В крепость въехали через южные ворота, у которых находился монастырь Чондынса — который, как поведал переводчик, был построен в ужасно древние времена эпохи Корё. Застав процессию монахов, одетых в оранжевые и красные одежды, Стас с Мечиславом неприятно поразились сверкавшим на солнце лысинам — но не монахов, что было привычно глазу ангарцев, а монахинь! Проводив округлёнными глазами служителей буддийского учения, друзья-ангарцы, не сговариваясь, прыснули со смеху. Вот это диковина!
— Стас! — проезжая мимо стены жилых построек крепостного дворца, Сунсон заговорщицким голосом вдруг позвал Соколова.
— Он говорит, что хочет показать тебе нечто, — перевёл Хэсук. — Это здесь, за стеной!
— Славка! — выкрикнул Радек. — Ты чего застрял?
— Ты должен посмотреть, — мягко, но настойчиво повторил принц, заслонив собой остальных спутников, оставшихся на дороге. — Пошли со мной, пожалуйста.
У стены, словно специально оставленная тут, стояла прислоненная к ней широкая лестница. Сунсон вмиг оказался на ней, энергичными жестами поторапливая слишком медлительного Ороса. Наконец, Станислав забрался на лестницу, чертыхаясь и вполголоса браня своего нового товарища. Ну и что тут? Пруд да сад, ровные дорожки... Соколов непонимающе посмотрел на Сунсона. А тот, загадочно улыбаясь, передал Стасу свой подарок с 'Забияки' — увеличительную трубу, и указал на садовую беседку, что стояла у декоративного пруда.
— Гляди! Это Хёмён! — негромким голосом, полным волнения, но всё же улыбаясь, произнёс принц. — Она — моя старшая сестра. Не каждому дано её увидать! Говорят, она очень красива.
Недолго понаблюдав за склонившейся над низким столиком девушкой в розовых просторных одеждах, рядом с которой сидел пожилой наставник, Соколов спустился с лестницы и молча подошёл к коню.
— Сегодня у неё обучение искусству красивого письма, — с энтузиазмом пояснял Сунсон, следуя за своим гостем. — И так каждый день.
Стас ничего не ответил принцу, оставив того в смущённом недоумении.
— Странно, — начал говорить Радек, когда конь Стаса, наконец, поравнялся с жеребцом Мечислава. — Я точно видел, что ранее там, у той стены, стояла стража... Да ты слушаешь меня?
— А? — в задумчивости почесав голову, повернулся к товарищу Соколов. — Не понял тебя, извини.
— У-у-у, как всё запущено, — Мечислав повторил одну из фраз своего отца, привычных дома. — Ладно, проехали. Возвращаемся на 'Забияку'.
Весь вечер, после прибытия на корвет, Стас был мрачен, отмалчиваясь на попытки Радека разговорить его. Лишь перед отбоем он решил, наконец, заговорить о том, что его взволновало:
— Невесту мне показали, Слав...
— Ой-ли? — поразился Мечислав, тут же широко улыбнувшись и разразившись смехом — заливисто, с удовольствием.
— Дурень! — обиделся Соколов. — Что ты ржёшь?
— Известно чего! — утерев заблестевшие уголки глаз, ответил товарищ. — Теперь ясно, зачем ван Бонгрим пожелал чтобы наш корабль прибыл сюда ранее намеченного.
— Вот и я о том же подумал, как за трубу взялся, — пробурчал Стас. — Не иначе отец с ваном уже всё оговорили заранее. Политика... — после чего он добавил с кислой улыбкой:
— Мамушка и прежде шутила, что как-то так меня и женят.
— Ну и как тебе невеста? — ухмыльнулся Радек. — Красивая?
— Я особо-то и не рассмотрел, — пожал плечами Соколов. — Ну так, милая вроде.
— Раз за тебя всё решили, что неудивительно, — рассудил Мечислав, — то нужно прекращать все эти гляделки из-за забора, а знакомится конкретно. Ну а коли она страшна будет, то уж тебе вопрос решать.
— Верно говоришь, друг! — согласился Станислав и лицо его, наконец, озарила улыбка. — Так я и сделаю!
Глава 12
Гродна — Белосток, Царство Русское. Август 1654.
