— Эй, совсем невмоготу стало?
Слова ухмыляющегося водителя — удивительно, как хорошо он все еще помнил английскую речь — остались без ответа. Осталась позади дверь — буквально перепрыгнув через порог, маг ввалился внутрь.
Яркий свет, до боли яркие узоры на перегородках. Высокие, выкрашенные багряным, лестницы, расписанные картинами стены. Испуганные женские лица в дверных проемах, отвращение пополам со страхом на лицах потревоженных клиентов, лицо сидящего на полу сторожа, разбитое в кровь. Влажные следы на полу, комки грязи, отмечающие путь — ни один из незваных гостей даже не соизволил разуться.
— Где? — прорычал Хаято, поравнявшись с одним из посетителей — коренастым мужчиной старше его лет на десять.
— Наверх пошли сразу...постой, может, помощь нужна?
Слова остались позади. Остались без ответа.
Первые несколько ступенек он попросту перепрыгнул, по оставшимся — кинулся бежать, не замечая вокруг ничего, кроме разноцветных пятен, которыми в затуманенных равно яростью и страхом глазах отражались картины и настенная роспись. Он бежал, поднимаясь все выше, бежал, втягивая запахи пота, дорогого табака, белил и красок, бежал, ловя помимо бешеной пульсации в ушах, голоса.
— Постойте, прошу вас! Вы не можете...не понимаете...здесь так нельзя...
Один нельзя было не узнать — тонкий, дребезжащий, принадлежавший старухе-хозяйке заведения, изо всех сил старающейся подобрать нужные слова на едва знакомом ей языке.
— Заткни пасть! И зови сюда эту суку, живо!
Узнавать иные ему ни разу не хотелось — но их, увы, нельзя было отнести ни к кому, кроме горластой американской троицы.
-...послушайте, это очень уважаемый...дом...без предварительно высланного приглашения нельзя...
— Нельзя? Я тебе покажу сейчас, что нельзя, а что можно! — глухой звук удара, пьяный смех. — У Томми сегодня день рождения! Парню стукнуло восемнадцать, а до сих пор без бабы! Парень идет развлечься, и с чем возвращается? — снова удар, снова смех — звуки все сильнее, все ближе. — Говорит, что одна из ваших шлюх ему отказала!
Быстрее. Быстрее. Еще быстрее, пусть даже сердце, кажется, вот-вот лопнет на ничего не значащие клочки. Быстрее. Еще быстрее. Второй этаж, а там, совсем скоро, и третий...
— ...прошу...вас... — влажный стон, тихий всхлип. — Вы...не можете...
— Оставьте ее!
Этот — новый — голос узнавать не требовалось вовсе — последние четыре года он был готов ловить даже самые страшные проклятья в свой адрес, лишь бы они только были озвучены им. Этот голос был тем, что он так желал обычно — и так боялся услышать здесь и сейчас. Был последней каплей, после которой путь назад оказался забыт и потерян.
— Вот как вы ведете свои войны? Вот с кем вы не боитесь сражаться? С беззащитными стариками?
Он никогда не знал, что она владеет английским — и никогда не слышал в ее голосе столько гнева, сколь сейчас.
— Сержант Батлер! Сэр! Это она! Она! Я узнал!
Он влетел на третий этаж, на ходу сбрасывая плащ, впрыгнул в коридор и застыл, созерцая, наверное, свой самый худший кошмар, самый большой страх, что когда-либо рождался в последние четыре года.
— Хотя нет, я, конечно, глубоко заблуждаюсь. Еще вы умеете сбрасывать зажигательные бомбы на детей. Было бы непростительно грубо с моей стороны не перечислить всех ваших подвигов...
Она стояла, с дымящейся трубкой меж пальцев, посреди коридора, стояла, закрывая скорчившуюся на проломленной перегородке старуху — та тихо хныкала, спрятав вспухшее от ударов лицо в сухих ладонях. Она смотрела на ухмыляющихся солдат без тени страха — во многом потому, что места в тех оледенелых колодцах презрения и ненависти, которыми обернулись ее глаза, ни для чего другого уже просто не оставалось.
