Закон парных случаев

— А откуда я знаю, что вы не налетчик? — помолчав, вполне резонно поинтересовался голос. Я не знал, что ответить. — Хорошо, стойте там, я спущусь.

Вопрос был резонный, а вот действие — не очень. Что помешало бы, как он выразился, налетчику выманить его таким образом из квартиры, подкараулить в парадном, отобрать ключи и обчистить квартиру?

Ванька с Женей с интересом смотрели на меня.

— Пошли вон, — зашипел я. — Испугаете деда. Идите на другую скамейку.

Они встали со скамейки и с оскорбленным видом пошли к детской площадке. Во мне шевельнулось легкое облачко ревности, но я тут же его прогнал.

Через несколько минут дверь открылась, появился высокий подтянутый старик с пышной гривой совершенно седых волос. На нем были темно-синие джинсы и клетчатая рубашка. В руках он держал связку ключей и футляр с очками.

— Это вы? — спросил он, усаживаясь на скамейку.

— Я.

— Садитесь, — старик похлопал сиденью рядом с собой. — Значит, вы родственник Вероники Аркадьевны? И чем я могу вам помочь? Мы не виделись с ней с тех пор, как она переехала. Уже семнадцать лет. Я и не сообразил даже сразу, кто это.

— Скажите, — я вдохнул поглубже и словно в реку с обрыва прыгнул, — вы знаете, что случилось с ее дочерьми?

63.

— Скажите, чтобы купить вот этот охотничий нож, нужно какое-то разрешение?

Могучих габаритов парень нехотя оторвался от красочного каталога:

— Охот-билет? Разрешение на охотничий огнестрел?

— Да-да, конечно, сейчас, — он похлопал себя по карманам, нахмурился. — Черт, в куртке оставил. Придется завтра.

— Приходите, — равнодушно кивнул продавец и снова погрузился в каталог.

Он вышел на улицу. Смешно. Для покупки небольшого охотничьего ножа нужно сначала вступить в охотничье общество, получить разрешение на приобретение гладкоствольного или нарезного оружия и только потом... А в соседнем магазине лежит кухонный нож, которым слона можно завалить.

Разумеется, никакого охот-билета у него не было. И в магазин он сунулся из чистого любопытства. Опасаться? Чего? Теперь ему уже никто и ничто не помешает. А что будет потом — какая разница?

Нож, которым он убил Камила, года три назад ему всучил на улице сумочный торговец. Пристал, как репей: купите, рекламная акция, скидка, незатупляющийся нож. Он и купил зачем-то. Это было какое-то... предзнание: нож понадобится.

Почему нож? Почему не пистолет? Он ведь умел стрелять, даже неплохо, в университетских соревнованиях участвовал когда-то. Но ведь пистолет надо было еще найти. Деньги заплатить, которых у него никогда не было. Потому что уходили почти полностью на оплату съемной конуры, в которую пришлось переехать, когда вернулся с зоны мамочкин муж. Его третий по счету отчим. Правда, предыдущие были неофициальные, а этого мама почему-то нежно любила. Еще до его отсидки зарегистрировалась с ним в загсе и даже в комнату прописала. А тот, откинувшись, быстренько ее в гроб свел своими пьянками и дебошами. И ему посоветовал держаться подальше, если жить хочет. Вот и снимал он на 7-ой линии крохотную квартирку во флигеле, настоящую "тещину комнатку" с видом на глухую стену соседнего дома, уже пятый год.

Да и потом нож... В этом был какой-то почти мистический смысл. Ведь то, что сделала Ольга, разрезало его жизнь на две неравные части — "до" и "после". Как ножом разрезало.

Зачем, спрашивается, он бросил тогда нож к ногам мальчишки? Сколько ни задавал он себе этот вопрос, ответа на него так и не смог дать. Теперь надо было искать новый — не тот жалкий складной ножичек, который он носил в кармане. Он не мог позволить себе еще раз ошибиться — как с Ольгой.

