Эра Водолея или каждый имеет право знать.

— Нашего овощного? — испуганно спросила Наташа, прикрыв рот ладошкой.

— Мда, — вздохнул дядя Юра. — Скотина он, конечно, был редкостная. Но чтобы за это к стенке...

— Я слышал разговор, — продолжил Костя, — его пытались остановить. Он попер напролом. Тогда его машину прижали грузовиком. Он не справился с управлением и влетел в столб. Самооборонщики нашли в машине чемоданчик с золотишком. И полный багажник тушенки. Золото реквизировали на нужды самообороны, а директора расстреляли.

Костя замолчал. Все пытались осмыслить первую смерть знакомого им человека. Директора овощного магазина в той или иной степени знали все присутствующие.

— Первобытная дикость истребления себе подобного не растворяется в пространстве, а уходит в глубь подсознания и ждет своего часа, — нарушил тишину Лукошкин. — Сегодня история повторяется на новом витке спирали. Все цивилизации уничтожили себя сами или сгорели в войнах, которые сами же развязали. Человечество прячется за стенами культуры и самозабвенно верит, что ушло от средневековой дикости. Оно каждый день само себе внушает это и наконец верит, что так оно и есть на самом деле. Вкус, стиль, мода, культура... всего лишь идолы, с которыми большинство не то что не хотят спорить, а даже, наоборот, делают вид, что преклоняются, пытаясь использовать в своих целях и попутно мешая с грязью несогласных. — Лукошкин замолчал на несколько секунд, затем продолжил: — Но вот кто-то объявляет о начале новой оргии жертвоприношения. Люди самозабвенно впиваются зубами в горло ближнего своего и требуют все большей крови. И все равно люди не хотят верить, что это они сами. Наоборот. Все ищут виновных и находят их. Деньги, тайные общества, сумасшедшие диктаторы. И в этот момент появляется человек, который знает путь к спасению. Чтобы понять этот нехитрый фокус, нужно просто не быть глупцом. Но во все века те, кто злоупотреблял разумом, вызывали у толпы подозрение. Поэтому тот, кто мог бы отвести слепцов от края пропасти, будет молчать из-за страха быть убитым этой толпой. Людьми недалекими и откровенно глупыми.

— Я согласен с тобой, Евгений Владимирович, — сказал Лобачевский. — Мы кичимся знаниями, которые без проверки их логикой приведут в действие все почерпнутые из науки сведения, скомбинированные слугами новой или старой власти с целью воспитания умов в нужном для нее направлении. Мы сами толкаем себя к самоуничтожению.

— Только то, что может разрушить само себя, по сути, и есть живое, — сказал Картошкин.

— Так что же спасает человечество от самоуничтожения, а человека — от самоубийства?

— На веру в разум надеяться не приходится, — сказал Лобачевский. — Насчет человечества не скажу, а человека... только страх. Страх обречь душу на вечные муки.

— Занятно, — сказал Зубков. — Христос основывал свое слово на любви к ближнему и вере. Человечество же все перевернуло с ног на голову, запихнуло в привычные для него рамки и от имени Христа веками обещало кару смертью всем, кто слепо не подчинится.

— Человек, не верующий в Бога, скажет, что это всего лишь религиозная догма, — сказал Картошкин.

— Догма, независимо от того, религиозная она или научная, является защитой от саморазрушения, — сказал Лукошкин.

— А ты что скажешь? — спросил Чуева Лобачевский.

— Минус на минус дает плюс, — ответил Чуев. — Ловко манипулируя отрицательными фактами, можно представить их как третий, положительный факт.

Костя снова посмотрел на Наташу и увидел в ее глазах тревогу. Ей было страшно от того, что происходило в стране, от того, что жизнь, о которой мечтала, могла кончиться, едва начавшись. Она прекрасно понимала, что такой человек, как Костя, не будет сидеть дома. Очень скоро он выберет себе сторону и примет участие в борьбе за то, что считает истиной...

