Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
И ласково провела пальцем по крутому лобику, по кончику крошечного носика, по раскрытому в крике рту.
— Кровь?
— Да, — не отводя глаз от ребенка, ответила мать. — Кровь. Без крови он умрет через несколько оборотов. Дети не растут и не живут без крови...
Она спохватилась и осеклась, испуганно глядя на сидящую напротив странную девку, напоминая себе, что она — враг и, может быть, нарочно устроилась рядом и изображает участие.
— Ну, так дай ему крови, — вместо этого сказала насельница Цитадели.
Ходящая снова грустно улыбнулась:
— Моя кровь — мертвая. Нет в ней силы. Ему нужна кровь человека.
Охотница задумалась.
— Много?
Женщина покачала головой. Ей было все равно, даже если у нее и выведывали что-то, даже если готовились обмануть. Все уже было не важно. Не будет ребенка, не станет и ее. Одно неотделимо от другого. Она не сможет жить, когда его унесут, перегрызет себе жилы, как волчица, и умрет. Для себя пленница уже все решила.
— Нет. Разве съест он много, — тихо ответила она, обводя пальцем круглые щечки.
Охотница потянула из-за пояса нож.
Ходящая напряглась, понимая, что не сможет ничего ей противопоставить: ни силу, ни ловкость. Все это ушло у нее с родами, и тело не слушалось. Прижав к себе мяукающий сверток, женщина приготовилась умирать. Пусть так. Так даже лучше, зато сразу, вдвоем...
Но Охотница вместо того, чтобы убивать узницу, порезала себе ладонь и протянула руку.
Опешившая, изумленная мать едва успела прикрыть распахнутый ротик ребенка.
— Что? — сердито спросила девка, перехватывая рану рукой.
Пленница покачала головой:
— Он — мальчик. Ему нужна мужская кровь... — и тихо заплакала, понимая, что чуда, которое могло случиться у нее на глазах, не произойдет.
— Да хватит уже выть, — досадливо одернула ее Охотница. — Рот раскрой. И учти, только рыпнешься, прирежу, не глядя.
Узница тотчас последовала приказу, и в рот ей полилось горячее, терпкое, тягучее... В рот ей лилась Сила, бурлящая, неистовая, стихийная.
— Хватит, — девушка провела пальцами по ране, затворяя ее. — Ишь, возрадовалась. Давай сюда его.
И Ходящая, тотчас забыв и о блаженстве, и о своем безмерном удивлении, прижала к груди пищащий сверток и крикнула:
— НЕТ!
— Тише, дура, чего разоралась, — тотчас нависла над ней Охотница. — Совсем очумела?
Последние ее слова потонули в скрипе тяжелой двери.
Кровососка затаилась, понимая, что накликала беду. От мокрых стен отразился ослепительный, выжигающий глаза свет и узница зажмурилась, прикрывая собой ребенка.
— Лесана? Ты чего как долго?
Охотница вскочила с топчана и Ходящая не столько увидела, сколько услышала — в ее темницу вошел кто-то третий. Мужчина.
* * *
Тамир застыл на пороге, с ужасом обзирая открывшуюся картину: измученная роженица, закрывающая собой дитя, кровь на досках, Лесана с вытянувшимся бледным лицом.
— Чего у тебя тут творится? — спросил колдун, склоняясь к лежаку. — Она разродилась что ли?
— Да. Погаси факел, ей же больно.
Парень хмыкнул, но огонь потушил. В узилище снова воцарился белесый полумрак. Кровососка выпрямилась, прижимая к груди ребенка. Не отдаст. Никому.
— Не забирайте... — несчастная стала сползать с топчана на пол, на колени. — Не забирайте... Все одно ведь умрет, дозвольте оставить, пусть со мной, пусть тут... — бессвязно лопотала она.
Колдун брезгливо отпрянул. Баба была потная, ноги в крови, ребенок в мятом ветхом платке тоже казался каким-то вымазанным, сморщенным и уродливым.
— Почему умрет? — спросил выученик Донатоса, поворачиваясь к Лесане.
— Ему кровь нужна.
— Чья? — глупо спросил Тамир.
— Твоя.
Парень посмотрел на подругу, как на дурковатую.
— Моя?
— Да. Мужская. Иначе помрет.