Сегодня он будет ждать ее сына у калитки. С ножом в рукаве. Просто подойдет и приставит лезвие к его боку. Странное дело, какими сговорчивыми становятся люди, почувствовав на коже холод стали. К тому же парень — трус, он прочитал это в его глазах, когда тот стоял и молча смотрел, как убивают его мать и отца, не в силах пошевелиться. Ольга уже не в реанимации, ее перевели в обычную палату. Вот туда они и пойдут. Вместе. Даже если там есть охрана — что они могут сделать? Ведь не захотят же они смерти заложника, правда? Он зайдет с парнем в палату, запрет дверь. И убьет — сначала его, потом ее. А потом... А не все ли равно, что будет потом? Наверно, опухоль разрушила в его мозгу тот участок, который отвечал за самосохранение. Он боялся только одного — не успеть. Не смочь. А смерть — что ж, он ждал ее. И, может быть, потом, когда они оба, Ольга и ее сын, будут мертвы, он взмахнет рукой и легко перечеркнет все. Наверно, это будет больно. Но недолго...

Он просто зашел на больничный пищеблок — зашел через открытую во двор дверь, как будто так и надо было. Прошел по коридорчику, заглянул в большое помещение, откуда сильно пахло пригоревшей кашей. Толстые тетки в несвежих халатах мешали что-то в огромных баках на плите, резали огромными ножами овощи на огромных досках. Дальше по коридору обнаружилась посудомоечная, где не было ни души. У входа стояла тележка, заваленная грязной посудой.

Из кухни выглянула повариха с полотенцем в одной руке и длинным хлебным ножом в другой.

— Мужчина, какого вы тут потеряли? — бесцеремонно спросила она, оттерла его пухлым плечом и бросила нож в тележку.

Он не поверил своим глазам. Впрочем... Все так и должно было быть. Случайностей не бывает.

— Простите, заблудился, — жалко улыбаясь, ответил он. — Лабораторию ищу.

— С другой стороны, с торца.

Повариха повернулась и пошла обратно на кухню, а он молниеносным движением, не задев ни ложечки, схватил нож и спрятал в рукав.

Вот теперь можно было ждать. Теперь он был готов.

И только теперь мог вызвать в памяти то, что категорически запрещал себе вспоминать.

64.

Три дня ломки без Ольги он перенес тяжело. Намного тяжелее, чем в тот, самый первый раз.

"Сука! — рычал он, кусая подушку. — Тварь! Ненавижу!"

Перед глазами — как наваждение — стояло ее раскрасневшееся лицо с закрытыми глазами, когда она, глухо постанывая, отвечала на поцелуи того парня. К тому она тянулась, прижималась всем телом, а ему не разрешала даже в щеку поцеловать, отшатывалась, как от прокаженного.

На четвертый день он вышел из дома и отправился на Обводный.

Я должен еще раз увидеть ее, говорил он себе. Увидеть с ним. Наверняка он провожает ее. Заходит к ней домой — ведь ее родители, как оказалось, работали за границей, ей не от кого было прятать своего кавалера.

Зачем, пищал тонкий, жалкий голосок. Не надо, не смей!

Нет, я должен. Иначе не смогу от нее освободиться.

Тебе еще мало? Скажи честно, ты ведь просто собираешься устроить небольшой мордобой. Ну, и чего ты добьешься?

Замолчи! Я просто дождусь и... И уйду.

— Олег? — услышал он, подходя к Ольгиному дому.

Он обернулся и увидел Настю. В тот день она была в джинсах и голубой кофточке с глубоким вырезом. Ее светлые волосы были собраны в тяжелый узел, который делал ее старше, но в то же время оставлял открытой шею — тонкую, нежную, с трогательным детским пушком. Она была очень похожа на Ольгу. Только светлее, мягче, чище...

— Привет, — кивнул он и замолчал, не зная, что бы такого сказать еще.

— Что ты здесь делаешь?

— Я? — растерялся он. — Так. Мимо шел. Подумал...

— Не надо, — опустив голову, прошептала Настя. — Она же смеется над тобой. Лучше уходи.

Где-то во дворе-колодце хлопнула дверь парадного, цокот каблуков гулко множился под аркой подворотни.

— Быстрее! — Настя схватила его за руку и потащила за собой. — Это она! Бежим!

