Человек, которого нет

Спутник мой не испугался и выслушал меня очень внимательно и с сочувствием.

Вскоре после того, как я рассказал, всяческое физическое недомогание рассеялось, как его и не бывало. То есть — вообще бесследно. Мы дошли до метро и разъехались в разные стороны, тогда мы еще не жили вместе. Я чувствовал себя вполне бодро и уверенно. Тошнота не возвращалась, день прошел нормально.

Это было утром 3 марта, в воскресенье, по дороге из Питера.

Разговоры на полях: Об этой книге

— Ты пишешь об этом книгу?

— Да.

— И чем она закончится?

— Ну, как-то вот... Открытый финал. Мы ведь не можем сказать ничего определенного — до сих пор.

— Не можем.

— Я просто расскажу о том, что происходит.

— Это будет книга о процессе, а не о результате?

— Да. Это будет книга вопросов, не книга ответов.

Записки сумасшедшего: Девочки играли

Воскресенье, 17 марта 2013

...

Равви Шеломо спросил: "Каково самое дурное из дел Зла?" И сам себе ответил: "Заставить человека забыть, что он — сын царя".

...

Если "улитка" действительно существует.

Вот я посмеюсь.

Понедельник, 18 марта 2013

Недостоверная информация, досужие домыслы с головокружением и тяжестью в груди, завиральные теории и прочее.

Мы просто играли — они просто играли, она, моя девочка, и ее подруга. Играли и сочиняли истории, придумывали героев и ситуации. Порой их "несло", и они рассказывали друг другу такие байки, что только диву давались сами. Откуда что бралось... Сочинять не успевали, каким-то наитием выдергивали из воздуха, из ничего, из полного незнания детали и обстоятельства. Было это почти четверть века назад — не удивительно, что я об этом и думать забыл давным-давно. Но все чаще мне вспоминается кое-что из этих их баечек.

"Сокровище", руководство, как выстоять (не обязательно выжить, об этом вообще речи не идет) в жесткой обработке, когда пытаются получить информацию, которую ты не намерен отдавать. Ну и разное такое. Собственно, текст является, можно сказать, художественным переложением полученных при подготовке принципов плюс собственного опыта автора. Автор был ими придуман, так же как и текст. Нет, текст мне не известен. Им тоже не был.

"Улитка", способ как бы свести себя с ума, уйдя очень глубоко внутрь. Это заранее закодированная процедура, которую можно запустить при помощи определенного набора, в каждом случае индивидуальных, действий или чего еще. Самостоятельно. Из "улитки", если повезет и попадешь к своим как-нибудь потом (полным овощем), могут вывести. Тот, кто знает кодировку для этого человека.

Я долго отказывался думать в этом направлении. По разным причинам, начиная от "мы же просто играли и сочиняли" и до "это уж слишком" и "так не бывает".

Когда я сегодня все-таки разрешил себе чуточку подумать про это, оно все разом высыпалось и сложилось вот так. Я очень активно думал, спокойно — ну, только что сильный азарт и удовольствие от большого количества разрозненной, но играющей друг с другом информации, от вольного построения гипотез и ладного пощелкивания их на стыках. И я не сразу обратил внимание, что тело чувствовало себя совсем иначе. Мне было трудно дышать и была сильная тяжесть в груди.

Я надеюсь, я все-таки был журналистом. Плюс все остальное, но все-таки — журналистом. Почему-то это дорого мне.

Вообще это хорошее прикрытие, и это очень удобная позиция: в центре стекающейся информации, если ты работаешь в периодике.

А если ты гей, то кто тебя вообще воспринимает всерьез? Таких "открытых", как сейчас, тогда и не было, о, только не там! Но если не очень-то и скрываешь, и все всё знают... Таких не берут в космонавты и в секретные агенты. Тоже прикрытие неплохое.

Это всё — чистой воды домыслы.

Но если всё так, я представляю, что они делали, чтобы добраться до информации. Они делали всё.

Почему я не смог убраться в "улитку" (если это вообще реальная тема) сразу?

Или — как мне не давали уйти в "улитку"?

Это требует отдельного рассмотрения.

Да, это отдает полным бредом, но это всё, что у меня как бы есть сейчас. И почему-то я не могу отделаться от ощущения, что это важно.

"Сокровище"

Под достоинством автор, несомненно, подразумевает именно это представление о человеке как о чуде и драгоценности. Та, пусть бесконечно малая, часть, в которой человек все еще остается "сыном царя", и есть сокровище, которое невозможно отдать. И каждый раз, когда от этой части отрывают кусок, важно выбрать оставаться с все уменьшающейся, но никогда не исчезающей этой малой частью.

В ней опора, покой и бесконечность.

Что касается "сына царя". Не могу с точностью сказать, был ли автор верующим. Что определенно — он был готов использовать любую концепцию, которую мог использовать. Ему годилось все, из чего он мог извлечь пользу. Возможно, в этом был секрет его устойчивости: невозможно выбить почву из-под ног человека, для которого внешние верх и низ расположены там, где они ему удобны в данный момент.

