— Вроде все на месте. Наверно, мы с тобой ошиблись, Зойка. У тебя тоже было подозрение, что она — воровка? Иначе бы ты не пошла выискивать правду, так?

Наконец дядь Семен на меня посмотрел, руками всплеснул:

— Да ты никак ревешь? Что глаза красные, как у кошки сиамской в темноте? Что случилось? Обидел кто или заболела?

Мне бы смолчать, отнекиваясь, а я как зареву, — белугой! Не сдержалась.

— Дядя Семён! Это не Марфа Ивановна — воровка, или кто другой, а я! Вот так вот!

Меня сегодня на работе в воровки зачислили!

— Это что еще за новости? — отчим даже засмеялся непонимающе. — Что на вашей почте можно украсть? Бред сивой кобылы! Или ты журнал домой взяла и забыла вернуть вовремя? Подумаешь, беда какая... Давай рассказывай, что за чепуха...

— Никакая не чепуха! — я просто захлебывалась и слезами, и разбиравшим нетерпением, — высказаться хотелось. Наболело! — У начальницы серьга из уха вылетела, замок расстегнулся английский, и ту сережку нашли в моей сумке. Но я в кабинете Владлены днем не была, не могла поднять вещичку. Ко мне за ограждение она не заходила, только через стекло указания ценные давала. Откуда у меня в сумке та сережка оказалась? Ума не приложу! И теперь "замша" мне велит с работы уходить, чтобы завтра же заявление написала. Что делать? Я же не виновата!

— Ты, Зой, совсем дитя малое или прикидываешься? — отчим рассвирепел почему-то. — Подложили тебе ту сережку, а ты сидишь передо мной оправдываешься, словно сама себе не веришь. И не реви: никаких заявлений! Собирался я с утра завтра уезжать, но поеду попозже, ближе к обеду. Матери скажешь: вернусь к вечеру. Найдешь сама, что сказать: я, как увидел тебя в поисках Петра Загорулько, сразу понял, — умная ты девочка, много понимаешь и молчать умеешь. Даже зауважал. И тут — на тебе: разнюнилась, как первоклассница! Завтра с утра пойдем вместе в поликлинику к Марье Сергеевне, она тебе больничный выпишет, — по карточке ты до сих пор больна, — я схожу на работу твою, объявлю руководству, что ты заболела сильно, понервничала и совсем худо. А будет твоя Владлена "верещать кошкою", сумею её на место поставить: орденами потрясу, за сердце схвачусь, пообещаю на нее проверку напустить, — слышал от бабки соседской, что у Вас иногда посылки из-за границы вскрывают, но делают это явно в отсутствие самого коллектива, а кто еще может посылки "чехвостить"? Не думаю, что сторож, — сама твоя "замша", уверен! Так что лишнее ляпнет, — мало ей не покажется. Управу на любое... прости за выражение старика, — найти можно! Зойка, ищи, кому выгодно твоё увольнение, или кто зуб на тебя имеет. Кто хотел бы тебе насолить и на все готов? Думай!

— Нет таких! Всех знаю на работе неплохо. Со всеми отношения — нормальные, спокойные. Не ссорилась никогда ни с кем. Я же такая незлобивая!... Одна Владлена ко мне иной раз придирается: её же заставили меня принять "по звонку" из исполкома, а ей, наверно, "притешку" не дали. Мама без меня действовала. Не спрашивала у неё, почему мне сюда распределение в техникуме выдали, — на меня "заявка" целевая пришла, вот и вернулась в родной город. Первое время на работе ровным счетом ничего не понимала во взаимоотношениях коллектива, что к чему. Потом подружилась с двумя женщинами молодыми,— Полей и Валей, — они мне и объяснили всю местную "кухню". Даже с уборщицами поладила, — сразу им место освобождаю в минуты уборки, не заставляю ждать. Кому могло понадобиться мне "подлянку" сделать?

— Значит, говоришь, начальница к тебе иногда придирается? Может, она давно хочет тебя уволить? Присмотрела кого на примете на "тепленькое" местечко?