Однажды она вдруг почувствовала, что точно так же, как и появился, Костя должен будет уйти. "Он пришел ниоткуда и уйдет в никуда". Как будто бы ничего и не было. Он говорил, что все происходящее порой ему кажется обычным сном. В какую-то минуту она даже поверила, что все это на самом деле всего лишь его сон. А она часть этого сна. Или это ее сон. Ее или его... не важно. Важно то, что все это слишком хорошо, чтобы оказаться реальностью. Ей стало жутко. Ведь сон всегда кончает-ся. Она проснется, и кончится все, что она считала реальной жизнью.

— Что дед говорит? — тихо спросил дядя Юра, нагнувшись к Косте за спиной Богатырева.

— Приглашал приехать к нему и отсидеться, — также тихо ответил Костя. — Показал свои запасы. Жратвы у него действительно на пять лет хватит.

— А пулемет показывал? — спросил дядя Юра.

— А как же. И ящик гранат.

— Моисей, — оживился Богатырев и развернулся на стуле. — Давай взорвем че-нить на хрен?

— Слушай, ты сегодня вроде не сильно пьяный. Чего тебе все время хочется взорвать?

— Да что угодно!

— Зачем?!

— Чтоб до костей пробрало, — не то грустно, не то зло ответил Богатырев и опустил голову. — Если бы взорвал раньше, глядишь, и не было бы ничего этого. Зацвело наше озеро, протухла водица.

— А вы обратили внимание, как вдруг все притихли? — громко сказал Лобачевский.

Все посмотрели на него. Николай Алексеевич был явно горд своим замечанием.

— Ну, ты-то как раз, наоборот, разошелся пуще прежнего, — подметил Картошкин.

Тяга Лобачевского к размышлениям вслух, да в хорошей компании, да под хорошую закуску, была всем известна. Особенно он был в ударе, если ему попадался неглупый оппонент. Такой, чтобы и вопрос заковыристый задать мог, и утверждение попытаться опровергнуть.

— Не обо мне речь, — отмахнулся Лобачевский. — Я простой смертный. Мне вообще многое чего можно, как и другим людям Земли. Я говорю о политиках, политологах, бизнесменах, известных телеведущих. Они каждый день учили народ жизни, а когда народу потребовался их совет, да что совет... просто информация, чтобы попытаться разобраться в происходящем, они как в воду канули.

— Ты как всегда недалек от истины, — ответил Чуев. — Некоторые уже канули. Кого-то закопали. Те же из политиков, кто еще остался, бегают, суетятся по консультациям. Пытаются разобраться, чем все это безобразие им может выйти: червонцем золотым или пеньковым галстуком. Кое-кто просто притаился и ждет, когда откроют еще одну букву в слове. Политологи тоже не дураки. Им нужно разобраться, что именно предсказывать народу, и не только ему. А то так пропоешь долгая лета, а окажется, что покойнику. Согласись, неудобно получится. Бизнесмены... одного Костя видел, на шоссе. Точнее, слышал его конец. Остальные же, скорее всего, расползлись по норам. Затаились, навострили ушки и ждут, когда определенность появится. Принюхиваются, с какой стороны мясцом пахнет. Тут тоже сноровка нужна. А по поводу телекомментаторов... — Чуев взглянул на часы на стене и встал со стула. — Сейчас включим эту волшебную коробочку и посмотрим.

Чуев подошел к телевизору и включил его. Экран вспыхнул, через секунду на нем появился Компотов. Судя по всему, он только что показывал телезрителям кадры, отснятые на улицах города.

"...Ну что же, — сказал Компотов, как обычно выдерживая паузы после каждого слова. — Как говорится, кадры говорят сами за себя. Если это демократия, то что же тогда террор? Улицы перегорожены баррикадами. Самозваные комитеты самообороны никому не подчиняются и творят на улицах форменный произвол. Власти, если таковые вообще существуют, бездействуют. По улице нельзя пройти, не опасаясь за собственную жизнь. Громятся витрины магазинов. С наступлением темноты город как будто вымирает. Самооборонщики вершат свой скорый суд над всеми, кто им не нравится. Невольно вспоминаются строки великого писателя: "Да со всеми я не согласен. Говорильня одна... Нет чтобы по-настоящему".