Но внутри его всегда был мощный гироскоп, и сам он всегда точно знал, к чему он стремится.

Именно поэтому его текст, настоящий лабиринт перевертышей, был неоспоримо и непогрешимо логичен и точен.

Именно поэтому ее — даже не учили, просто читали столько раз, что она сама запоминалась наизусть.

Автор говорит: они изо всех сил будут демонстрировать, что дело лично в тебе. Что они вскрывают и потрошат, выворачивают наизнанку и предъявляют тебе тебя же самого, твою личность. Это неправда. Это ложь, и самая подлая. Они не просто не могут добраться до тебя самого — ты сам их даже не интересуешь. Все, что у них есть, это намерение лишить тебя силы сопротивляться. Они хотят, чтобы ты забыл, кто ты, чтобы ты поверил в то, что ты слаб, мерзок и бессмыслен. Каков ты на самом деле, их не интересует.

Они показывают тебе некоторый симулякр, созданный из твоего же материала, но это не ты.

Ты — твое сокровище, и только.

Но они не обращаются к тебе. Тебя для них не существует.

Так что, можно сказать, ты в безопасности.

Отдай им всё, пусть наслаждаются властью. Это затягивает.

Пусть занимаются властью.

А ты занимайся собой.

Так они рассказывали друг другу, две девочки, две молодые женщины в далеком девяносто первом.

Харонавтика: "Немного обморочно" (фрагменты, от первого лица)

Сессия N11, 22 марта 2013

Сегодня.

<...>

Еще я сделал, как мне кажется, важную вещь.

Я признал происходящее происходящим.

И выразил прямо и открыто свое желание посмотреть внимательно на свои занятия помимо журналистики.

И я упомянул "улитку" и свои опасения, что эта штука, как бы она ни называлась, может быть реально существующей.

Было очень интересно наблюдать, как я вроде бы падаю в обморок, не теряя сознания. То есть голова совершенно безвольно запрокидывается, и удержать ее никак невозможно, снаружи видно, что тело совершенно расслабляется, глаза закатываются. Со стороны это выглядит, как уход в обморок. Я при этом совершенно включен и наблюдаю за происходящим, не теряя осознавания себя.

Некоторое ощущение, когда я сначала валился в правую сторону, заставило вспомнить похожее, которое было раньше, в четвертой сессии, в ноябре. Я тогда попытался отказаться от себя. М. сказала про карусель. Ощущение, как на карусели.

Я вспомнил, что, собственно, "улитка" — спираль, движение по спирали внутрь себя, глубоко.

Я вспомнил, что именно это слово, "карусель", употребляю внутри себя, называя так то, что они делали, чтобы не дать мне возможности уйти в эту хренову "улитку". Бесконечная череда различных способов воздействия, без передышки.

Не знаю, что тут к чему, так и оставим.

Я еще сказал сегодня, что складно выстроенной фантазии я предпочитаю не стыкующиеся между собой обрывки информации, которые не знаешь, куда пристроить.

Оно потом сложится, нормально. Правда нелогична. Если есть торчащие непонятные куски, меня это успокаивает.

И вот после того, как я допустил, что "улитка" действительно могла быть чем-то реальным, я начал валиться, теряя управление телом, так что пришлось положить мне под голову подушку, чтобы я мог видеть "отвертку". И я делал это несколько раз, весьма упорно. Впечатление, что всю вторую половину нашей работы я провел в отключке — хотя ясно все осознавал и мог думать и говорить вполне отчетливо. Тело было не со мной.

<...>

Еще: я опять тер и гладил левую руку, на этот раз — предплечье.

Потом стал гладить и мять мышцу от шеи к плечу и в сторону спины.

<...>

И это всё пока.

Мы решили никуда дальше не ходить, работать здесь очень аккуратно, никуда не торопиться.

Я очень рад этому.

Конечно, мне хотелось бы заполучить всё и сразу, но я полагаю, что организм знает, что делает, защищаясь от этого всего.

Записки сумасшедшего: Там что-то есть?

Похоже, в этот раз нам все-таки удалось подцепить раковину этой гадской "улитки", и как бы хреново мне ни было потом, я не буду об этом жалеть.

А хреново было очень. К вечеру того дня я сначала расхотел говорить, а потом расхотел и думать, ну, почти. Я растворялся в каких-то удивительно инертных бессмысленных непонятках, глубже и глубже, и как будто останавливался внутри. Запустил себя обратно с трудом — друг мой помог. Ну, там еще кое-что было потом, но ничего так, выгребся, я умею, и я не один. Я не один.

Неокончательный диагноз: Благородные доны не плачут

Весь тот день как он будто слышал эхо происходившего в сессии. Ему не хотелось говорить. Приехал друг, но разговор не клеился. Лу, Симон... отвечал все медленнее, все дольше молчал. Потом заметил, что не только говорить не хочется. Думать тоже стало лень, все внутри замедлилось и умолкло. Это произошло как-то само собой, вне его внимания и контроля, и это его испугало. Ничего уютного не было в этой остановке, это была пустота, безликая и бессмысленная. И она затягивала. Он встряхнулся, стал двигаться и говорить, оглядываться, разглядывать окружающие предметы, чтобы удержаться в здесь-и-сейчас, в вещественной реальности вечернего часа, ужина, темноты за окном, желтого света в кухне, тарелок на столе... Он был испуган пустотой, подступившей так неожиданно, как будто откликнувшейся на его попытку отказаться от себя. Несколько дней после этого случая он то и дело проверял себя, внутренне как будто ощупывал — здесь ли, движется ли внутри мысль и чувство, впечатляется ли он картинами окружающего мира, отзывается ли на них.