Он хотел было вырвать руку — что она себе позволяет, в конце концов! — но ее ладонь была такой прохладной и гладкой, словно шелк. Он с удивлением понял, что бежит за ней по улице, и то тяжелое, ядовитое, что мучило его все полгода, потихоньку отступает.

Они свернули за угол, забежали в какой-то двор, посмотрели друг на друга, пытаясь отдышаться, и расхохотались. А потом он перестал смеяться, и все вокруг словно туманом подернулось. Словно мир внезапно оказался не в фокусе. Весь мир, кроме ее серо-голубых, как питерское небо, глаз.

Они были почти одного роста, и ему даже не пришлось наклоняться, чтобы поцеловать ее. Он лишь коснулся ее губ, таких же нежных и прохладных, как и ладонь, которая по-прежнему лежала в его руке.

Она не стала кривляться и задавать глупых вопросов ("Ах, а как же Ольга?"). Просто стояла, опустив ресницы, и тихо улыбалась.

Он понял. Все понял. То, что он принимал за любовь, было просто каким-то душевным нарывом, который созрел и лопнул, с болью и кровью. И место это, огромная пустая полость, еще болело, но уже требовало заполнения, поскольку природа, как известно, не терпит пустоты. И он даже знал, кто может эту пустоту заполнить собою без остатка...

Они встречались почти каждый день. Лето было дождливым и прохладным, не слишком удачным для длинных прогулок, но их это не пугало. Когда некуда было идти, сидели на широких лестничных подоконниках, смотрели на дождь за окном и целовались до одурения.

Конечно, ему хотелось большего, но он сдерживал себя. Она была совсем еще девчонкой, несмотря на то, что выглядела вполне созревшей. Ему не хотелось торопить события. Пусть все будет так... как будет. Да и, собственно, статью за совращение несовершеннолетних никто не отменял.

Накануне того дня они пошли в кино.

— Мне кажется, Ольга что-то пронюхала, — печально сказала Настя после сеанса. — Странно так на меня смотрит. Ни с того ни с сего уже несколько раз о тебе заговаривала. Какой ты... ну, не будем уточнять. Ой, у тебя пуговица на одной нитке висит. Вон, на рубашке.

— Мама на даче, — смущенно ответил он, обматывая пуговицу ниткой, чтобы держалась крепче.

— А ты сам не можешь пришить? — улыбнулась Настя. — Ты маменькин сынок, да?

— Еще чего! — обиделся он. — Просто мама все видит сразу, если что-то не в порядке. А я сам могу и не заметить.

— Мама у тебя все лето на даче живет?

— Да. У нее сестра в Луге. Уезжает в мае и возвращается в сентябре. Недели через две уже приедет.

— Она не работает?

— У нее инвалидность... — он запнулся. Говорить о том, что у матери шизофрения, ему не хотелось. — Что-то нервное, я толком не знаю. Но она по договору вяжет для артели всякие там свитера, носки, платки. Неплохо зарабатывает. И все-таки, как Ольга могла узнать о нас, как ты думаешь?

— Не знаю, — вздохнула Настя. — Может, увидел кто-то, сказал ей. Может быть, соседи. Ты же провожал меня почти до дома. У нас на площадке такие соседи — терпеть их не могу. Он-то еще ничего, врач на скорой, зато она... Просто мегера. Все выглядывает, вынюхивает — кто, с кем, куда. А вот Ольга от них без ума. Ходит к ним чай пить, сплетничать.

Он давно уже, с того самого дня рождения, понял, что отношения между Ольгой и Настей далеки от тех, которые предполагаются между любящими друг друга сестрами. Ольга помыкала Настей, как хотела, а та хоть и слушалась, но тихо старшую ненавидела.

— Я тебе расскажу один секрет, — прошептала Настя, оглянувшись по сторонам, как будто кто-то мог их подслушивать. — Мне, конечно, не говорил никто. Просто мама с папой разговаривали, ну и... Когда Ольге было четырнадцать лет, ее какие-то гопники затащили в подвал, избили и изнасиловали. А сосед ее нашел. Он шел с работы, увидел, как она по ступенькам ползет. Принес домой, потом сам с ней на скорой в больницу поехал, врачей нашел самых лучших.