— Да не такое оно и теплое, дядя Семён, — премий нет, дефицита нет, одна морока и сплетни... Нет, не думаю, чтобы Владлена мне подложила свою золотую вещь. Она — искренняя, что думает, то и говорит. И такими методами окольными не станет пользоваться, — ей гораздо легче было бы придраться к плохому выполнению служебных обязанностей или опозданию случайному. Подклад — это такая низость!

— Плохо ты людей знаешь, Зоя! — отчим вздохнул глубоко. — От любого можно ждать неожиданности. Но, раз ты начальство исключаешь, — хорошо, давай подробно обсудим поведение других сотрудников. Кто где был на каком участке работы в тот день, кто к твоему столу имел возможность подойти. И не торопись, обстоятельно все вспоминай. Попробуем вычислить лиходея.

Начала я вспоминать... К моему столу могла подойти любая из наших женщин, но при мне никто не лез в мою сумку. Это было бы смешно. Отходила я на минутку кое-куда, но и сумку брала с собой. Никак не выходит у меня даже предположить имя возможного обидчика, — не возникает ни единой догадки. Тупа я!

— Хорошо, на сотрудников не думаешь. Но, может, кто из посетителей? Выглядит, конечно, нелепо: большинство людей, найдя ценную вещь, либо сразу заявляют окружающим о своей находке, либо откровенно прикарманивают найденное,... Но подложить в чужую сумку, — это просто несусветная дурость или верх вредности. Похоже, ты имеешь дело просто с титаном мысли... Весельчаком "черным"...

Покопалась в памяти о поведении посетителей. Сумка моя обычно стоит далеко от стеклянного окошка, куда народ руки сует, чтобы дать деньги и забрать свое... Так далеко, что не дотянешься... Однако, мыслишка проскользнула:

— Дядя Семен! Ко мне один парень приставал, я его не чтобы "послала", но, в общем отвергла. Он даже имя мое у других разузнал, и с кем я встречаюсь, и видел меня с другим ухажером, — видимо, девчат расспрашивал, что да как... Любопытный. А сегодня после обеда я с ним в дверях столкнулась. Потом он еще затребовал снять ему с витрины открытку последнюю, — пришлось стремянку брать, лезть за ней. Когда спустилась вниз, — мне показалось: его рука копается в моей сумке, будто замочек закрывает: я только пришла после обеда, запоздала, вот и позабыла сумку убрать в ящик стола. Я его шуганула, он мне что-то мерзкое сказал и ушел.

Дядя Семен вскинул большой палец правой руки вверх с некоторым облегчением:

— Эврика! Первый след найден. Отвергнутый воздыхатель — серьёзный повод для гадостей, мужчин неблагородных — пруд пруди: ухаживать не любят, а подличать — всегда пожалуйста. Мог ли он подобрать где-то ту сережку? Потому что возможность подложить её тебе у него точно была. Выходила ли Владлена на открытую территорию для посетителей в тот день?

Задумалась я. Она, конечно, выходила, но ко мне подходила еще до обеда, и серьги у нее в ушах были, обе, — хорошо помню. Так и сказала отчиму. Он задумался:

— Не знаю, что тут еще придумать. Может, она еще раз была в зале в момент твоего отсутствия, и таки потеряла серьгу? Или... Не было ли у парня возможности зайти в кабинет твоей начальницы? Мало ли по какому поводу обращаются к почтовикам...

Завтра я поговорю с твоими Полей и Валей, — наверняка у одной из них, как наиболее нестарых, противный парень выспрашивал о тебе.

— Вот именно! — подтвердила я с улыбкой, вспомнив, зачем сам отчим ходил к "замше". Но развивать мысль не стала: меня это не касается, нужно свою беду решить. — Так что же, мне завтра на работу не ходить совсем?

— Конечно, нет. Надеюсь, на твоей работе не знают нашего адреса. А если пришлют делегацию по твоему паспортному адресу, — днем никого не застанут, вечером — квартирант выйдет, скажет, что ты живешь у матери или бабушки, адресов он не знает, — умный парень. Так что ты, Зойка, не беспокойся, проблему мы решим, все будет нормально. Главное, не волнуйся слишком! А вот смотри, что я маме твоей купил, — правда, здорово пахнут?