— Много болтаешь, — оскалился сержант. — Ничего, сейчас научим, что клиент всегда прав. По первому разряду обслужишь...
— Чур, я первый, — поправляя ремень с толстой бляхой, шагнул вперед чернокожий детина. — Ну ты у меня...
— Боюсь, в этом доме не найдется никого, достойного внимания вашей особы, — холодно улыбнулась, выпуская дым в лицо солдату, Амая. — Советую навестить зверинец — там у макак как раз течка.
Сложно было поверить, что в несколько несчастных секунд действительно могло уместиться столько событий. Однако, их и правда хватило с лихвой — хватило, чтобы глаза великана до краев залило чистейшим бешенством, хватило, чтобы он, пыхтя, бросился на ойран, вздымая для удара пудовый кулак...
Хватило, чтобы амбал отшатнулся, прижимая руки к лицу, из которого извергался алый фонтан — Хаято никогда бы не подумал, что человек подобной комплекции способен так оглушительно, так тонко визжать.
Пусть бы даже у него из щеки и торчала острая костяная заколка.
— Я скорее отдамся отродью последнего вшивого эта [6], чем одному из вас, грязные животные, — процедила Амая, выдергивая из прически очередное отточенное орудие. — Скорее умру, чем позволю вам меня коснуться!
— Сама сказала, — процедил, потянувшись к кобуре, багровый от гнева сержант, покосился на перепуганного парнишку, стоявшего слева. — Райли, подтвердишь потом, что в порядке самозащиты...
Договорить ему не удалось — осекшись на полуслове, Батлер обернулся, встревоженный звуком шагов.
Шагов мага.
— А ты еще какого хера тут забыл, погань?
— Я устал смотреть.
Слова произнес не он, но кто-то другой. Кто-то, кого он отчаянно хотел забыть. Кто-то, кто должен был остаться там, на войне.
Кто-то, очнувшийся от долгого сна.
— К стене! Стоять или я стреляю!
Знавший, что делать.
Первая пуля свистнула над головой, до второй так и не дошло. Тело, казалось, само вспоминало нужные движения — а лишних мыслей, что могли их замедлить, в голове давно не осталось — как и чего-то еще, кроме слишком давно, слишком долго ждавшей выхода ярости.
— Ты...
Рывок, уход от удара. Перехватить руку с бесполезным ныне оружием.
Вогнать нож меж ребер — хорошо, крепко. Наглухо.
Неразборчиво хрипящее тело заваливается куда-то вбок, тут же пропадая из поля зрения. Его место спешит занять раненый амбал: гора окровавленной черной плоти наседает, явно намереваясь вытряхнуть из мага жизнь голыми руками — и, нельзя не признать, имеет более чем блестящие шансы справиться с этой задачей.
Имела бы, будь пред ним человек.
Хаято моргнул лишь раз — открывшись, глаза его уступили место тому, что не видело света уже очень давно, тому, что должно было сегодня показаться для совсем иного дела. Для пустякового обмана, сопровождаемого небольшой суммой денег.
Давно ему не доводилось обращаться к ним для убийства.
Давно он не был так зол, чтобы простой смерти ему было бесконечно мало.
— Сожри себя.
Один взгляд. Один плевок в ненавистное лицо — коротким, отрывистым приказом. Один всполох светло-серых пятен в черной паутинке.
Одна жизнь, за долю секунды обращенная в ад.
— Стойте! — лицо молодого солдата было серым от страха. — Не надо! Прошу вас, пожалуйста! Я ничего не делал!
Он подошел, сгребая трясущееся тело за мокрый от пота и слез воротник. Заглянул в большие, полные ужаса, глаза. Изготовился вновь явить свои — те, вторые...
— Не надо! Пожалуйста! Пожалуйста! — попытка юнца взяться за ломаный японский была достаточно шокирующей вещью, чтобы изначальное намерение мага успело схлынуть. — Пожалуйста, не убивайте! Я только смотрел! Я только смотрел!
— Хорошо.
Не его голос. Не его руки, медленно отпускающие это плачущее ничтожество.
— Хорошо. Ты только смотрел.