Послушник переводил взгляд с рыдающей матери, на Лесану и обратно.
— Спятила? — только и спросил он.
Лесана молчала. А чего сказать? Они мало знали о кровососах. Их столь редко удавалось изловить, что даже для креффов эти Ходящие были тайной неведомой.
Тамир смотрел на плачущую у него в ногах молодую бабу, прижимающую к груди свой бесценный и такой безобразный для него пищащий кулек. И вдруг дикая смесь жалости и гадливости охватила колдуна. Он вспомнил негнущуюся походку Айлиши и слова про сына, про то, как плачет ребенок в ее разбитой голове.
Нежить говорит без ума и смысла, но что, если бы Айлиша — его Айлиша! — вот так же попала в Стаю к Ходящим и рыдала в ногах у вожака стаи, прижимая к груди их ребенка?
— Давай его сюда, — глухо сказал колдун, разрезая ладонь.
Лицо узницы невозможно было описать — оно превратилось в застывшую личину изумления и... благодарности.
Тамир крепко сжал кулак, наблюдая за тем, как струйка черной в свете колдовского сияния крови стекает в раскрытый рот младенца. Тот сразу затих, ловя губами рану, и присосался к жесткой мужской ладони, сладко и жадно причмокивая.
Несколько мгновений он ел, а потом закрыл глаза и задышал спокойно и ровно.
Колдун уже собрался было отвести руку, как к ней припала узница, торопливо и благодарно целуя. Парень выхватил ладонь у кровососки и отступил на шаг.
— Довольно. Лесана, выходи.
— Нет.
— Что? — он перевел на нее недоумевающий взгляд, надеясь, что ослышался.
— Нет. Ее надо выпустить.
Парень покрутил у виска:
— Она — Ходящая. Выпустишь, пойдет жрать соседние деревни. Ты в уме? Или совсем рехнулась, роды приняв?
— Я. Ее. Выпущу. — Мрачно сказала девушка и заслонила пленницу собой.
— Только попробуй, — спокойно ответил Тамир, понимая, что подруга тронулась от жалости.
— Я — ратоборец, — напомнила ему Лесана.
— Ну, а я — колдун. Дернись только, упокою их обоих. Выходи.
И Лесана, понимая, что он никогда ее не простит, ударила. Ударила так, как учил Клесх, вкладывая в кончики пальцев всю Силу, позволяя ей устремиться с них прямым лучом. Лишь за миг ослабила удар, чтобы не убить, а только оглушить.
Тамир рухнул, как подрубленное дерево.
— Ну, чего вылупилась? Быстрей, дура! — рявкнула девушка, хватая узницу за плечо. — Бегом!
Она волокла ее вперед по крутому коридору, они бежали, оскальзываясь на гладких каменных полах, а как вылетели из низкой двери прямо в морозную ночь — пленница вовсе не поняла. Ей казалось, будто она спит и видит бредовый горячечный сон. Только когда мороз и яростный колючий ветер ударили в лицо, она уразумела, что происходящее не мерещится.
— Иди. Быстро. Если я тебя или этого выродка встречу еще хоть раз, убью обоих. Поняла? — спросила странная Охотница и встряхнула Ходящую. — ПОНЯЛА?
— Да! — она вцепилась вдруг в руку человека и спросила о том, что мучило ее с первого мига их встречи: — Почему ты помогаешь мне? И как ты меня назвала?
— Зорянка. Потому что ты — моя сестра. А теперь — пошла вон!
И Охотница толкнула ее, выпихивая в объятия метели и ветра.
* * *
Прежде, чем возвращаться в казематы, Лесана поднялась в мыльню и набрала полное ведро ледяной воды. Она собиралась привести в чувство Тамира, а уж потом идти с повинной к Дарену — признаваться в содеянном, чтобы за ее глупый поступок наказание не настигло ни в чем неповинного парня.
Девушка шла, стараясь не расплескать свою ношу, и думала о том, как ее покарают. Однако когда она вернулась в каземат, там уже царил переполох: трое старших послушников из ратоборцев изучали темницу, а Тамира выхаживали двое целителей — глаза у парня были мутные, но на Лесану он посмотрел... ох, лучше бы и вовсе не смотрел. Выученица Клесха поняла — дружба их закончилась. Да и странно было бы, случись иначе.