И отчим жестом фокусника извлек из шкафа местного производства флакон духов "Живанши". Точно таких, как у меня лежат в дамской сумочке. Удивилась я:

— Где ты их взял, дядя Семен? Не у Марфы ли Ивановны? От неё точно так пахло.

— Так точно! Мы с ней сегодня о жизни разговорились, она меня принялась убеждать, что для современной женщины самое важное — это духи. Дала понюхать. Понравился мне аромат! ... Вот и приобрел подарок для Грушеньки.

Тут я так и покатилась со смеху. Дядя Семен меня хорошо успокоил, — раз завтра на работу не идти, — сразу чувство юмора вернулось. Вытащила я из своей сумки точно такой же, но распечатанный флакон, — продемонстрировала Семену Васильевичу. Он смотрел на мой флакон в непонимании. Потом спросил:

— И сколько же ты ей отдала за духи?

— Триста тридцать. У меня больше не было. Все до копейки выгребла. Она сказала, что хватит и этого: духи-то уже початые. Сколько же с тебя взяла, дядь Семен?

— Шестьсот, — и отчим почему-то агрессивно почесал свое левое ухо, но не выдержал, и тоже засмеялся. — Зойка! А Марфа Ивановна, похоже, славная спекулянтка! Умеет убедить в уникальности своего товара. Даже я "купился", — взрослый человек... Надеюсь, духи хотя бы настоящие, не родом из Одессы...

— Не горюй, дядь Семен: настоящие, проверено, — запах полдня шлейфом вьется, и немного меняется час от часу, — как так Марфа Ивановна сказала?... — "Послесловие" запаха... Думаю, она в Москве ухитряется дефицитный товар покупать и продает в провинции, где люди готовы многое отдать за частицу роскоши...Но, думаю, она действительно попала в беду, — не для спекуляции же она втерлась в наш дом, так сложились обстоятельства... А тетка — обаятельная, слов нет!

— Думаю, она и впрямь не похожа на стандартную, обычную воровку... Вот вернется "наша мама", мы у ней спросим, не купила ли и она у Марфы Ивановны духи "Живанши"... — И мы расхохотались с отчимом совершенно по-дружески. Иногда он мне кажется просто таким родным!...

— Зоя, только не вздумай матери сказать о твоих проблемах на работе: она — такой человек взрывчатый и искренний, тут же пойдет за тебя ругаться... Не будем торопиться. Вначале найдем лиходея, — потом решим, нужно ли Грушеньке знать о такой скандальной истории... А пока — молчок!

И тут мама пришла. Ужин был уже готов, — дядя Семен расстарался: котлет нажарил, на гарнир гречки наварил. Сказал, что и гостье в дорогу котлет дал.

Во время еды мы обсуждали нашу странную гостью, — её необычную внешность, яркий темперамент, искрометный юмор и многие знания. Исподтишка мы с дядей Семёном поглядывали друг на друга и посмеивались, вспоминая поразительные способности "залетной" гостьи в области спекуляции, — не каждая умеет так уговаривать, что кажется: ты сам её попросил об одолжении. Спросила у мамы:

— Не просила ли тебя Марфа Ивановна помочь ей чем-нибудь? Она же без денег осталась, сама говорила. Или, может, предлагала что взамен?

Мама удивленно на меня уставилась, отрицательно покачала головой:

— Что ты такое говоришь, детка! Марфа Ивановна — кристальной души человек, фронтовичка, разве такие люди могут о чем-то просить?! Попала в беду, нужно было ей помочь всемерно, вот я и купила ей билет на поезд до Новороссийска. Как не помочь? Не сидеть же ей под забором на Новый год. И потом, она сама в исполком пришла, а начальства — нет. Не могла же я лицом в грязь ударить? Что бы она потом всем соседям про сальчан рассказывала? Что мы — бездушные, скупые люди?

— Так-то оно так, — тяну медленно, и начинаю импровизировать, подмигивая отчиму, — но неужели ты ей только билет купила? Вот дядя Семён её провожал и предлагал немножко денег на путевые расходы, — на постель, на еду, на автобус до Геленджика, — так она отказалась, сказала, что все у нее есть. Мы и решили, что ты ей помогла.