Не его руки, подымающие с пола острую заколку.
— Только смотрел.
Того, кто знает куда больше. Того, кто знает, что делать.
Того, кем он был когда-то — и должен стать снова.
Потому что лишь так можно жить.
— Только смотрел!
Взмах. Срывающий слух вопль. Кровь на пальцах. Кровь в два ручья на лице — спешит теми же дорогами, которыми раньше бежали слезы.
Оставив позади воющее на все лады тело, он делает нетвердый шаг — а затем еще, еще и еще. Сколько же шагов нужно, чтобы добраться до нее? Сколько нужно пройти, чтобы кончился этот готовый расплыться, растечься пред глазами коридор? Сколько нужно сил, чтобы...
— Хаято...
Впервые за все время он чувствует, видит ее страх.
Впервые слышит из ее уст свое имя.
— Не...не бойся...меня...
— Но...как...
Дрожащие губы. Дрожащая рука.
Тянется к нему. К его собственной, скользкой от крови.
— Я...я не все о себе рассказывал.
К его перекошенному от боли лицу — Цепи неумолимы, Цепи наказывают хозяина за месяцы сна и безделья.
— Пойдешь со мной — и у тебя больше не будет ничего.
Касается его. Такая холодная. Легкая.
— Это интереснее, чем иметь все.
Позади — распростертое в луже крови тело сержанта. Позади — ослепленный мальчишка, мечущийся по коридору, визжащий, скребущий руками по расписным стенам. Позади — чернокожий громила, всхлипывая, работает большим армейским ножом: отделяет лучшие куски, отправляет в рот, тщательно пережевывает.
Позади нет ничего. Здесь и сейчас — только она, только он.
Здесь и сейчас — только шаги. Прочь отсюда. По коридору. К лестнице, где...
Удар не оказался неожиданностью в полной мере — о засаде мага предупредило хриплое, прокуренное дыхание, доносящееся из-за угла. Удар не был особо силен или четок — даром, что руки рыжего водителя, прибежавшего на шум, ощутимо подрагивали.
Удар не был страшен.
Страшно было потерять ее.
Слишком страшно, чтобы он смог совладать с первейшим импульсом.
Смог бы не закрыть собою, отойти, увернуться.
Смог бы не сорваться в черную бездну, пересчитывая своей спиной одну ступеньку за другой.
В самый низ.
Без возврата.
Когда в замке начал проворачиваться ключ, он в который раз попытался встать — тяжелые цепи за спиной зазвенели, прикованные к полу, стертые в кровь руки отозвались на движение тупой болью. Тщетность каждой попытки была известна заранее, известна более чем хорошо — но кем бы он был, если бы не пытался? Кем будет, если перестанет искать хоть бы самый слабый шанс...
Мертвецом, несомненно. И очень, очень скоро — ведь даже на допросы больше не водят: с той самой поры, как офицер, оставшийся с Хаято наедине, встретившийся с ним взглядом, со смехом разбил голову о стену.
Отчасти это было жестом отчаяния — в его положении не было уже ровным счетом никакого смысла скрывать свою природу. Отчасти — посланием для знающих: Организация, быть может, и переживала сейчас не лучшие времена, но сеть осведомителей все еще должна была функционировать — и принять меры, узнав о странных "трюках", которые проделывал обвиняемый в убийстве трех американских солдат бывший лейтенант императорской армии Фуджо Хаято.
-...уверены? Клиент буйный, кроме того...
— Мне он ничего не сделает, не беспокойтесь.
И, если только второй голос ему не мерещился, если только он не повредился в уме после ежедневных избиений, меры и правда были приняты.
На самом высоком уровне.
Первыми вошли сотрудники военной полиции — после случившегося на допросе его никогда не посещали менее чем по трое. Один, с пистолетом наготове, прицелился магу в лицо — двое других, дождавшись короткой команды, зашли за спину, с величайшими предосторожностями размыкая цепи.
— Я останусь, чтобы...
— В этом нет никакой необходимости, офицер. Я в состоянии с ним справиться, не переживайте так.