А над гудящим роем голосов вдруг вознесся суровый окрик Ольста:
— Ты тут откуда? — шагнул к девушке крефф.
Уже одно то, что хромой крефф двигался прытко и шустро — говорило о многом.
— Я?.. Вот, за водой ходила... Меня Дарен приставил казематы убирать, — пробормотала Лесана, не зная, что еще сказать, не понимая, почему их с Тамиром не собираются вязать и предавать смерти.
— За водой! Пока ты с ведрами сражалась, кровососка стража как-то подозвала, зачаровала, видать, а потом вырвалась. Гляди, еле очухался.
Тамир смотрел прямо и зло.
— Я... за водой ходила...— растерянно повторила послушница и вдруг оживилась: — Да как же она смогла-то? Колудна зачаровать?
— Как, как... не твоего ума дело. Смогла вот, — отрезал Ольст, на миг замешкавшись. — Ты-то помнишь хоть что? — повернулся он к оглушенному послушнику.
Тот, не отводя от Лесаны глаз, ответил:
— Мне помстилось, Лесана зовет. Спустился, а потом не помню ничего...
— Тьфу! Хорошо хоть заклятье охранное на двери взвыло, а то бы так и лежал тут — бревно бревном, — и Ольст, махнув рукой, захромал прочь.
Девушка в растерянности застыла, недоумевая, не понимая, как вышло так, что их не подозревают? Отчего? Увы, объяснять ей никто ничего не собирался...
— Лесанка, — окрикнул послушницу старший из Ольстовых выучей — Милад. — Ну чего стоишь-то? Иди отсюда. Не до уборок теперь. Иди, иди...
Она пошла прочь, огорошенная не столько произошедшим, сколько последствиями. Виновница переполоха ждала казни, а на деле выходило, никому и дела нет ни до нее, ни до Тамира, ни до их причастности к побегу пленницы...
* * *
Нэд тяжелыми шагами мерил свой покой. В душе у смотрителя Цитадели поселилось тоскливое беспокойство. Слишком многое навалилось в последние месяцы. Сначала потеряли девку с Даром, теперь вот Ходящая с выродком смогла сбежать оттуда, откуда еще никто не сбегал. Выученица Клесха бесполезной оказалась. Хотя, чего от такого наставника, как ее, ожидать! Только такого ж дурака бешеного или бездарного.
Одна радость — теля Донатоса вздел-таки ярмо колдуна. Но то лишь капля в море. Колдунов всегда по пальцем перечесть — да что себе врать! — Осененных вообще стало мало. Скоро весна, поедут креффы искать выучей и только Хранители ведают, кого привезут, и привезут ли. Вон, Бьерга второй год с пустыми руками возвращается. Хоть самому садись на коня да поезжай по городам и весям искать годных к послушанию. И поехал бы. Вот только нельзя Цитадель оставить. Не на кого.
Скрипнула дверь. В комнату зашла Бьерга. Как всегда при виде нее у смотрителя быстрее забилось сердце. Сколько лет прошло, а он так и не смог вырвать ее из души. Много жарких ночей у них было... Каждую он помнит. И еще помнит, как две седмицы они жили вдвоем, когда погиб целитель из их тройки. Нэд забыл тогда, что он — ратоборец, а она — колдунья. Были только мужчина, женщина и любовь, что их связала. И хотелось, чтобы никогда это не кончалось, но... прилетела сорока из Цитадели, и пришлось, едва дождавшись новых сторожевиков, возвращаться в Крепость. Тогдашний Глава слег после удара и, чувствуя, что дни его вот-вот оборвутся, собирал молодых обережников, годных для креффата.
Так закончилось короткое счастье Нэда и Бьерги. Они разъехались на поиски выучей, а когда возвратились, виделись лишь изредка, все больше времени проводя за вразумлением послушников. Сами не заметили, как отдалились друг от друга. Потом же Нэд и вовсе стал Главой. И их без того редкие встречи прекратились. Претило гордой колдунье тайком бегать к любовнику. И он не мог так оскорблять ту, которую любил.