Вскинув голову, мама выдохнула резко:

— Ну, хорошо! Помогла я Марфе Ивановне, дала с собой ей на расходы триста рублей, чтобы она ни в чем не нуждалась в пути, а по приезде чтобы такси взяла до Геленджика. Что ты мне допрос устраиваешь, Зоя? Уверена: Марфа Ивановна вернет все до копейки, как вернется. Она же мне свой паспорт показывала, я все данные записала. И она нас всех звала в гости, — будет у нас теперь на море свой человек!

Переглянулись мы с отчимом, но удержались от взрыва хохота. Вот так Марфа Ивановна: только с нашей семьи поимела больше тысячи за два дня... И все по-честному, мы ей сами и денег дали, и духи просили продать...

Поздним вечером дядя Семен еще намекнул на одну идею:

— Интересно было бы узнать, сразу ли гостья пришла в отдел твоей матери или сперва, к примеру, в бухгалтерию зашла или в техбезопасность, или еще куда... Умеет дама плакаться мастерски, так что претензий нет... Подождём теперь от неё письма обещанного, посмотрим, вышлет ли она нашей мамочке занятые деньги...

На другой день дядь Семен сам отвел меня в поликлинику. Объяснил Марье Сергеевне, что очень нужен больничный лист и серьезный в нем диагноз, — очень нужен! И никаких вопросов не прозвучало: врач быстро выписала листок временной нетрудоспособности, потом отчим меня за дверь выгнал, сам в кабинете остался, — благодарить, очевидно. Как хорошо, что у меня такой дальновидный отчим!...

Отвел меня домой, велел сон досыпать, "раз такое дело"... Велел на улицу носа не высовывать. Забрала я котят в свою комнату и спать улеглась, — давно такой благодати не было,— дрыхнуть до обеда, никуда не спешить... А отчим пошел ко мне на работу уведомлять о болезни и разведывать, что к чему.

Часиков в двенадцать вернулся, довольный, словно сметанки съел:

— Просыпайтесь, сони! Всё в порядке! Можешь, Зойка, болеть дальше: никто тебе слова не скажет. Но как можно быть такой наивной и слепой, — не понимаю!

Пришел я на твою работу, — прошел к руководству, она меня живо вспомнила, я ей некогда по нужде конфеты давал дорогие, помощь её требовалась. Расплылась она в улыбище от радости, редкие космы встопорщились, — возомнила, вновь подарки "пришли". Я ей и говорю: так и так, кто тут мою дочку Зою обижает-"подставляет" под удар? Какая стерва местного значения девочку довела до болезни? Заболела, мол, ты с расстройства, лежишь — встать не можешь, вся трясешься от нервов. Если хуже ребенку станет, — всю вашу почту на чистую воду выведу, от ОБХСС не отделаетесь, пока живы будете. А свидетели грехов всегда найдутся, если нужно будет, — пусть не сомневается! И вспомнил ей все её грешки и грехи, — и перлюстрацию незаконную чужих отправлений, и родственников, работающих под её руководством, — она, бедная, затряслась вся. Наверно, говорит, "кто-то из наших пошутил над Зоечкой, она же в моем кабинете вчера не была, никак не могла поднять той проклятой сережки. Пусть себе возвращается на работу, — слова ей дурного не скажу, во всём помогать буду." А я ей: нет, матушка, Зойка на больничном теперь сидеть будет до победного: довели ребенка малого, — будете платить теперь за лечение. И пообещал ей пару ласковых, если еще хоть раз на тебя наедет телегой кривою, — ишь, волю взяла! Думает, управы на нее не найдется...

Потом пошел в зал с женщинами беседовать. Посмотрел на всех, — и решил: нечего тебе, Зойка, делать в том клоповнике, — одни сплетни на уме у женщин. Что за коллектив дамский? Только годы жизни коту под хвост спускать...Уборщицы ваши — обе — не понравились: ленивы, похоже, только себя отстаивать. Сотрудницы-служащие — сплошь неудачницы: с "такими" общаться — себе дороже. Поговорил с ними сколько-то: голова разболелась. Каково тебе, молодой, с этими... работать изо дня в день? Уходить нужно, "на вольные хлеба"...