Дайте стройбату оружие! Общий Рабочий файл

Действительно, не выкидывать же фикусы ради лейтенантских жён, бредущих по обочине с детьми на руках.

В небе снова шум моторов. Показались три бомбардировщика. Они снизились почти до двухсот метров и начали в упор расстреливать идущих и едущих по шоссе. И нашу полуторку прошила пулеметная очередь, за ней другая, третья. Шофер убит. Из двенадцати человек, никого кроме порученца и адъютанта, в живых никто не остался.

Знают фашистские пули, кто в будущем живой пригодится. На шоссе показалась "эмка". В ней инженер одной из строек укрепленного района под Белостоком. Беру его машину, оставляю ему нашу, разбитую крупнокалиберными пулями в хлам, полуторку и продолжаю путь в 10-ю армию. Плевать мне на то, что инженер что-то лопочет, про срочную необходимость установки вооружения в ДОТах укрепрайона.

Восемнадцать часов.

Яркое солнце освещает дорогу. Километр за километром продвигаемся вперед. Нет-нет и снова вдоль шоссе проносятся гитлеровские самолеты, сопровождая нас, точно почетный эскорт.

Стоит ли о эскорте самолётов противника оставлять? Оставлю. Авось никто из читателей не задумается, почему фашистские самолёты по мирному населению стреляли, а легковой автомобиль, на котором может ехать важная персона — не тронули? Почему до Белостока, 30 километров я целый день "по шоссе мчался", а 20 километров до командного пункта за час одолел?

Белосток. Навстречу тянутся войска, Побеседовал. Пусть себе тянутся. Не организовывать же красноармейцев для обороны города и транспортного узла. Завернул на вокзал. Там эшелон с бабами и детишками разбомбили немцы. Это моя и заслуга и вина. Потому, что станция осталась без противовоздушной обороны. Зенитки то под Минском стоят без дела. А здесь труппы и раненные валяются. Приказал какой-то воинской части идти к коменданту станции и немедленно очистить станцию от всех убитых и покалеченных.

Узнаю месторасположение командного пункта 10-й армии и направляюсь туда.

Примерно в двенадцати километрах юго-западнее Белостока замечаем небольшой лес, на опушке которого и расположился командный пункт 10-й армии. Было девятнадцать часов, когда мы подъехали к командному пункту.

Меня встретил командующий 10-й армией генерал-майор К. Д. Голубев с группой штабных офицеров.Проводная связь нарушена, а армейские рации работают очень плохо, вражеские их забивают.

— Доложите о положении войск, — говорю ему. Командующий развернул карту:

— На рассвете три вражеских армейских корпуса при поддержке значительного количества танков и бомбардировочной авиации атаковали мой левофланговый пятый стрелковый корпус. Дивизии корпуса в первые же часы боя понесли большие потери. Особенно пострадала сто тринадцатая.

И по лицу, и по голосу генерала чувствуется, что он сильно переживает.

— Чтобы предотвратить охват армии с юга, я развернул на реке Курец тринадцатый механизированный корпус. С запада на Белосток наступает сорок второй армейский корпус вермахта. Там поставили шестой механизированный корпус на рубеж по восточному берегу реки Царев.

Это сообщение вывело меня из себя:

— Что вы делаете, генерал? Ведь вам известно, что механизированный корпус предназначен для контратак по наступающему противнику, а не для того, чтобы затыкать прорехи в обороне.

Командующий склоняется над картой, тяжко вздыхает, потом говорит:

— Это справедливо. Но с чем воевать? Почти вся наша авиация и артиллерия разбиты. Боеприпасов мало. На исходе горючее для танков.

— Насколько мне известно, товарищ Голубев, в вашей армии было достаточно горючего. Куда же оно делось?

Я отлично знаю, что на весь Западный военный округ, на четыре армии, на три тысячи танков, не считая тракторов и артиллерийских тягачей, на начало войны имелось всего триста тонн горючего, По недомыслию или по злому умыслу тыловых служб, остальные запасы танкового топлива сейчас у чёрта на куличках — в Мариуполе, за 1541 километр от Белостока.

