Устинья, дочь боярская-2. Выбор

Вот ежели б Устя за царевича замуж вышла, тут Марине прямая дорога поворожить была. Федька с Борисом общей крови, Маринин ребенок тоже общую с ним кровь имел бы. По-хорошему, надо бы, чтобы Устя эта от Бориса понесла, но и так сойдет.

Сошло бы.

Когда б смогла Марина смертью ее сына за жизнь своего заплатить, сильное б дитя народилось. Настоящий колдун черный, ламия мужского рода. При таком и она спокойно жила бы, и почет ей был бы от других ламий, и страну он в свои руки взять смог бы. Но не получилось. Не сложилось, не срослось.

Жаль, конечно, очень жаль.

Уж какое-то время Марина продержаться смогла бы. Подари она государю сына, стала бы матерью наследника.

Нет.

Не получилось, даже дочери нет у нее.

Что остается?

Монастырь.

Тот самый, куда ее обещал заточить Борис. Только вот Марина туда отправляться и рядом не собиралась. Есть у нее еще верные люди, и время еще есть... что делать будем?

Ей надобно умереть.

Допустим, поедет она в монастырь, а на обоз тати нападут, всех убьют, ограбят... царица?

А, там на дороге и останется. Есть у нее несколько чернавок, на нее похожих, специально для такой надобности и держала. У одной волосы такие же, да и фигура схожа, правда полнее немного, ну да в полумраке сойдет.

У второй тоже коса роскошная, черная... лицо?

А, это решаемо.

Тело?

Да и тело тоже... следы пыток оставить на нем, и хватит всем. Кто там что думать да разглядывать будет? Борис?

Так ведь зима сейчас, а все равно — надобно просто нападение подальше от Ладоги устроить, скажем, дней десять пути, да и довольно того. И в лесу каком, чтобы нашли не сразу. А потом... зима — это зверье. Обязательно кто-то к телам да выйдет, еще б осталось от них что-то к тому моменту, как найдут. И сами тела не святых людей, грешники на дороге останутся.

И протухают, и гниют, не мощи, чай, к моменту, как Борьке их покажут, там уж и не ясно ничего будет. И не видно, и не слышно, и спросить не у кого. Никто не разберется.

А Марина начнет жизнь заново.

Деньги?

Есть у нее и серебра достаточно, и камни самоцветные отложены, жадным Борис никогда не был. Конечно, драгоценности царские не отдадут ей — к чему оно в монастыре? Но... когда б Марина только на это полагалась!

Еще мать ее учила — хоть ей и повезло выйти замуж за князя рунайского, и Марину родить, и мужа пережить, и даже в могилу сойти спокойно, почти своей смертью умереть, силу дочери передав, а все равно, памятны матери были костры франконские да джерманские. Охотники на ведьм памятны.

И дочери она постоянно говорила ни на кого не надеяться, а лисой жить. По три, четыре запасных выхода в норе иметь! Лучше — пять или шесть. Один завалят, так другие останутся. И с захоронками то же самое. И побольше, побольше.

Марина ее заветам свято следовала. Она хоть и жила спокойно, в безопасности, да мало ли, что в жизни будет? Хотя когда Борис приехал, надобно ей было подальше от него держаться, понимала она, что возле большой власти — возле смерти. А посмотрела на государя росского — и не удержалась, соблазнилась... или правильнее сказать — соблазнила?

Ах, какой он был глупый!

Какой наивный!

Марина и не делала почти ничего. Просто Борис хотел присоединить ее княжество к Россе. Отец его из полных тюфяков был, а вот Боря не в него пошел. То там землицы прихватит, то здесь, где договаривался, где интриговал, больших войн избегал, старался, но Росса потихоньку землями прирастала. Дошла очередь и до Рунайи.

Марина тогда едва на трон села, сколько ж ей было? Да, лет восемнадцать, и хороша она была необыкновенно, Борис и влюбился, не глядя. Предложил ей союз, а потом руку и сердце, она и согласилась. Хотя где та Рунайя, которую на карте искать сутки надобно, и где Росса! Считай, союз блохи с собакой.