Нет, ему точно не чудилось — к сожалению. И потому, едва замки спали на пол с глухим щелчком и звоном, он не рванулся прочь, не попытался ударить, сорвать оружие с чьего-нибудь пояса. Потому он лишь поднялся — медленно, чтобы не спровоцировать нежелательных реакций — и, с хрустом размяв шею, принялся растирать покрытые коркой засохшей крови руки.
— Видите? Он вполне благоразумен, — донеслось из темноты. — А теперь оставьте нас, прошу.
— Ваши похороны... — пожав плечами, офицер тихо кивнул остальным — и, медленно, не поворачиваясь к заключенному спиной, но смешно пятясь, скрылся в дверном проеме.
Следующая минута прошла в тишине — когда же шаги охраны, наконец, стихли, оставшийся по ту сторону человек поспешил напомнить о своем существовании, переступив через порог. Железная дверь жалобно лязгнула за спиной.
— Хаято, — в холоде своем голос мог состязаться со стенами этой тюрьмы — и, скорее всего, выиграл бы без труда.
— А ты еще подрос, братец.
Будь у него желание заняться примитивными остротами, маг бы определенно добавил, что рост, правда, весь пошел вширь — темно-синий деловой костюм гостя заметно топорщился в области живота. Лицо Фуджо Сейи — полноватое, с небольшими, излишне влажными глазами невнятно-темного цвета — с годами стало казаться магу еще неприятней: оно словно расплывалось комком сырого, грязноватого теста, на которое кто-то кинул пучок черных волос. Застегнутая наглухо, до последней пуговицы, мышиного цвета рубашка заставляла шею демонстрировать складки кожи, а любого, кто имел несчастье приглядеться к Сейе получше — задаваться вопросом, как тот вообще еще способен дышать.
— Три трупа, — голос главы основной ветви Фуджо был до того глубоким, что некоторые слова в нем вовсе тонули. — Два из них — получены в результате использования чар. Еще один навсегда остался слепым инвалидом. Свидетели, с которыми пришлось возиться после...нет, начни я перечислять имена — и мы точно промучаемся с этим делом до рассвета, — тонкие губы чуть скривились. — Ты, кажется, забыл, где находишься, брат. Забыл, что войне давно пришел конец.
— Она продолжается, — плюнул Хаято. — Пусть и другими методами. И ты ослеп раньше, чем принято в нашей семье, если и правда не видишь этого. Не видишь, что они делают с...
— Я здесь не для того, чтобы...
— Или, быть может, не хочешь видеть?
— Довольно! — маг повысил голос. — Я здесь не за этим.
— Тогда чего ради ты явился, брат? — прохрипел Хаято. — Устал ждать, когда я приглашу домой? Уж прости, там малость не прибрано...
— Ты прекрасно знаешь, зачем я пришел — и твои попытки спрятаться за всем этим ядом не делают лучше никому из нас, — Сейя устало вздохнул, расправляя невидимую складку на манжете. — В этот раз ты зашел слишком далеко.
— Это всего лишь янки, — Хаято поморщился. — Только не надо пичкать меня сказками, что тебе на них не наплевать. Я знаю, что...
— Что ты можешь знать, скажи на милость? Может, знаешь, скольких усилий мне стоило прикрыть устроенную тобой резню? Может, знаешь, какую выволочку я получил от совета после? А может, тебе известно, что я чувствую сейчас, когда вижу, до чего ты дошел? Ну, давай же, порази меня своими знаниями, брат!
— Заметь, того, что тебе наплевать, ты отрицать так и не стал, — ухмыльнулся Хаято. — И не станешь — ведь правда известна нам обоим. Все, что тебя волнует — как усидеть в кресле, которое раньше протирал отец...ну и, конечно, по возможности сделать так, чтобы заднице было там не слишком холодно.
— Все, что меня волнует — как удержать Организацию, а через это — страну — на плаву после катастрофы, ударившей по нам всем, — фыркнул Сейя. — Если угодно, можешь смеяться, но я когда-то и правда питал надежды, что ты сможешь мне в этом помочь. Как один из нас. Как мой брат. Как тот, кого я спас...