Было триста тонн, но уже в первые часы нападения авиация противника произвела налеты на наши склады с горючим. Они и до сих пор горят. На железнодорожных магистралях цистерны с горючим тоже уничтожены. Ясно, что это не случайно, вражеская авиация действовала по хорошо известным ей объектам.

В палатку вошел дежурный офицер связи:

— Товарищ генерал Болдин, нам удалось наладить связь. Вас вызывает Минск. Подхожу к аппарату.

— Болдин? — слышу далекий голос.

— Говорит Павлов. Познакомился с обстановкой?

— Познакомился Положение в десятой армии очень тяжелое.

— Слушайте приказ, — говорит Павлов. — Вам надлежит организовать ударную группу в составе корпуса генерала Хацкилевича, тридцать шестой кавалерийской дивизии, частей Мостовенко и контратаковать наступающего противника в общем направлении Белосток — южнее Гродно с задачей уничтожить вражеские части на левом берегу Немана. Понимаю, что Павлов воевать начал. Видимо, здорово ему Сталин хвоста накрутил..

На этом наш первый и последний фронтовой разговор закончился. Все части, из которых Павлов приказал создать ударную группу, уже были втянуты в ожесточенные оборонительные бои и, конечно, имели большие потери. Снимать их — значило ослаблять оборону, но что делать? Приказ есть приказ! Будем ослаблять.

На командном пункте появляется Маршал Кулик,

в качестве полномочного представителя Ставки. Берёт руководство группой в свои руки и конно-механизированная группа войск "генерала Болдина" устремляется, без Болдина, на Гродно. Я остаюсь в штабе десятой армии.

Утром позвонил Хацкилевич, находившийся в частях.

— Товарищ генерал, — донесся его взволнованный голос, — кончаются горючее и боеприпасы. Танкисты дерутся отважно. Но без снарядов и горючего наши машины становятся беспомощными. Дайте только все необходимое, и мы расправимся с фашистами.

— Слышишь меня, товарищ Хацкилевич, — надрывал я голос, стараясь перекричать страшный гул летавших над нами вражеских самолетов. — Держись! Немедленно приму все меры для оказания помощи. Только какая может быть помощь. Я же знаю, что горючего в округе НЕТ и НЕ БУДЕТ. Да и если было бы, доставка горючего самолётами, в условиях господства немецкой авиации, это просто авантюра, направленная на уничтожение самолётов и топлива. После разговора с Хацкилевичем послал в Минск самолетом письмо, в котором просил срочно организовать переброску горючего и боеприпасов по воздуху. К сожалению, и этот самолет, и вылетевший затем второй погибли, не достигнув цели. Тяжело сознавать, что все попытки помочь танкистам безуспешны...

Третий день идет война. Мало боеприпасов и полностью отсутствует горючее, но боевые действия в районе Белостока не прекращаются ни днем ни ночью. Из Минска по-прежнему никаких сведений.

Конно-механизированная группа "Болдина" под руководством маршала Кулика, практически вся уничтожена авиацией противника. Выжившие танкисты атакуют передовые части фон Борнштедта и 481-го пехотного полка на гродненской дороге 24-го и 25-го июня. Немцы с трудом отбивают атаки наших танков. До Гродно доходят только остатки кавалерии, которые на пределе сил, наносят по врагу несколько ударов, успешно отбитых противником.

Мы ведем бой в окружении. Сил у нас все меньше. Танкисты заняли оборону в десятикилометровой полосе.Незадолго до своей гибели, прибыл Хацкилевич.

— У нас последние снаряды. Выпустим их, и придется уничтожать танки.

— Да, пожалуй, иного выхода нет, — отвечаю я. — Если машины нельзя сохранить, их лучше уничтожить.

На пятые сутки войны, не имея боеприпасов, войска вынуждены были отступить и разрозненными группами разбрелись по лесам.