— Тебе ее совсем не жаль? — как ни был он зол на Ольгу, ледяной блеск в Настных глазах его покоробил.

Настя пожала плечами и не ответила. Помолчав немного, она усмехнулась:

— После этого она стала бояться мужчин. Вернее, не их самих, а возможности секса. Теперь тебе понятно, почему?..

— Что-то я не заметил особого страха, когда она целовалась с тем типом, — перебил он.

— С Камилом? Да, пожалуй. Значит, как-то он нашел к ней подход.

Она закусила губу, какое-то непонятное выражение пробежало по ее лицу и исчезло.

— Не бойся, — сказал он, обнимая Настю за плечи. — Все будет хорошо.

Впрочем, сам он совсем не был в этом уверен. Если Ольга действительно узнала об их встречах, ничего хорошего ждать не приходилось. Но... Пока еще светило солнце, и вечер был таким тихим и теплым — лето отвоевало у надвигающейся осени несколько ясных деньков. И о плохом думать просто не хотелось.

Назавтра Настя позвонила и сказала, что занята. Спросила, что он будет делать. Заниматься, ответил он. До начала занятий надо было ликвидировать один оставшийся с сессии "хвост", а времени оставалось мало.

Он задремал на диване, уронив на пол учебник. Звонок, показавшийся со сна необыкновенно громким, заставил его подскочить. В их коммуналке было восемь жильцов, и чтобы не путаться в "длинных"-"коротких", звонки провели прямо в комнаты.

Глазка на двери у них не было, а спрашивать "кто?" он не любил. Ограбят? Да ну, кому нужно их грабить, нищету такую.

— К тебе можно? — спросила Настя, глядя ему прямо в глаза. — Ты сказал вчера, что твоя мама только через две недели вернется.

Он знал, что не должен ее пускать, что не справится с собой, что...

— Проходи, — он отошел в сторону, дав ей возможность зайти в квартиру. — Чай будешь?

Она выпьет чаю и уйдет. И никак иначе. Ты понял, Смирнов?

— Ой! — Настя неловко повернулась и опрокинула чашку себе на юбку. — Надо застирать, а то пятно останется. Где у вас тут ванная?

Он представил, как соседи докладывают матери о визите к нему девицы, которая, ко всему прочему, плескалась в ванной. Очень весело. Расспросов и допросов будет не на один день.

— Снимай юбку, я сам застираю. На, держи, — он достал из шкафа халат матери. — Я отвернусь.

Он взял Настину юбку, замыл пятно, вернулся в комнату и... застыл на пороге.

Настя сидела на диване, поджав под себя голые ноги. Халат валялся на кресле, сверху — Настина блузка, с подлокотника неловко, словно стесняясь, свисал бюстгальтер.

— Ты... я так понимаю, чай специально опрокинула? — то ли спросил, то ли просто заметил он, стараясь не смотреть на ее высокую грудь, тонкую талию и узкую белую полоску трусиков, перечеркивающую бедра.

Она подошла к нему, положила руки на плечи. Он снова почувствовал, как просыпается в мозгу маленький вулкан, как пылающая лава заливает голову, стекает ниже.

— Ты понимаешь, что делаешь? — с трудом ворочая пересохшим от жара языком, спросил он.

— Да.

— Мне кажется... это ни к чему.

— Почему? — прошептала она все сильнее прижимаясь к нему.

— Ты еще ребенок.

— Я не ребенок. И я... люблю тебя.

И все исчезло. Мир за стенами комнаты пропал. Все, что было раньше, эти бесконечные девицы с их роскошными бюстами и бедрами, ужимками, глупыми словечками и стонами — все это было только для одного. Для того, чтобы научиться быть осторожным, нежным и страстным. Для нее одной. Для Насти.

— Послушай, — спохватился он в последний момент, — у меня нет ничего... ну, ты понимаешь? Как бы ты не...

— Не бойся, — улыбнулась она, ясно и бесхитростно. — Я посчитала. Ничего не должно случиться.