Багровое солнце садилось, уходя за тёмные просторы принеманских лесов скрывая в надвигающихся сумерках дальние дымы пожарищ — то крестьяне громили и жгли усадьбы шляхтичей, либо дружины поляков разоряли окрестные селения, заподозренные в симпатиях к москвитянам. Воевода князь Хворостинин, не раз уже выручал селян, посылая отряды драгун и казанцев, вылавливая и уничтожая шайки шляхтичей. А посланцы к воеводе шли безостановочно, поминая обиды, принимаемые крестьянами от помещиков и ксёндзов. Доходило до неприличных для поляков случаев. Так, один из посланных воеводой отрядов — а это были смоленские драгуны, столь резво преследовали мародёров, что, увлёкшись погоней, углубились в необжитые места. На исходе вторых суток преследования, драгуны окружили и вырубили, к чертям собачьим, всю шайку у давно покинутого людьми хутора, после чего настало время возвращаться к Гродне. Однако вояки под началом капитана Людвига Мартинса из Фландрии заплутали, более того, встреченные ими селяне, оробевшие при виде озлобленных москвитян, указали им не то направление. Смоленцы, оказавшись у Белостока, были приняты местным гарнизоном за приближающееся войско князя Черкасского, до сих пор стоявшего под Люблином. В итоге гарнизон Белостока бежал, а драгуны заняли опустевший замок, когда-то принадлежавший шляхтичам Веселовским. Отправив двух местных хлопцев с посланием к воеводе в Гродну, Мартинс решил оборонять городок своими силами, покуда есть возможности для оного. Через несколько дней Хворостинин прислал подмогу — войско боярина Матвея Шереметева, состоящее из восьми сотен солдат-калужцев с полковником, сотни московских рейтар и Аренсбургский полк союзников-эзельцев. С солдатским полком прибыли и три пушки.
Сам князь Хворостинин тоже ожидал помощи от царя, посылая одну за другой грамоты с просьбами в его ставку в Полоцке. В свете скорой осенней распутицы и долгих холодных дождей укрепиться в Гродне было бы весьма полезным делом, считал Фёдор Иванович. Сей город был оставлен польскими воеводами практически без боя. Гетман Павел Ян Сапега, после короткой, но жаркой схватки передовых отрядов, в ходе которой он чудом избежал пленения, поспешил уйти на запад, оставив Гродну на милость князя Хворостинина. Победитель, заняв город на Немане, не стал преследовать совершенно расстроенные отряды поляков — войску Хворостинина требовался длительный отдых, кроме того, необходимо было пополнить запасы, поскольку захваченного в Гродне пороха было недостаточно.
Поправить дело смог бы давно обещанный пороховой караван из Пскова, но до сих пор в ставке воеводы не было известий о его прибытии. Другой же обоз, что приближался со стороны Минска, миновав Лиду, стоял теперь всего лишь в трёх дневных переходах от Гродны. В обозе том находилось четыре десятка уральских пушек, предназначенных для усиления обороны Гродны. Кроме того, множество телег было занято семьями и пожитками тех стрельцов, чей полк сопровождал пушки от самой Москвы. По приказу государя, многие стрелецкие полки уходили на поселения во вновь отвоёванных русским оружием землях древней Руси. Так, один из московских полков поселялся близ Гродны, а второй полк уже выходил из Москвы, чтобы осесть на земле неподалёку от первого. Вяземские стрельцы осели у Берестья и Кобрина. Иные близ Пинска, Луцка, Каменца, Львова, Владимира на Волыни и Галича. Каждое из поселений стрельцов представляло собой несколько слобод, укреплённых на манер крепостицы да усиленные пушками, которые располагавшиеся неподалёку от посада того или иного города. Во главе каждой из них становились видные, опытные в ратной службе люди, что показывало чрезвычайный интерес царя в этом предприятии. Так, стрелецкими слободами, кои должны будут построены у Гродны, начальником был назначен стольник и голова московских стрельцов Авраам Никитич Лопухин. Военные поселенцы, которые, по задумке государя Никиты Ивановича должны были утвердить его власть на новых украйнах, получали за свою службу высокое жалование, доходившее теперь до восьми рублей в год для рядового стрельца, уплачиваемое помимо хлебного оклада. Кроме того, каждый из них получил деньги за оставленное им прежнее жилище.
Саляев, чей полк проходил через Гродну, где и остановился на несколько дней отдыха, узнал об этой идее русского царя от Фёдора Хворостинина, посетившего походный лагерь эзельцев и отобедовший там. А по прибытию в Белосток, в первый же вечер обустройства на новом месте, Ринат по достоинству оценил решение государя в беседе с Бекасовым:
— Нравится мне этот царь! Определённо, есть польза в изменении истории... Вот он сейчас свои погранвойска селит на новых рубежах. Хорошее дело! Крепости пограничные укрепляют, пушки льют новые...
— Линия Никиты Ивановича? — оторвавшись от карты, проговорил Бекасов.
— Сдаётся мне, назовут её линией Никиты Великого, — ухмыльнулся Саляев.
— Ну да, — согласился Сергей. — Петру бы уже ничего прорубать не пришлось. Да и вообще — за него уже многое сделали — и армия новая создана, и заводы строятся уральские, и выход к морю завоёван, и флот на курляндских и немецких верфях уж заказан...
— И шведов с поляками угомонили, — добавил Бекасов. — Крым остался.
— Это вряд ли, — нахмурился Ринат. — С Турцией опасно сейчас всерьёз схватываться, разве что за усы подёргать — Азов захватить реально, ногайцев в низовьях Днепра разгромить.
— Товарищ полковник! — в проёме шатра, занимаемого Ринатом и его помощниками, появился штаб-капитан полка, усатый немец из Аренсбурга, крепко державший за руку хнычущего паренька лет двенадцати. — Дозорные из разведроты поймали его на реке, с той стороны переплыл. Говорит, к воеводе у него слово есть.
— Пусти мальца, Ганс, — поднялся с лавки Ринат. — Пусть говорит.
Однако отпущенный офицером парень затараторил на такой адской смеси польских и русских слов, что Саляев с Бекасовым в сей же миг скривились, будто от зубной боли.
— Я позову Игнатия! — всё понял Ганс, ощерившись в подобии улыбки.
Игнатий, старшина из роты разведки, присел на лавочку рядом с парнем, который представился Олесем, дал ему кружку горячего копорского чая и подсохший крендель, после чего принялся выспрашивать. А через некоторое время доложил:
— Говорит, что большой конный отряд ляхов к Белостоку от Суража движется, стяги королевские видал. Есть и кареты в обозе. Думаю, не более тысячи их будет, али чуть больше. У страха глаза велики! — хрипло рассмеялся разведчик, потрепав паренька по соломенного цвета волосам.
— Передовой отряд? — спросил Бекасов.
— Похоже на то, — кивнул Саляев. — Чего ещё говорит?
— Просит, чтобы отпустили его, — смягчил тон Игнатий. — Он лошадёнку в лесочке оставил, вертать её надо старосте.
— Ты это, Игнат... Скажи там, пусть Олесю немного монет дадут, ну и одежонки какой, — задумавшись, проговорил полковник. — А мы пока к встрече подготовимся.
О близости поляков был извещён боярин Матвей Шереметев, сын воеводы Василия Петровича Шереметева, который стоял сейчас в Перемышле, где находились и гусары Рыльского, а также конноартиллеристы Вольского. Матвей Васильевич немедленно созвал военный совет, на который, помимо Саляева, были приглашены его коллега-калужанин, а также драгунский капитан Мартинс и капитан рейтар Лыков. Шереметев-младший выслушал своих подчинённых, а после решил — ввиду отсутствия укреплений в городке, дать встречный бой на переправе, а в случае неудачи, отступить к Гродне, под защиту пушек тамошней крепости. За сутки, которые были у гарнизона Белостока, были устроены нехитрые фортификационные сооружения у бродов на той невеликой речушке, через которую шла дорога на город. Солдатский полк калужан занял фланги обороны, аренбуржцы же, по настоянию Саляева, укрепились в центре позиций войска воеводы Шереметева. Рейтарская сотня к вечеру была отведена в ближайший перелесок, а драгуны Мартинса, спешившись, усилили резерв, расположившись у невысокого холма, где находился личный отряд воеводы и миномётная команда эзельцев.