Маршал Кулик приказал всем снять знаки различия, выбросить документы, затем переодеться в крестьянскую одежду и сам переоделся. Предлагал бросить оружие, ордена и документы. Однако, кроме его адъютанта, никто документов и оружия не бросил

Район шоссе Волковыск-Слоним завален брошенными танками, сгоревшими автомашинами, разбитыми пушками так, что прямое и объездное движение на транспорте было невозможно. Колонны пленных достигали 10 км в длину

— Что будем делать? — спрашивает Никитин.

— Воевать.

Только чем воевать? Винтовки без патронов, пулеметные ленты тоже пусты. Танков нет: мы их сами сожгли.

— Чем воевать? Немецким оружием. Забирать его у противника и им же бить гитлеровцев.

— В общем, товарищ Болдин, мне задача ясна. — Разрешите отделиться от вас и воевать самостоятельно, спрашивает Никитин?

Даю согласие.

Не доверяет мне Никитин. Со мной остались около двадцати офицеров. Шагаем налегке строго на восток.

К вечеру 27-июня вышли на опушку леса. Видим недалеко три танка БТ-7. Подходим к машинам. Старший доложил, что боеприпасов у каждой машины по комплекту, а горючего нет. Эти танкисты свои танки не уничтожили. В лес, как мы не побежали. Такие, лучше погибнут в бою, чем покажут врагу свою спину или поднимут руки вверх.

Только присели было, как проселочная дорога закурилась пылью, и на ней показалась вражеская колонна из 28 танков. Танкисты открыли огонь. Уничтожили двенадцать вражеских машин. К сожалению, кончились снаряды и один за другим загораются наши танки, расстреливаемые в упор.

Оставив танкистов, мы бросились в лес. Мысленно, запоминаю количество уничтоженных НАМИ немецкихтанков, ведь я там был старшим по званию, стало быть и заслуга моя, если вдруг особисты когда спросят о том, что я делал в лесу.

В это время девятка немецких бомбардировщиков начала "прочесывать" опушку. Когда они улетели, в живых нас осталось лишь несколько человек.

К вечеру повстречали нескольких красноармейцев. Приказываю им присоединиться к нам. Иначе, без красноармейцев, савершенно некому нести караульную службу по ночам и собирать дрова для костров. Не офицерское это дело.. Беседуя с бойцами, убеждаюсь, что большинство рассуждают здраво:

— Досадно, что наверху у нас что-то проглядели.

Лукавят. Сказали бы прямо, как Чапаев в Гражданскую войну говорил:

— Все измены в штабах кроются...

Нас уже около тридцати человек. Медленно продвигаемся на восток.

Ночь. Идем строго по компасу. Стараемся не шуметь.

На рассвете наткнулись на группу человек в двадцать. И не поймешь, военные они или гражданские. Вскоре неизвестные подошли к нам. Внешне это разношерстный народ. Несколько человек сохранили не только форму, но и оружие. А кое-кто поспешил сорвать петлицы с гимнастерок, звездочки с пилоток, были и такие, кто заменил форму на истрепанную гражданскую одежду. Оказывается, из 10-й армии. Из той самой, ответственность за которую я должен был бы взять на себя, когда вечером 22 июня приехал на командный пункт армии.

— Опасно ходить в форме,— оправдывается один из переодетых, оказавшийся старшим лейтенантом. — Кругом фашисты, да и свое кулачье снова клыки показало.

— Значит, советуете снять форму?

Молчит.

Пусть помолчит. Возможно, ему и опасно было ходить в командирской форме. Командира, комиссара и еврея, без согласования с начальством, имеет право расстрелять любой немецкий солдат, но генеральская форма, одетая на мне, это как охранная грамота. Ни один немец не поднимет оружие на такую ценную добычу, как генерал. Генералов не убивают. Генералов охраняют. Генералов не допрашивают. С генералами беседуют. Ни за что не сниму форму, пока не выберемся к своим.