И все же следующие две недели он провел, едва дыша. Просто не дышалось.

Сказать откровенно, самочувствие внушало ему определенный страх за себя. В левой стороне груди образовалась сосущая пустая тяжесть. Она тянула и ныла почти постоянно, тихая боль заметно усиливалась, когда он вспоминал о сессии или вообще хоть как-то касался близких тем.

И он молчал об этом, изо всех сил скрывал свое состояние от всех, особенно от партнера. Лу рассказывал ему обо всем, что узнавал в сессиях, даже говорил, что плохо себя чувствует, но как бы мельком, не придавая особого значения. Когда партнер уходил на работу, Лу лежал на диване и думал: по каким признакам я определю, что уже пора вызывать скорую?

Ему оказалось гораздо труднее, чем он представлял, показать свою слабость. Нет, он даже мог показать ее, но только самую верхушечку. Это выглядело почти как откровенность. Но на самом деле он выпускал наружу крохотный кусочек, тысячную часть, и тут же захлопывался. Ему не хватало доверия. Он панически боялся показать себя слабым, испуганным.

А уж показать это партнеру было и вовсе невозможно.

Это состояние прошло только после того, как в двенадцатой сессии он решил, что больше не будет ходить в тот ад, хотя бы пока. Главное, что ему надо было там — некоторое доказательство действительности происходившего — он уже оттуда взял, ему хватило, а если еще понадобится, так дверь открыта... И сразу отпустила пустота, перестала кружиться голова, в воздух как будто вернули кислород.

Только когда боль прошла, он смог понять, насколько плохо ему было на самом деле. Отругал себя за безответственное поведение, весьма нелогичное для человека с его образованием. Методично и последовательно, жестко и отважно начал приучать себя открываться партнеру в этом страдании. Просто чтобы не угробиться.

"Самого по себе времени недостаточно для исцеления, само ничего не проходит. Чтобы пережить, надо переживать. Одному тебе с этим не справиться. То есть ты, конечно, справишься, но это слишком дорого обойдется, а ты ведь хочешь пере-жить это, хочешь жить дальше?

Раз уж взялся этим заниматься, занимайся грамотно".

Он попытался объясниться с Анной так, чтобы можно было просто приносить эти переживания в терапию и получать поддержку.

И он стал больше показывать партнеру, постепенно убеждаясь, что тот не рушится и не убегает, а может идти с ним, держать его, когда он погружается в это с головой, и принимать его потом, дрожащего, измотанного, отчаявшегося или торжествующего, все равно. И, в конце концов, Лу доверил ему всё.

Записки сумасшедшего: Отвага быть слабым

Сейчас я смотрю на историю того, как во мне вырастало и складывалось доверие к моему партнеру — то доверие, которое позволяет быть и показывать себя слабым в присутствии другого.

Вот сейчас мне удивительно читать запись о том, что я уже могу довериться и плакать в его руках, совсем отпустить контроль и просто быть, зайти даже глубже, наверное, чем пошел бы один, потому что он держит, на него я могу положиться. Удивительно догадываться по этой записи, что так было не всегда. Удивительно вспоминать, как трудно было в начале говорить ему о том, что со мной происходит. Как я молчал, держал лицо — настолько, что он действительно не замечал происходящего со мной. Сейчас для меня это какая-то фантастика: он может не заметить, что мне плохо? Да ну!

Это трудная работа — так доверяться, на самом деле трудная. Каждый раз это принятие решения, сдача, капитуляция... осознанная. Из знания о том, что это правильно, что эта работа должна быть проделана, и из знания о том, что он — выдержит. И что он не упрекнет и не ударит.

И все равно нелегкая, потому что благородный дон очень не любит показывать себя слабым.

Одновременно огромная благодарность за то, что он позволяет так раскрываться, и желание "никогда больше" — ни за что никогда не раскрываться так.

Есть, мне кажется, еще одна ценность у того, что я научился передавать ему в руки мою слабость. Если бы не это, как бы он смог проявить столько силы, устойчивости и отваги и столько бесконечной нежности и бережности по отношению ко мне? Как бы я узнал, какой он есть, если бы не показал ему всего себя?

Оно того стоило.

Записки сумасшедшего: Эхо большого страха

Вечером, когда мы ели пиццу и собирались ехать в "Ашан", я вспомнил, что завтра буду работать с М.

И на меня медленно, почти незаметно, стал наползать страх. Когда я его осознал, он был уже очень сильный. Я заметил, что тело склоняется вперед, как будто ему не на что опереться, как будто я теряю внутренние опоры.