К обеду следующего дня воевода, осмотрев созданные солдатами укрепления, нашёл их удовлетворительными и, отослав гонца в Гродну, приказал занять позиции — польский отряд ожидался Матвеем Васильевичем совсем скоро. Дорога от Сурожа сухая и широкая — накатанная ранее частыми торговыми караванами, сейчас она была пуста — война всё же докатилась до этих мест и польские власти запретили поставлять провизию для царских полков. Зато купцы с восточной стороны сейчас получали отличные барыши, снабжая русские войска.
Матвей Шереметев, находясь у пушек, что обороняли мост и держали под прицелом броды, позвал к себе эзельского полковника — молодой боярин был наслышан о Сибирском царстве, теперь же он желал поговорить с одним из представителей царя Сокола наедине. Расположившись на пустом бочонке из-под пороха, воевода пригласил Рината сесть напротив и, с интересом вглядевшись в лицо полковника, начал беседу:
— Ты из казанских татар, верно ли?
Саляев в ответ едва улыбнулся и молча кивнул, посмотрев на Матвея — снова здорово, начинается стандартное дознавание. Татарскую фамилию сразу узнают, но не имя Ринат — современники сего века видели в нём европейское Ренатус. Мода у казанцев на европейские имена, привычные веку двадцатому, такие как Марсель, Альфред или Рафаэль, в семнадцатом веке совершенно отсутствовала.
"О, сейчас спросит, крещён ли я", — внутренне усмехнулся Ринат, предугадывая следующий вопрос воеводы.
— Крещён ли? — продолжил Матвей.
Его собеседник вновь молча вытащил из-под ворота куртки простенький крестик на шёлковом шнурке. Шереметев удовлетворённо кивнул, распрямил спину и подобрал полы кафтана.
— Скажи мне, полковник, каков прок царю Соколу посылать тебя воевать за нашего государя с ляхами? Нешто не легше, как герцог курляндский — свои пределы оборонить?
— Так мы не курляндцы, чтобы всякий раз хозяев менять, — усмехнулся Ринат. — А то, что я здесь — то наше общее, народное желание — помочь в меру сил царю единоверному. И тут, и на заводах уральских...
— Ха, то верно! — воскликнул Шереметев, хлопнув ладонями о колени. — Ныне уж слыхал от калужанина тово, полковника Коробовского, что людишки на Урал деревнями бегут — будто при заводах и житьё сытнее, и мошна ширше.
— Он говорил, будто к Калуге мор пришёл, чего же не бежать?
— И то верно, — важно кивнул Матвей. — Ох, лихомань проклятая, много народишка помрёт... На то и воля Божья.
— Не Божья тут воля, а дьявола! — нахмурившись, заговорил Ринат. — Ещё же при Иване, государе великом, люди знали, как с мором бороться! Нужно болеющих сразу отделять от здоровых, запретить людям выезжать из чумных мест в иные стороны. Надобно также сжигать одежды больных, потому как блохи, что в ней живут, переносят мор да, особо, изводить крыс ...
— Ну, так уж и изведёшь их, как же! — махнул рукой воевода.
— Кошаков нужно заводить да объедки не раскидывать, кухни в чистоте держать, — поясняющим тоном говорил Саляев. — Скотобойни особо...
Ангарец вдруг замолчал, уставившись в землю. Воевода тоже задумался, прикрыв глаза и поглаживая бороду. У переправ уже раскладывали костры, чтобы они горели всю ночь, освещая подходы к реке. Прожекторы до поры зажигать не стали, приготовив их для момента столкновения с неприятелем. Над лагерем разносились ароматы варёного мяса, каши и масла. Солдаты перекрикивались друг с другом, шутили — ужин был почти готов и все находились в предвкушении скорого отдыха после сытной трапезы. Кроме тех, кто был назначен в караулы, разумеется. Шереметеву первому поднесли на серебряной тарели порцию солдатской еды, после чего и у котлов началась карусель едоков. Каждый из них, зачерпнув немалой ложкой обжигающе горячей каши, отходил в сторону и снова становился в очередь к котлу.