И в плен постараюсь не попасть. Не хочу предстать перед немцами в качестве пленного. Я хочу сидеть с немцами на переговорах за одним столом в качестве представителя России, рассуждая, как нам обустроить Россию. Да и у бойцов форма вызывает уважение. Рано мне снимать свою форму.

Особенно сейчас, когда ещё не известно, чья возьмёт? Грохнут в Москве Сталина, или он сам грохнет кулаком по своему столу и завертится вся страна, вооружая русских мужиков, которые, как я убедился, могут воевать не хуже немцев?

Нельзя сдаваться в плен, нельзя спешить к фронту. Нужно месяца полтора, пока стоят тёплые июльские дни и ночи, пока не прояснится обстановка, пока не пройдёт сталинский гнев за разгром Западного военного округа,просидеть в лесах.

Положа руку на сердце, признаюсь, что до линии фронта, максимум, две недели хода. Я ставлю себе задачу, выйти из окружения через полтора месяца.

Нас уже около пятидесяти человек. На очередном привале собрал коммунистов и комсомольцев. Они составляли больше половины. Объяснил, что каждый из них должен показывать пример мужества, дисциплинированности. Из нескольких политработников и командиров создал группу разведчиков.

Четверым из них сразу же дал задание: под видом местных жителей пробраться в ближайшую деревню и раздобыть немного продуктов.

Прошло уже около пяти часов, как ушли разведчики, а их все еще нет. Тревога закрадывается в сердце. А вдруг их выследили и схватили? Вдруг, чтобы спасти свои жизни, разведчики рассказали немцам, где находится группа их товарищей, во главе с генералом? Может быть, и нам следует ожидать нападения? Бежать? Спасаться? Уходить подальше от места расположения?

Когда уже наступили сумерки, наблюдатели сообщили: "Разведчики идут"! Вскоре действительно показались четыре фигуры, согнувшиеся под тяжестью груза. Разведчики подошли, поставили наземь мешки, устало вытерли вспотевшие лица. Старший доложил о выполнении задания. Спрашиваю:

— Почему задержались?

— Немцев изучали, товарищ генерал. Подошли к одной машине, не заметили, что за ней солдат стоит. А он увидел нас, кричит: "Хальт!" — и автомат наставляет. На крик солдата появился офицер. Немного разговаривает по-русски. Интересуется: "Кто такие?" Отвечаю, что мы жители соседней деревни, еле от большевиков удрали. Ищем у немцев спасения. Офицер засмеялся, похлопал меня по плечу, сказал: "Гут, гут!" Угостил сигаретами, а потом стал расспрашивать. Все Минском интересовался. Видимо, туда собирался ехать. В общем, отделались мы легким испугом, но зато все выяснили. В той деревне оказалось тридцать танков, пять легковых машин, большой обоз. Местного населения почти нет.

— А продукты откуда?

— Стащили у немцев.

Развязали мешки, и из них посыпались банки с консервами, сгущенным молоком, пачки печенья, сигареты. В мешках оказались даже две бутылки французского вина.

Так закончилась эта маленькая фуражирская операция, которую я назову в рапорте разведывательной.

В поход мы пускались обычно только с наступлением темноты. А днем отдыхали. Поскольку ночи в июне короткие, то отдыхали мы в три раза дольше, чем шли.

В журнале боевых действий укажу, что иногда совершали внезапные нападения на небольшие группы немецких солдат. Отряд ростёт, но по-прежнему беден оружием и боеприпасами. Своё оружие, почти всё, побросали, а немцев стараемся не трогать без причины. Вот и нет у многих, особенно у офицеров, оружия, ни своего, ни трофейного. Наганы и пистолеты это не оружие. Из них хорошо только трусов, не идущих в атаку или оставивших свои позиции, расстреливать.

Хочется кушать. Еды опять нет. В сказке Салтыкова-Щедрина, один мужик двух генералов прокормил, а мои мужики не могут вдосталь меня, своего генерала накормить. Наконец, мы приблизились к шоссе, где можно было сделать засаду. В засаду я выделил всех имевших оружие — двадцать человек. Через два часа на дороге показалась машина.