— Вот это он в точку! — воскликнул Картошкин. — Прямо про себя.

— А еще два дня назад он возмущался, что так жить нельзя, — сказал Чуев. — Что страна хочет перемен. Что, мол, доколе? Наконец-то пришли мыслящие люди, настоящие политики... А теперь, как выясняется, они тоже дерьмо.

— Все дерьмо, кроме мочи, — заметил Лобачевский. — Это мне один химик сказал.

Через открытую дверь балкона пахнуло гарью. На перекрестке солдаты самообороны подпалили автопокрышки. Где-то вдалеке послышался женский крик. У булочной двое пьяных разбили витрину, бросив в нее по камню, и осколки белым ковром, сверкающим в свете фонаря, стоящего напротив магазина, засыпали тротуар.

Глава 10

Кто есть кто

Ночью в городе члены отрядов самообороны убили сто семьдесят два человека. Эти новости утром промычал Компотов, с обычным равнодушием растягивая фразы и двигая головой. Зубков лениво ел яйцо всмятку, лишь изредка переводя взгляд на телеэкран. Наташа уехала на работу, когда он еще спал. В половине десятого позвонила секретарша главного редактора и сказала, что Костю ждут в редакции. Закончив завтрак и выслушав последние новости, Зубков оделся и вышел из дома.

Стрелки на часах показывали десять часов утра. Несмотря на то что солнце светило ярко и в голубом небе не было ни облачка, на улице все же было прохладно. Когда Зубков шел к метро, на том самом месте, где вчера остановили его машину, он увидел два больших пятна крови на асфальте. Чуть в стороне лежали два тела, накрытые серо-зеленым брезентом. Из-под брезента торчали четыре босые ноги, две мужские и две женские. Рядом стояли три милиционера, четыре самооборонщика. Лейтенант о чем-то спокойно разговаривал с Зайцевым. У панка, что вчера целился в Костю из обреза двустволки, на ногах были дорогие, явно не по его достатку, ботинки. У мужика в телогрейке, надетой на голое тело, из кармана торчали белые женские босоножки. Когда Зубков проходил мимо брезента, порыв ветра рассыпал веером светлые женские волосы, выбившиеся из-под страшного покрывала.

Несмотря на выходной день, пассажиров в метро было много. Почти у всех были напряженные, чем-то недовольные лица. Такие лица Костя видел очень давно, в своем сне. В этом же городе все всегда улыбались друг другу и прямо-таки светились доброжелательностью.

Спустившись в метро, Костя заплатил за проезд со своей карточки и прошел на платформу. В тоннеле показался свет. Электропоезд подал гудок и подкатил к платформе. Двери открылись. Люди с угрюмыми лицами вышли на платформу, с недовольными зашли в вагон. Костя остановился у противоположной двери и взялся за поручень.

— ...а их свободу я видел в гробу и белых тапочках, — просипел пропитой голос за спиной Зубкова.

— Действительно, чего не нравилось?! — ответил ему бас. — Голодных не было, бездомных тоже. У всех была работа.

— Подумаешь, карточки наблюдения раз в неделю на почту отнести, — продолжил сиплый. — Ну и что? Все же об этом знают, значит, никакой подлости в этом нет. А то что преступность из-за этого снизилась — это факт.

— Крикуны они и есть крикуны, — ответил бас. — Что нужно нормальному человеку? Работа. Работа, чтобы он мог прокормить свою семью, и крыша над головой. А эти горлопаны теперь начнут все ломать. Новая метла по-новому метет.

— Это уж хрена лысого, — возразил сиплый. — Рабочий класс еще не сказал своего слова. Не зря появилась самооборона. Это только сейчас она охраняет кварталы от мародеров. Еще день-два, и терпение кончится. Кто пойдет за крикунами? Да никто, кроме вонючих интеллигентов. Им только дай поговорить о свободе личности. Что вылупился? Морда очкастая. Не так, что ли?

— Если вы подойдете к зеркалу, — сдержанно заговорил кто-то, — то непременно увидите, что подобное отражение и есть морда. Потому что лицо таким быть не может.

Зубков неторопливо обернулся и увидел справа от себя мужчину лет тридцати пяти, в черном плаще, с кейсом в руках. Он носил очки, из чего Костя сделал предположение, что именно с ним и разговаривал пролетарий.

— Видал? — сказал сиплый, кивнув головой. — Ну ничего. Через пару дней твоим крикунам свернем рыло набок. И до тебя доберемся.

— Во-первых, крикуны скорее ваши, нежели наши, — спокойно ответил человек в плаще. — Они тоже любят рассуждать о том, что лучше для народа, и во всем винить существующие порядки. Но дальше слов у них дело не пойдет. Да, мне не нравилось то, что сделал с моей страной Лебедев. И уж тем более не нравится, что собираются делать Штырев с Мукиным.

— Во-во, — вставил бас. — Кто виноват и что делать. Ничего. Мы еще покажем, кто виноват. А что делать-то, мы тоже знаем.

— Правильно, — вставила бабка, сидевшая возле двери. — Судить их надо. Провокаторы. Надо еще выяснить, кто платит этим крикунам.

— Дура, ничего ты не выяснишь, — сказал дед, сидевший напротив бабки, — потому что...

Почему бабка дура и ничего не выяснит, Зубков так и не узнал. Двери поезда открылись, и он вышел на платформу.

А в газете царил обычный творческий беспорядок. Кто-то бегал с листами бумаги в руке и искал наборщицу. Кто-то курил, сидя у окна на кожаном диване с видом философа и беседуя с коллегами о судьбах человечества. Несмотря на последние события, или вопреки им, газета жила обычной жизнью. Необычным был лишь утренний звонок секретарши. Когда Костя спросил, что случилось, она ответила, что главный редактор просит всех выйти на работу и, пока ситуация в стране не прояснится, работать без выходных. Костя в глубине души был согласен с этим. Когда в стране происходит революция, журналисту просто глупо уходить на выходные. Настоящему журналисту.

По дороге в редакцию Зубков видел и слышал то, что можно было дословно передать в статье и выдать как борьбу и единство противоположностей: трупы на асфальте с бандитами, стоящими рядом и примерявшими трофейную обувь, ликующая и пьющая, толпа, разговоры в метро о том, что кому-то эта революция на фиг не нужна, так же как и гребаная свобода слова. Главное, чтобы было что жрать и что одеть. Жили нормально, а лучшего и не надо. Подумаешь, камера наблюдения в квартире... да так даже и безопасней. Микрофонов-то нет. А смотреть пусть смотрят. Да и анкеты СГБ мешают жить только предателям и продажным говорунам о свободе личности.

Костя вошел в свой отдел, поздоровался с верстальщицей, больше почему-то никого не было, и, сев за стол, за час написал статью. После этого он зашел к редактору "на подпись".

— Добавь, что этой ночью люди из самообороны убили девяносто шесть человек, — сказал главный, ставя на статье резо-

люцию.

— Компотов утром сказал, что сто семьдесят два, — заметил Костя. — Я подумал, что он опять замечтался, и не стал его цитировать. Сказал лишь о том, что видел сам и что есть в справочной.

— И правильно сделал, что не стал. Мои цифры точные. Замначальника гормилиции держит меня в курсе по некоторым вопросам.

— Хорошо, — сказал Костя.

Он взял подписанную в номер статью и направился к двери.

— Подожди. Есть задание. Сейчас сдашь статью и к часу будь в мэрии.

— Неужели мэр решил сделать заявление?

— В час у него пресс-конференция.

— Хорошо, — ответил Зубков и вышел в коридор.

В отделе, кроме верстальщицы, по-прежнему никого не было. Костя отдал ей статью и позвонил Наташе в больницу. Телефон не отвечал. Тогда он набрал номер Чуева. Дядя Юра, на счастье, был дома.