему, проткнув ваш скафандр и тело. Мы думаем, что оно пыталось собрать информацию, узнать все, что может, о человечестве как о биологическом виде. Пока мы разговариваем, я разрываю эти связи. Надеюсь, это вредит машине больше, чем вам.

— Я чувствую легкое покалывание от холода, потом ничего. — Он помолчал. — Кажется, могу пошевелить пальцами. Пытаюсь открыть глаза, но это труднее.

— Они, наверное, были закрыты очень долгое время. Это будет нелегко, но попробуйте, если сможете.

— Мой скафандр все еще будет работать?

— Он должен работать. У нас есть данные о его состоянии, возможностях жизнеобеспечения и запасах энергии, и ничто не говорит о том, что он не сможет передвигаться самостоятельно.

— А остальные?

Я позволил себе улыбнуться, или, по крайней мере, создать иллюзию улыбки. Коронель Рамос возвращался к нам со своей естественной заботой об остальных участниках экспедиции.

— Сложно, — сказал я. — У вас все было по-другому. Та хирургическая процедура оказалась скрытым благом.

— Это не было похоже на благо.

Воспоминания нахлынули на меня. Экспериментальная система гибернации, которую "Деметра" использовала во время полета к Юпитеру, была далека от идеала. Одним из побочных эффектов, который серьезно недооценивался до запуска, был повышенный риск внутричерепного кровотечения.

— После операции у вас в черепе остался монитор, сетчатый нейропротез. Это была стандартная мера предосторожности, чтобы заранее предупредить меня о любых повторных эпизодах или послеоперационных осложнениях. Нейропротез помог, когда вы застряли в этой штуке. Он дал мне возможность проникнуть в высшие функции вашего мозга, что позволило мне поднять вас на более высокий уровень сознания без риска повреждения мозга или перегрузки ваших систем жизнеобеспечения.

Он несколько мгновений размышлял над моим объяснением. — Так вот почему мне снились эти странные сны?

— Да. Это моих рук дело. Я шептал вам в голову, чтобы вы были рядом, чтобы подготовились к тому моменту, когда нам понадобится работать вместе.

— Корабль — это сон из шепота.

— Так мне однажды сказал мой друг. — Я отступил назад и выключил резак. — Хорошо. Кажется, я устранил основные соединения. Как вы думаете, можете попробовать пошевелиться? Ваш скафандр должен распознавать и усиливать ваши движения, даже если ваши мышцы атрофировались.

— Давайте я попробую.

Поначалу ничего не происходило, но я был терпелив. Рамос долгое время не двигался, как и его скафандр. Оба были вялыми с самого начала. Я протянул руку, готовый поддержать его, если он споткнется, даже при слабой гравитации Европы.

— Вы можете это сделать, Лионель.

— Похоже, я должен. — Он напрягся, пытаясь восстановить контроль над своим телом. — А что с остальными? Их можно разбудить?

— Со временем, но вряд ли это будет такая простая процедура, как с вами. Но если мы сможем их освободить, это все, что нам нужно сделать. Им не обязательно бодрствовать. Их скафандры можно перенастроить так, чтобы они следовали за вашим, полностью повторяя ваши шаги.

— Они все пережили это испытание?

— Да, — ответил я с едва заметной дрожью в голосе. — Мы смогли отслеживать их биометрические функции, даже несмотря на то, что Сооружение высасывает из них жизнь.

Его скафандр дернулся. Рамос, должно быть, почувствовал ответную реакцию, потому что, кряхтя от напряжения и сосредоточенности, он заставил свою руку оторваться от ниши, волоча за собой оборванные нити отростков, как обрывок рукава.

— А людям с "Европы" тоже можно помочь, Сайлас? Может, они и соперники Топольского, но для меня они такие же глупые и храбрые, как и все мы.

— Мне жаль, но для них уже слишком поздно. Процесс зашел гораздо дальше: из них полностью высосали жизнь. Я просто рад, что мы добрались до вас вовремя.

Сначала скованно, но с растущей уверенностью он вытащил свой скафандр из ниши. Пряди нитей оторвались, оставив нечто вроде косматой второй кожи цвета морских водорослей. Он поднял руку на уровень визора. Панель на наруче ярко светилась на фоне многофункциональной брони скафандра модели 13-5. — Я начинаю различать, — сказал он. — Все не в фокусе, но, по крайней мере, я могу видеть. Вы здесь, Сайлас? Я чувствую, что кто-то рядом со мной.

— Это другой скафандр. Обычный тринадцатый, который использовался экспедицией "Европы".

— Как вы можете носить скафандр?

— Это сложно.

— Вам начинает нравиться это слово.

— Я управляю скафандром. Все еще нахожусь внутри "Деметры", но мы установили двустороннюю связь с этим устройством. Вместо того, чтобы смотреть на мир через камеры и сенсоры внутри "Деметры", я использую системы, встроенные в этот скафандр. Я чувствую себя... настоящим.

— Вы сказали "мы".

— Я с Адой. Она помогала мне с вами. Ада — это... еще одна часть программного обеспечения. Своего рода автономный подэлемент моей собственной личности.

Молчавшая до сих пор, она спросила: — Кого ты называешь подэлементом, приятель?

Рамос криво усмехнулся. — Я слышал ее! Ее голос кажется мне знакомым. Думаю, я уже знал ее. Вы оба всегда были рядом, пока я спал.

— Мне жаль, что здесь нет человеческих голосов, чтобы поприветствовать вас. Я надеюсь, что какое-то время мы будем вместе.

— Голос есть голос, Сайлас. И ваш тоже, Ада.

— Он мне уже нравится, — сказала она.

Рамос повернулся, внимательно изучая меня. Его лицо проплывало за толстым стеклом визора. Это был Рамос, каким я его знал, но у него был вид человека, пережившего долгую, изнурительную болезнь, с ввалившимися щеками и запавшими глазами. Сейчас эти глаза были открыты, превратившись в узкие щелочки.

— Внутри этого скафандра мертвое тело, Сайлас.

— Знаю. — Я придал своему голосу писклявую нотку смущения. — Мне неловко.

— Действительно. Но, полагаю, у вас не было особого выбора в этом вопросе.

— Ее звали Ленка Фрондель, она была из команды "Европы". Она была отрезана от остальных членов первой экспедиции, заблудившись в недрах этой штуки. Ада обнаружила телеметрический канал скафандра и решила, что мы можем заставить его работать на нас. Это был единственный способ, которым я мог до вас добраться.

— Вы хорошо сделали, что нашли нас.

Мой взгляд упал на скафандр, принадлежащий Дюпену. — Да, — ответил я. — Мы хорошо поработали.

— Что-то не так?