Марина тогда довольна была.

Хотелось ей пожить спокойно, уютно, радостно, в палатах царских — почему нет? Даже ведьмам такого хочется! Да и что она забыла в той Рунайе?

Могилку материнскую? Ведьмам оно и без надобности. Они-то знают, куда сила уходит, куда душа.... А над телом — чего сидеть? Плоть и есть плоть. Тлен безобразный.

Матушка последние годы болела сильно... Марина знала, годам к пятидесяти и у нее такое начнется.

Да, такова плата за все хорошее.

За силу, за красоту, за притягательность для всех мужчин, за ведьмовство. Хочешь — отказывайся.

Нет?

Тогда плати. Здоровьем, годами жизни... хотя матери меньше повезло, а вот для Марины она паука нашла. Паучиху.

Теперь-то у нее такого нет, разве нового заказывать и ждать?

Это дело будущего. Но сильно Марина ни на что не надеялась. С такими вещами, как ее хранилище, срастаются один раз и на всю жизнь. И серьезный кусок жизни у нее отняли, именно тот, который она рассчитывала проживать после полувека. Спокойно и радостно, не теряя красоты и здоровья, пользуясь запасенной силой и смягчая свои недуги.

Да, возможность была.

Теперь ее нет, так что мстить она будет сначала за это. Только надобно решить и кому мстить, и в какой очередности, и как именно.

Борису?

Не так уж ему мстить и хотелось. Понятно, ведьмы зло творят по призванию души, но ведь не сдурьма же! Надобно ж не только напакостить, а и ноги потом унести! Вот, ежели Борису гадить, то можно потом и самой в гроб улечься. Это когда не знал он ни о чем, можно было многое. И привороты делать, и отвороты, и порчу наводить, и волю свою диктовать — можно!

А когда узнал, тут уже все. Он уже знать будет, откуда вред идет, уже защититься сможет. Не перевелись волхвы на земле росской, да еще какие! Марину в узел согнут, в порошок сотрут и с кашей сожрут. Очень даже запросто.

Устинья силы своей не знает, Марина-то ее в полной мере почуяла.

Не испугалась она! Вот не надо, нечего и некого ей бояться! Сильная она, умная и жестокая! А еще самая хитрая! Может она с Устиньей справиться! Даже сейчас, когда в ней кровь проснулась, может. Но... ведь и сама она пострадать может.

Устинья если сразу не сляжет, потом не спустит. И рядом с ней кто из волхвов оказаться может... Марина понимала, ежели у нее в роду ведьмы, то у Устиньи волхвы были. Наверняка. А тогда что?

Найдется с ней рядом кто знающий, чтобы и с Марининой ворожбой справился, и с самой ведьмой? Ой, найдется, и легко, тогда от Марины только пух и перья полетят.

Хочется такого Марине?

Не хочется, ничуточки, жить ей больше охота, чем мстить.

И вообще...

Чего ей вот прямо сейчас бежать и мстить?

Она подождет. Она год подождет, пять лет подождет, десять... а потом ударит. И никто, никогда не поймет, откуда пришла смерть, и удар отразить не успеет.

Так она и сделает.

* * *

Только сейчас, на богатыря глядючи, Добряна дух перевести смогла, только сейчас выдохнула спокойнее. Теперь-то под защитой она, теперь легче ей будет.

Божедар поклонился, как и положено.

— Поздорову ли, Добряна, матушка?

— Поздорову, Божедар. А ты что?

— Род ко мне милостив: жена ребеночка ждет, летом.

Добряна руки сложила.

— Живу-матушку попрошу за вас, глядишь, и еще четырех рОдит.

Всех Род по-разному одаривает. Кому с мечом быть, кому силу хранить, кому знания... у каждого свое предназначение на земле. Когда поймешь его, все у тебя будет хорошо да ладно. А когда не на свою дорогу встанешь, так намаешься, что хоть ноги поломай. И ломают же, и себе ноги, и другим — шеи. Божедар, хоть и в роду волхвов свет увидел, а силу принять не мог. Так тоже случается.

Не волхв.

Зато богатырь, как о них и сказывают. С клинком чудеса творит, стрелу в кольцо уложит, не задумается, ножи, как рукой вкладывает. И собой хорош.

Как о былинных богатырях рассказывают, так и о нем можно бы. Хоть ты парсуну рисуй с него. Кудри золотые, глаза голубые, лицо — погибель девическая.

Кому бы сказать, что с детства он любил и любит только одну девушку — конопатую девчонку соседскую, на ней и женился. Стоят они рядом — ровно павлин с воробушком, а все ж не улыбается никто. Потому что смотрит Божедар на супругу свою с нежностью и любовью. И сразу даже самым тупым ясно становится — других женщин для него на земле нет.

И она на него не нарадуется. Сына и дочку уже богатырю родила, правда, силу они принять не смогут богатырскую, ну так не вечер еще. Есть еще время, рОдит ему супруга богатырей, Добряна о том Живу-Матушку попросит, поможет.

Да не о том речь сейчас, об их беде общей.

— Благодарствую, волхва. Но о делах моих говорить не время сейчас, ты лучше сказывай, для чего меня Велигнев к тебе послал. Что я сделать должен?

Подалась Добряна вперед, зашептала, ровно даже от ветра таилась.

— Беда у нас, Божедарушка, пришла она, откуда и не ждали. На Ладоге неспокойно сейчас, волхвы угрозу чуют, и не колдовская та угроза, человеческая. Вижу, может клинок понадобиться, да не один. С дружиной ты пришел?

— С дружиной, волхва.

— Вот и ладно. Сюда всех зови, кого надобно, и встречу, и обогрею, и разместиться помогу, и от чужого взгляда укрою. Многое волхвам на своей земле позволено, сам знаешь.

Божедар про то хорошо знал.

Бывало. Всякое бывало, и из рощи небольшой полки на битву выходили, и люди в таких рощах бесследно исчезали, хоть и напросвет деревья иногда видно, и всякое в них творилось... разное.

Одним словом — заповедное место.

И людям там — заповедано.

С волхвой-то понятно, не страшно.

— Много ль народу надобно? Я бы часть сюда привел, остальных в Ладоге оставил.

Добряна только руками развела.

— Не знаю, Божедарушка. Ведомо мне, что тучи надвигаются, что молнии из них проблескивают... сначала одна туча, потом еще четыре за ней, а вот что да как... сам знаешь, не провидица я, мне все это кровью да болью дается, и то поди пойми, что там покажется.

Божедар кивнул сочувственно

— Ты, Добряна, сказала, я услышал. Двадцать человек здесь оставлю, и сам тут побуду, от греха. А к весне по друзьям клич кину — пусть тоже на Ладогу придут.

— Сам понимаешь, осторожно надо будет...

Божедар понимал то, о чем пыталась вежливо намекнуть Добряна. Очень вежливо, очень аккуратно...

Времена собственных дружин боярских прошли безвозвратно, в Лету канули. Сейчас боярину не больше двадцати боевых холопов дозволено, и то не каждому их содержание по карману. Это ж не просто так себе холоп, его одеть — вооружить — обучить надобно, коня ему купить, опять же, военный человек тренироваться должен постоянно, сложно это. Так что иные бояре старались, а большинство вид делали, не воины у них, а так, ряженые на конях.

А у Божедара своя дружина — сто пятьдесят человек, да и позвать он может три раза по столько. Немного? Так у государя Сокола пять сотен было — и ему хватило, с того и Росса началась.

Правда, Божедару власть не надобна. Ему земли новые осваивать интересно, с чужими племенами где воевать, где торговать, по горам ползать — и есть ведь, где развернуться и ему, и дрУгам его. Весь Урал для них, хоть горы, хоть тайга, хоть племена дикие — воюй, не хочу!

Вот и сейчас, пока добрался он на зов Велигнева, а потом и к Добряне — сколько времени прошло! А могло и больше пройти! Еще как могло! И в пути он задержаться мог легко, всякое быть могло.

Но — не случилось.

Вот роща, вот волхва, вот сам Божедар. И охранять он Добряну будет, покамест она опасность чувствует, а далее видно будет. Велигнев просто так ничего не говорил, позволит Род, так и клинками позвенеть придется, но покамест ждать придется.

Ничего, подождут. И такое бывало. ПлохА та дружина, которая от ожидания ржавчиной зарастает. Найдет Божедар, чем их занять.

Лучше время потерять, чем волхву или Рощу священную.

Велигнев зря не скажет.

* * *

— Государь, беда!

— Что случилось?

Борис, только недавно от Устиньи вернувшийся, уснуть еще не успел. Оно и хорошо, просыпаться не придется.

— Государь, пожар случился. И боярина Ижорского убили.

— Боярина Ижорского? Романа? Рассказывай.

Боярин Репьев, глаза приказа Разбойного, голову опустил, да и заговорил. По словам его, сегодня ночью кто-то терем боярский поджег. А боярина в горнице его прирезал, рядом с тайником.

Борис слушал, гневом наливался.

— А куда дворня смотрела?

— Так пожар тушили, государь. Я с боярыней уж поговорил, сколько смог, рыдает она, но пару слов удалось вырвать. Говорит, была у мужа ухоронка, а что в ней — не ведает. За ней боярин в огонь и кинулся.

— А тать и подвернулся.

— Это кто-то свой, государь. Чтобы вот так пройти через заслоны все незамеченным, и псы цепные его не порвали, и терем поджег негодяй, и дождался, пока боярин за добром своим побежит, не выдержит... не способен на такое никто чужой, слишком многое знать надобно о боярине.

Борис выдохнул медленно, кулаки разжал.

— Вот что, боярин. Веди-ка ты следствие, и татя мне представь, хоть землю носом рой, а только сыщи эту погань!

Василий Репьев поклонился.

— Воля твоя, государь. Всех расспрошу, а только татя сыщу.

Борис кивнул.

Предупреждать боярина не стал. За то и ценил он Репьева, что неглуп был боярин. И знал — под пыткой каждый сознается. Да хоть бы в чем! И в злоумышлении, и в убийстве — как пытать будут, так и сознается. А только татю от этого ни жарко, ни холодно, он на свободе как гулял, так гулять и будет. Потому пытки боярин Репьев не уважал, а вот розыск вести умел, и люди его не даром хлеб свой ели. И доносчики, и слухачи у него везде, кажись, были.

Знал Борис, искать боярин будет по совести, невиновного государю не подставит, зря осудить не даст.

— Ищи, боярин. Когда найдешь — награжу щедро.

Боярин поклонился, да вышел.

Борис вытянулся под одеялом пуховым, вздохнул. Раньше и не мерз вроде, а вот сейчас холодом пробирает. Устя сказала, это пройдет, да только когда? Вроде как от того, что сил у него сосали много, сейчас восстанавливается он, вот тепло и уходит быстрее. Как больной, случается, мерзнет, а потом выздоравливает.

Устя...

А татя этого пусть сыщет боярин.

И сам Борис завтра подумает... кажется, родного сына у Ижорского не было, хотел он свое состояние мужу дочери оставить, да дочь пристроить не успел.

Или был с кем сговор?

Завтра он боярыню расспросит. И покровительство окажет... что там у Ижорского хорошего было? Кажется, рудник... и дальняя родня есть у него, род многочадный, это Роману не повезло, сын умер, второй тоже... дочь осталась.

С тем Борис и уснул. И больше его сегодня уж никто не тревожил.

* * *

— Просыпайся, царевич. Ты все почиваешь, а на Ладоге переполох великий творится, — Михайла Федора ночью не будил, он ему утром решил новость рассказать.

— Что за переполох?

— Боярина Ижорского, говорят, убили ночью.

С Федора сон слетел, царевич на кровати сел, глазами заблестел.

— Как?

— Вроде как тать залез... не знаю, покамест. Сам узнал недавно, я ж всю ночь при тебе был...

Не был. И храпел пьяный Федор, как три свиньи, Михайла ему сонного зелья подлил. Но кому такие мелочи интересны? Главное-то, что царевич скажет!