Зверь лютый Книга 40 Нашествие

— Ну ладно. Удел в Руськой земле ты не обещал. А в своей? В Не-Руськой?

Он чего, издевается? Ведь ясно же сказано: "Надумаешь — приходи". И всё! Никаких обязательств, гарантий, страховых полисов и привилегированных акций!

Издевается. Ехидничает. Ядовитое греко-татарское медведище. Ну и ответим.

— Не обещал. Но всегда готов. Приму и принца Гезу, и матушку его, сеструху нашу, и дочек. У меня нынче людишки в новые земли вышли. Леса дремучие да болота вонючие. Живут там люди дикие. Из одежды — шкуры звериные. Из жилья — те же шкуры на столбиках. Землепашества не знают, скотов не разводят. Более всего рыбой питаются. Рыбка там хороша.

— Эт ты к чему?

— А к тому, что наречие тех дикарей лесных сходно с мадьярским. По сказкам людишек тех выходит, что их предки, как и предки Арпада, из одного места шли, от одного врага убегали. Теперь надо людишек тех, лесных да болотных, к свету и процветанию приобщать. А объясняться с ними тяжко — язык иной. А тут принц Геза. Он тем лесовикам, на их родном и исконном, простыми словами... сразу всё объяснит и докажет. Выведет людей бедных из трясин бездонных и болот зыбучих. Научит вере христовой и делам человеческим. Коров, там, доить, овец, ежели выживут, стричь. Городок поставит. И будет там княжить. За местных князьцов и сестёр выдаст. Те сразу и идолов своих деревянных пожгут-поломают.

Напряжённое внимание, явно видимое в нескольких вариантах в глазах королевского семейства, сменилось сперва растерянностью, потом ужасом.

Я их понимаю. Ощущение как было у меня на драккаре, когда мы в снежную бурю посередь лета на Балтике попали. Тебя несут волны. Одна за одной. Необоримые. И ты ничего сделать не можешь. А они разные, бьют по-разному, непредсказуемо. И неизвестно когда это кончится. И чем.

Там, у себя в Паннонии, они были... субьектами. Пусть и ограниченно, но свободны. В кругу, довольно широком, известных им обычаев могли принимать решения и добиваться исполнения. С момента встречи с берендеями они стали объектами. Скотинкой двуногой. Тебя гонят или везут, кормят или нет. Сможешь ли ты увидеть завтрашний рассвет? — Зависит от твоего погонщика.

"Воспитанная беспомощность". И не то беда, что ты ни на что не влияешь. А то, что заставляют не так, как вчера, не то, что вчера. Не по смыслу, а по воле хозяина. Владельца тебя. Скажет — будешь кукарекать. Или чирикать. Или каркать. Господин велел.

Ты — игрушка. Игрушка волн, игрушка судьбы, игрушка вот этих двух мужчин, Андрея и Ивана, от которых несёт смертным ужасом и ужасом смерти.

Я представляю, что ждёт их в Ханты-Мансийском регионе. Хоть чуток, по 20 в., когда под задницей мотор в пару сотен лошадей, а за забором дизель-генератор в пол-мегавата. Они — нет. Но опыт нынешней зимы, опыт путешествия по Руси, заставляет воображать ужасы ужасные.

"А забрось русского мужика хоть на Северный полюс, да дай ему топор, да пару рукавиц...".

Этим — ни топоры, ни рукавицы не помогут. Фружина четверть века прожила в Паннонии, остальные там родились и иного не видали. Попасть из мест тёплых, сытых, обжитых, обустроенных ещё Римской Империей, в места, где всё надо самому...

Помрут. Не с холода-голода — с тоски. А такого могучего стержня духовного, каким был Меньшиков для детей своих, у них нет.

— Интересно ты придумал. Разумно. Наречие, говоришь, сходное. Да, эт важно. Ещё, грят, тама соболя бегают во множестве. В давние-то времена всякие викинги-конунги не брезговали дочерей своих за тамошних вождей выдавать.

Андрей малость... перевирает. Великая Биармия, куда дочки конунгов попадали, чуть другой регион. Да и соболями у меня нынче не наторгуешь — гос.монополия с суровыми ограничениями.

Я сижу напротив Гезы и вижу, как он бледнеет, как капли пота выступают у него на лице. Не ест, не пьёт, не работает — просто боится. И от этого потеет.

А Андрей играется. Как кот с мышкой. Такой... матёрый тигр-людоед греко-татарской расцветки. Заиграется, махнёт лапкой... то ли голову оторвёт, то ли хребет сломает. Потыкает, пошевелит. Сдох. Игра кончилась. Скучно.

— Однако же, Государь, полагаю, что принц Геза может много пользы и в других делах принести.

— Да! Он может! Он умный, трудолюбивый, храбрый... и к Вашему Величеству завсегда с великим почтение, уважением и почитанием! Чтобы каждое слово, волю всякую, в любой момент...

Добила Ханты-Мансийская перспектива венгерскую королеву. Фружина... растеклась. Ощутила дуновение смерти. Да не у своей щеки, а у всех детей своих.

— И что ж за дела такие?

Но-но, брат. Я тебе не этот сопляк из Паннонии, со мной игры твои окулистическо-тигриные...

— Первое дело — принятие православия. Меньше чем за год в королевской семье три смерти. Полагаю, что за грехи твои, сеструха. Грех — в измене отцовой вере. Господь терпел, терпел, да и у него терпелка кончилась.

Всё, Андрей посерьёзнел.

— Согласны? Тогда завтра же и начнём. Неделю поста, потом миропомазание и оглашение. Восприемником сам буду.

И чтоб тебе сказали "нет"? — Смогут. Удалившись не менее, чем на пару тысяч вёрст.

— Другое дело состоит в том, чтобы отправить принца и семейство в Константинополь.

Какая радость. Неверие и восторг. Надежда. Выбраться целыми из этой страшной страны. Пусть и в лапы враждебного Мануила. Но там же люди! Враждебные или дружелюбные, но свои, понятные. Цивилизованные. А не эти вечно мрачные... дерева ходячие.

— А не лучше ли дать мне отряд и прямо в Мадьярию?

Гля, принцессик прорезался. А у него и голосок есть.

— Лучше, Геза, всегда кому-то. Я не вижу пользы государству русскому от посылки войска в Мадьярию. А вот риски и ущербы — есть.

— Я... я... пообещаю! Я поклянусь! Составим договор! Наивыгоднейший для вас, дядюшки.

— Такой договор, Геза, ты подпишешь перед отправкой в Византию. Ты же не будешь возражать или тянуть время? Или ещё на зиму останешься? Во-от. Тогда в феврале санями на юг, сплав по Днепру, в апреле пройти Пороги, в мае будешь уже по Влахернам гулять.

Какой восторг! Какая трепещущая надежда! Влахерны... Как царство божие.

— А что там нынче деется?

— Вокруг Мадьярии? Костя Киликийский воюет с Нур-ад-Дином и армянским князем Млехом.

* * *

В РИ в 1173 г. Константин был захвачен Млехом и, видимо, умер в армянском плену.

* * *

Объясняю гостям:

— Это тот Константин, который сын Бориса, внук Кальмана Книжника, правнук Мономаха. Нам с Андреем, да и тебе сестрица, племянник.

— Да какой он, ублюдково семя, мне...!

— Спокойнее, сестрица. Дед наш, Мономах, его признал законным. А также многие тогдашние вельможи, как в стране, так и вне её. Включая двух императоров.

Щёлчок по носу.

Они, явно, забыли о такой возможности.

Обещанная отправка семейства в Царьград, означает, что оба претендента будут у императора. Кого продвигать — решать Мануилу. Ценность Гезы... не абсолютна.

Ещё деталька: ширина нашего охвата и скорость получения информации. Вот, глухая Русь, глухая зима, глухие леса... но что в Киликии... слышат.

— Ещё... В Хорватии короля выбрали. Вспомнили дела Петара Свантича.

— Но это... это же древность седая!

— Как сказать. Всего-то пятнадцать лет до рождения тебя, Андрей. Мда... Короля избрали. Одни хотят своего короля, другие мадьярского, но нету, третьим милее басилевс, четвёртые зовут венецианцев... Свара.

— А в самой Венгрии?

— Язимирготт дочку вывез в Вену. Насчёт предъявления прав... не знаю.

— А ему-то какое дело? Она ж вдова.

— Раз вдова — отдай вдовью долю. Тебе, Фружина, кстати, тоже. Но у австрийских герцогов по воле Барбароссы... наследование может идти и по женской линии.

— Так это у них! А у мадьяр...

— Не вопи. Австрийцы и чехи тянут время. Громко сказать... боятся Барбароссы. Ему такое своеволие не понравится. Если оба "предъявят права" — война между ними. Если один — такой кусок не прожевать. Надо звать императора. А тот... Немцы входят в Венгрию — война с Византией. И война с Бандинелли в Италии. Барбароссе это не надо. Не сейчас. Нынче он Бургундии объединяет. Французскую с приданым своей жены.

— И что будет? Ты ж у нас пророк. Вон как точно напророчествовал. И про рождение наследника у Мануила, и про смерть Иштвана. А нынче что произрекёшь?

Спокойно. Я тебе не олень лесной, на которого можно так прищуриваться, прежде чем стрелу пустить.

— Не знаю.

Съел? Не на ярмарке фокусы показываю.

Посидели, поприщуривались друг на друга. Я, конечно, соблюдая полную умильность и во всём споспешествовать готовность на морде лица. Дошло. "Взгляд сквозь прицел" — сняли.

Забавно: Андрей — славный воин, много битв прошёл. Но в прицел никогда не смотрел. А прищуривается будто "мессер" из трёхлинейки завалить собирается. Спокуха, брат, нихт шиссен, донт шут. Итить ять! Свои!

Ага, заморгал.

— Слушай, Ваня, а может придержать их здесь? Пущай там самые горячие передерутся, подустанут. А тут мы с своим корольком?

Андрей становится всё более злым и циничным. Кажется, чересчур. В смысле: подобная откровенность при посторонних... И вспышка ужаса на лице Гезы:

— Меня тут "придержать"? Оставят в этих ледяных пустынях и чащобах?! Не хочу!

Играет Андрей. В кошки-мышки. Нынче Геза и православие примет, и что хочешь подпишет и пообещает. Правда, веры таким обещалкам...

— Как решишь, государь. Мне бы подумать.

На этом посиделки закончились. Оставив мадьяр доедать выставленное на стол, Боголюбский увёл меня в соседнюю комнату и начал допытываться по делам Степным, Рязанским, Черниговским, Переяславльским... Так-то он, конечно, в курсе. Но иногда такие вопросы задаёт... Очень полезно посмотреть на ситуацию в Степи его глазами. Опыт у него — с моим не сравнить.

Уже вечерело, когда я выбрался на крыльцо его дворца. Щёки горят — всё-таки в домах воздух зимой... спёртый. Не в смысле: украли, а в смысле... э-эх... этот русский язык... но вы же поняли?

Я про Боголюбовский замок — уже. Во, и столб каменный четырёхликий на месте стоит. Мужик какой-то грызёт его. Говорят — от зубной боли помогает.

У здания напротив, где прежде конюшни были, стоит какая-то замотанная по глаза бабёнка и слуга из сильно небогатых. Увидел меня, кинулся. Стражники местные беднягу чуть не забодали. В смысле: на копья подняли. Чудак отскочил, шапку сдёрнул и издалека вопит:

— Господине! Княже! Вы меня не узнали? Это же я! Шломо пожоньский из Киева! Вы ж меня посылали!

Факеншит! Кого я только не посылал... А, вспомнил.

Удивительно. Фружина почти всю свиту дорогой растеряла. Кто помер, кто разбежался, кого сама выгнала. А этого сохранила. Видать, сильные у неё надежды на ту грамотку были. Сегодня у неё и в этом облом.

— Помню-помню. Несостоявшаяся надежда родителей на мудрость. Чего тебе надобно?

— А вот... а я... соизвольте взглянуть... давайте пройдёмте... чисто на минуточку... позвольте представить...

Вьётся вокруг, пытается за рукав тащит и тут же отшатывается от такой беспредельной наглости. Подводит меня к закутанной бабёнке у бывших конюшен.

— Вот-с, сами извольте видеть. Да-с. Принцесса Илона. Дочь короля Гезы II, сестра короля Иштвана III. Мечтает отблагодарить вашу милость. За все благодеяния, коии мадьярскому королевскому семейству вашей милостью явлены. И в неизбывной надежде на продолжение произлияния. Благодеяния. От вашей светлости. Вот-с.

* * *

"Пошёл как-то дед на рыбалку. Только закинул удочку — голос:

— Дедушка-дедушка, возьми меня с собой, напои-накорми, поцелуй да в постель с собой уложи. И обернусь я принцессой-красавицей.

Бросил дед удочку, взял ту жабу говорящую, привёз домой, напоил-накормил. А она спрашивает:

— А целовать когда будешь? Чтобы на постелю с принцессой.

— Э-эх. По годам моим жаба говорящая куда интереснее, чем принцесса постельная".

* * *

По моим нынешним делам мне куда интереснее морда греко-татарская. С ревматизмом, сколиозом и высасывающим взглядом.

И не то, чтобы годы мои велики, но когда разные принцесски табунами ходят да выпрашивают: Поцелуй меня! Положи меня!

Упасть под "Зверя Лютого" — поднять свой социальный статус. Это круто, вызывает почёт и уважение.

— Да что вы понимаете, дуры корявые! Я с самим Зверем кувыркалась!

И глазки так... восторженно закатить.

Про разницу в способах повышения статуса у самцов и самок в стаях шимпанзе — я уже. У хомнутых сапиенсов — сходно.

Ну вот, ещё одна. Она хоть просто жаба или целый крокодил?

— Покажи личико.

Славный красноармеец Петруха, думал ли ты, что твои простые слова станут афоризмом для целых поколений? Понятно, что на Илоне нет паранджи, но на Руси так закутываются, что только глаза видны. Нос — уже много. Зимой — холодно, летом — чтобы кожа не загорала, в остальное время — комары да мухи.

Женщина раздёрнула внешний тёплый платок, откинула на плечи и, опустив глаза, мучительно ссутулившись, продемонстрировала себя.

— Ну-ну, мне на твоё темечко смотреть не интересно.

Ухватил за подбородок, заставил поднять лицо. Кожи не чувствую — нижний платок. Но хоть в глаза глянуть. Эк её... колбасит. Когда так глаза закатываются — это не любовный экстаз, а преддверие обморока.

А она... ничего. Молоденькая. Брюнетка. Что по нашим временам-местам — редкость.

"Очи чёрные, очи страстные!

Очи жгучие и прекрасные!

Ох, недаром вы глубины темней,

Вижу траур в вас по душе моей.

Вижу пламя в вас я победное,

Сожжено на нём сердце бедное.

Всё, что лучшего в жизни Бог дал нам

В жертву отдал я огненным глазам.

Не встречал бы вас — не страдал бы так,

Век свой прожил бы припеваючи".

Не-а. Поздно. Было время — за всякой юбкой гонялся, а теперь... жеребун-пенсионер. И не в том дело, что не встаёт, а в том, что глаза разбегаются.

"Самое тяжкое в жизни — проблема выбора". Хотя отсутствие выбора... тоже тяжко.

Редкий случай по нынешним временам: "благородная дева" пятнадцати годков и всё ещё дева.

У крестьян это вообще экзотика. Там стремление избавиться от лишнего рта — постоянно. Да и для аристократов не типично. Аристократки — разменная монета в гос.потребностях.

Два правителя, повоевав друг с другом, заключают мир. Для этого — договор и брак отпрысков. Какая любовь?! Ты — говорящая печать на договоре. Затем, не всегда, но часто, политические коалиции меняют конфигурации. И "богом данная" превращается во "вражеского агента". Отчего отношения между супругами в семьях владетельных "доходят до высокого градуса кипения неприязни".

— Благодарить-то как будешь?

— К-как светлейший князь соизволит... захотеть.

Красота! По-русски понимает.

— Во как. А мать знает?

— Да. Она-то и велела мне... идти и... всякое пожелание вашей милости...

Покраснела уже аж до слёз.

— Ну-ну. Плакать после будешь, пока не с чего. Накройся. И пошли.

Охрана, оставленная за воротами замка, быстренько сообразила санки, в которые и усадили снова замотанную под глаза "таинственную незнакомку".