И вот смотрел сейчас Нэд на женщину, в чьих волосах серебрилась седина, а видел все одно девушку. Пусть молодость и зрелость прошли, и уже неслышно, словно кошка, подкрадывается старость, но по-прежнему хочется подойти к ней, обнять и стоять молча, слушая, как бьется сердце... Нет. Не к лицу Главе такая слабость. Оттого Нэд лишь скупо кивнул вошедшей и глазами указал на лавку.
Бьерга не успела раскурить трубку, как начали собираться остальные наставники — недоумевающие, полусонные. Нэд окинул торопливым взглядом стариков — Рэм, Койра и Ильд что-то обсуждали скрипучими голосами, неторопливо шагая поперед всех. Следом шли колдуны: Донатос и Лашта, о чем-то споря вполголоса, Руста недовольно хмурился, слушая их. Ихтор нервно тер рассеченное надбровье, как всегда, когда был задумчив или растерян. Последним зашел злой, как Встрешник, Ольст.
Не хватало Озбры, Дарена, Майрико и Клесха. Но, даже и окажись эти четверо тут, картина все равно была бы жалкой. Креффов совсем мало... В иные годы при Цитадели жило не менее трех десятков наставников, а теперь и дюжину едва наскребёшь.
При воспоминании о Клесхе Нэда кольнуло привычное уже за много лет чувство не то что бы вины... сомнения. Может, излишне злопамятен он? Может, давно пора умерить строгость к парню? Да и прав ведь он тогда оказался... Но мешала гордыня. Не так легко признать свою неправоту перед мальчишкой. Особенно после того, что тот учинил — звереныш дикий. Хотя, какой он теперь звереныш. Волчище матерый. Да и не простит он обиду. Упрям сверх меры. Почти как сам Нэд в молодости. Только укатали Нэда в крутые горки, плечи от груза забот почти сгибаются и бремя это переложить не на кого. Случись что, некому во главе Цитадели стать.
Бьерга хоть и сильная колдунья, но баба. Как бабе доверишь дело такое? Да и не ее это — штаны просиживать, не удержат ее ни стены, ни требы. Рэм. Слишком стар. Дарен — вояка, а не правитель. Лашта слаб. Донатос жесток. Ихтор — себе на уме. Руста слишком хитрый. Озбра скользкий. Ольст излишне прям. Майрико... дура малахольная. Клесх... скорее небо с землей местами поменяются, чем Нэд этого припадочного своим преемником назначит.
И тут же Глава мысленно встряхнулся. Не о том думает, не о том! Есть беда насущнее.
Дав знак креффам садиться, он в никуда обронил:
— Как же так, други мои, приключилось, что мы кровососку да еще и с выродком проворонили, а? Кто мне скажет, как она каземат покинула?
От этих слов подпрыгнул, как ужаленный, Лашта:
— Это что же, Клесх ее поймал, Фебр на горбу своем до Цитадели пер и все одно, чтобы здесь ее какой-то недоумок прохлопал? — свирепый взгляд колдуна переметнулся на Донатоса: — Твой дурак в охране сегодня был?
— Мой выученик, — вскинулся колдун, — караулил вход в подземелье. Дураков у нас ты пестуешь.
Услышь сейчас Тамир своего наставника, сильно подивился бы. Впервые тот его защищал.
— Откуда он мог знать, что брюхатая эта с Даром окажется, а? — зло спросил колдуна Ольст. — Ты сам-то хоть раз видывал, чтобы Осененного из Ходящих словить удавалось? А? То-то. Он же и вовсе полтора года всего в обучении. Вот она и приманила его и Даром оглушила. Хорошо, хоть не убила. Да и то видать потому, что сил мало было. Стоял бы там ты, и тебя бы положила. Так что нечего тут кипеть.
И он замолчал, недовольно хмурясь и потирая больное, еще несколько весен назад поврежденнное колено.
Нэд снова оглядел недоумевающих наставников и с обманчивой мягкостью поинтересовался:
— И кто же, соколы ясные, ее смотрел, что Дар не узрел?
— Я! — вскинулась Бьерга. — А передо мной Донатос, а поперед всех Клесх! И не было в ней Дара! Не было. Пустая как скорлупа от яйца.
— Ой, дурни-и-и, — протянул Рэм. — И не в ум вам, что, пока баба тяжелая, Дар ее спит?
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |