Крылья Тура.

Пошли далее...

— Вот давайте вернемся к ручке управления...

Глава 6.

Тихо и плавно я подвел разговор к вопросу технического, а может быть — и конструкторского дизайна или, иначе говоря, поиску прекрасного в формах и внешнем виде оружия. В данном конкретном случае — во внешнем виде самолета-истребителя Як-3.

— Константин Владимирович, я вам сейчас выскажу одну просьбу... Прошу вас — не надо немедленного ответа, не надо резкого отказа или возмущения, и вообще — не надо сразу хлопать крыльями и кукарекать. Просто — выслушайте и подумайте. А еще лучше, если подумав, вы дадите "добро" на эксперимент.

— Да в чем дело-то, Виктор? К чему такое многословие?

— А вот сейчас и поймете. Непривычное еще это дело, потому так и подкрадываюсь, чтобы не спугнуть удачу. И не пробудить излишнюю техническую гордыню, которая, как известно, великий смертный грех!

— Виктор, вы меня пугаете!

— Подождите, Константин Владимирович, я еще посмотрю, как вы режимный отдел пугать будете!

— Значит, так, Константин Владимирович. Не сочтите меня хвастуном, но я специально с фронта вызвал одного специалиста, которому надо показать вашу машину. Это художник студии Грекова, сержант-картограф нашего полка Анатолий Рощин. Допуск к гостайне у него есть. По второй, что ли, форме. Как вы это дело проведете — решать вам. Цель у нас будет такая. Простите меня за формулировки, но я пока не увидел в новой машине жизни. Она пока без души. Спит она. Вы же знаете эту мысль — не помню, кто ее впервые высказал, но мысль, безусловно, верная! Хорошее оружие должно быть красивым! Можно и наоборот — красивое оружие обязательно будет хорошим! Да что там! Отличным оно будет. Вот я и хочу пригласить художника, да еще и солдата, чтобы он посмотрел истребитель, посидел около него, залез бы в кабину, на крыло лег — не знаю, что ему потребуется, что бы он сжился с истребителем, слился с ним... А потом — он нарисует его, как он его видит. Чертежи и точные размеры ему давать не надо. Это ни к чему, это, наоборот, его собьет. А вот когда он нарисует, тогда вы и попробуете алгеброй проверить гармонию... А? Попробуем? Чего нам бояться? С другой стороны — может, что и получится... На что я, собственно, сильно рассчитываю. Если надо согласовать этот вопрос с главным, готов идти с вами и защищать идею!

Но идти и биться за новаторский подход в конструировании боевой техники не пришлось. Синельщикову идея не показалась совсем уж безумной, а прав и возможностей подключить месье Анатоля к проекту у него и так хватало. Так что, завтра мне было разрешено привести баталиста к птенчику.

Картинка была еще та — экспрессионисты на пленэре! Толя был в форме. Я отсоветовал ему рисковать и переодеваться в гражданку. Хоть он и в отпуске — пусть пока остается солдатом. Тем более — задание у него будет самое боевое. Так вот. Длинный и тощий боец с мольбертом и коробкой с красками сразу привлек внимание окружающих. Любит наш народ постоять за спиной у поглощенного работой человека, радостно наблюдая, как другой пашет изо всех сил, и давая труженику абсолютно не нужные ему советы.

Но этот праздник жизни быстро прекратили проверенные бойцы сталинского авиапрома — Иван Архипович и Николай Кузьмич. Они, ядовитыми фразочками и подзатыльниками для непонимающих простое русское слово, разогнали экскурсантов по картинной галерее на рабочие места, сами глянули коротко, но уважительно, и тоже отчалили. Я некоторое время посмотрел за Анатолием, но парень искал настрой, и я не стал ему мешать, занявшись своими делами.

Так прошло два дня. Потом Анатолий начал творить. Листы ватмана со скоростью осеннего листопада полетели на пол цеха. Неприметный человек в серой униформе эти листы бережно поднимал, нумеровал, ставил какой-то штамп устрашающего размера, и тихо вздыхал. И хоть вздыхал он тихо, но многие его услышали.

Сначала по одному, потом по двое, а потом и небольшими группами, вокруг Анатолия стал крутиться народ из группы Синельщикова. Они совсем затерли неприметного человека в угол, нагло вырывали листы ватмана прямо у него из рук и что-то негромко обсуждали, разложив эскизы под светом лампы. Потом стали обсуждать это громко. Потом стали орать и хватать друг друга за грудки.

Поскольку такое хамское, прямо говоря, поведение стало мешать творцу прекрасного, я этих крикунов быстренько попёр из цеха, а сам пригласил ведущего конструктора.

Синельщиков долго перебирал листы ватмана, что-то хмыкал, а потом отошел к телефону и отдал какое-то распоряжение. Какое — я узнал тогда, когда в цех притащили кульман. Группка из трех молодых людей шустро завозилась около него, ваяя что-то тянущее, как минимум, на Сталинскую премию.

К вечеру Толя долго стоял перед очередным листом ватмана, то поднимая руку с карандашом, то опуская ее, как бы боясь дотронуться до рисунка, потом он все же решился, бросил карандаш в коробку, нашел меня глазами, и пробормотал: "Ну, вот... Как-то так. Теперь бы это показать конструкторам надо... Я не знаю, что дальше..."

Минут через десять, по моему звонку, в цех подошел Синельщиков. Причем ведущий конструктор тащил за собой и главного.

— Ну, и что тут у вас? — заинтересованно спросил Яковлев.

— Вот, посмотрите, Александр Сергеевич. И вы, Константин Владимирович... Вот, что у Толи получилось. Теперь, как говорится, вам решать... Но эта машина, на рисунке, — живая!

Я еще раз взглянул на лист ватмана. Там, в карандашном наброске, чуть склонив к зрителю правое крыло, летел сокол! Красивый, сильный, уверенный в себе благородный хищник! Это было что-то.

Начальство долго смотрело на рисунок, переглядываясь, и легко постукивая по листу пальцем в каких-то, понятных только им, местах. Последовал быстрый, короткий обмен мнениями.

— А если чуть-чуть сместить назад фонарь?

— А прилив крыла...

— Здесь — воздухозаборник сделаем...

— Нужно точно рассчитать диаметр тоннеля...

И потом —

— Ну, что, Константин Владимирович? Оставляйте на ночь необходимую группу, и оставайтесь и сами, пожалуй... За ночь надо проверить гармонию алгеброй и перевести эту красоту на язык цифр и типоразмеров... А вы сможете остаться в КБ на ночь, Анатолий? Ведь формально вы же в отпуске?

* * *

Конечно, Анатолий остался. Да и я тоже решил заночевать на заводе. Благо — это было для конструкторов не в первый раз, и схема ударного ночного труда была уже отработана. Вместе с подачей горячего чая, бутербродов и предоставления, в случае необходимости, спального места нуждающимся. Одно из которых я и занял, попив чая и съев пару бутербродов с соленой кетой.

Наутро картина прояснилась. У конструкторов произошел прорыв и что-то сложилось. Какую-то идею из рисунка Толи Рощина удалось ухватить на кончик конструкторского карандаша и перенести на чертеж. Какой-то пустяк, но он изменил всю картину. Причем — кардинально. Настолько, что невыспавшийся Синельщиков крепко пожал мне руку. Я лишь пожал плечами и сказал, что своей заслуги в сделанном я не вижу. Ведь сделано-то это не мной, а художником Рощиным и инженерами-конструкторами из группы Синельщикова.

Константин Владимирович лишь отмахнулся и сказал, что принято решение заложить малую серию — истребителей 15-17, не дожидаясь проверки внесенных изменений в трубе ЦАГИ, поскольку, мол, и так видно, что это хорошо. А эта группа самолетов потом и пойдет на войсковые испытания.

А ему теперь надо срочно просить подогнать под новые размеры стволы пушек на 23 и 37 мм для установки на двигателе ВК-107, которые, все же, были сделаны заводом N 26 и прошли проверку и испытание на выработку 100-часового ресурса.

А вот это — совсем замечательно! Это лучше, чем я мог ожидать! Однако, ведь в прошлой реальной истории, Як-3 был выпущен с двигателем ВК-105 ПФ2. А 107-ой двигатель пошел на Як-3 только в октябре-ноябре, что ли, 1943 года. И в части новый истребитель поступит лишь в 1944 году... Интересно, неужели что-то меняется в ходе войны? Или просто я недостаточно точно помню и представляю давно минувшие события? Нет ответа...

* * *

Не было ответа и мне. Ответа на единственный мой вопрос: "Когда же я полечу на новом истребителе?"

Дело было в том, что на летающей машине, прототипе N 1, уже были назначенные на испытания летчик, инженер-двигателист и оружейник. И пускать туда еще и никому неизвестного В. Туровцева никто, собственно, и не собирался. Ждали вторую машину, а оно вон как оказалось! Я сам себе и подложил свинью.

Оказалось, что теперь надо ждать совершенно другую машину, которую сейчас, под неусыпным ежеминутным контролем Синельщикова, делали рабочие под командой Архипыча и Кузьмича.

Причем, когда утих первый шум и гам по поводу рисунков Толи и необходимости переделки, а, точнее, создания совершенно нового самолета, довольный Архипыч толкнул меня в бок и прошептал: "Вот видишь, Витя? Посидел ты, подумал, вот оно что из этого и вышло! Хорошо вышло, одним словом! Не ошиблись мы в тебе с Кузьмичом! Я тогда с первого взгляда сказал ему — наш парень! Орел!"

Я, который лучше многих помнил, что именно сказал мне тогда старый хрыч, лишь помотал головой. В радостном, можно сказать, изумлении. Но с полным пониманием и поддержкой, мол, а как же! Я — да и не помню! Именно так ты и сказал, Архипыч!

Ну, да ладно! Дела шли, шли довольно скоро, рыбьи скелетики истребителей в цеху быстро обрастали фанерной и дюралевой "кожей", самолеты принимали свою изящную форму. В свое время подошли и были установлены климовские 107-е моторы. На самолеты поставили и оружие. Причем — в трех вариантах. Пушка ШВАК и два УБС, 23-х мм пушка ВЯ и две пушки по 20 мм, и последнее — 37 мм пушка и две пушки по 20 мм. Вот это сила! Правда, снарядов для 37 мм пушки удалось запихнуть всего 25 штук, но оставалась надежда, что конструкторы извернутся, но кое-что еще в этом направлении сделают.

По моей просьбе, Толя Рощин не бросил свое теперь уже родное детище, и сейчас разрабатывал для него схему окраски в летний и зимний камуфляж. Причем, летом был предусмотрен и зеленый и серо-голубой цвет раскраски. Получалось красиво.

В общем — дела шли.

* * *

Шли они, шли, и пришло, наконец, время, когда первенца выкатили из дверей цеха. Красивый, новенький, блестящий лаком на плоскостях, истребитель был прекрасен. Насчет лака пришлось спорить и надрываться тоже мне. Ранее, проектом лак не был предусмотрен. Но, зная, что превышение скорости более 700 км/час на пикировании грозит Яку отрывом обшивки крыла, я уж постарался и настоял на том, чтобы фанерный лист сажали на площадку для крепления большей площади, и, заодно, предложил покрыть плоскость крыльев лаком. Для повышения скорости, разумеется, а не для красоты. Истребитель был красив и так. Казалось, он присел на бетон полосы и недоуменно ждет — что же вы, люди, не отпускаете меня в небо?

Отпускать его в одиночку я не собирался. Теперь был мой черед поднимать "третьяка" в небо. Как то так сложилось, что однажды в разговоре я назвал его так. Как всегда — болтнул, не подумав. А оно возьми, да и укоренись. Так и прижилось — третьяк, да третьяк. А что? По-моему — хорошо! Кратко, но образно.

В общем, все было к полету готово. Шеф-пилоту Конторы все необходимые зачеты я сдал, местность изучил, облетывая район с инструктором на двухместном Як-7, сам был весел и здоров. Пора было "третьяку" вставать на крыло. Раз пора — значит, пора!

...Механик, помогавший мне запустить двигатель, ободряюще хлопнул меня по плечу, улыбнулся и ссыпался с крыла.

Новый 107-ой мотор ревел молодым, веселым зверем. "Третьяк" дрожал от нетерпения поскорее разбежаться по полосе, оттолкнуться и ввинтиться в бескрайнее голубое весеннее небо...

— Дед, взлет разрешаю! Удачи!

— Вас понял, поехали!

Разбег, меня привычно вжимает в бронеспинку. Отрыв! Миг — и я снова в небе!

— Здравствуй, небо! — в восторге заорал я. — У меня снова крылья-я-я!

Глава 7.

Нет слов! Просто нет слов, чтобы описать все, что я чувствую! Лучше всего подошло бы — "Это просто праздник какой-то!", но это уже сказано Этушем (точнее — будет сказано, сейчас молодой лейтенант Этуш где-то тянет армейскую лямку), да мне и не передать его интонацию.

Истребитель — блеск! Я чувствовал абсолютную свободу в полете, изумительный по легкости пилотаж и огромные возможности, заложенные в машине. Надо бы поскорее провести учебный бой, причем — сначала с каким-нибудь нашим истребителем, с точно установленными летными данными, чтобы не было разногласий в оценке результатов. Ну, а уж потом... Потом можно и с трофейным мессом каким-нибудь. Желательно — не битым и поновее чтобы был, с мотором, еще не выработавшим свой ресурс.

Полетное задание на первый вылет было, сами понимаете, достаточно простым — взлет, полет по коробочке, заход на посадку и посадка. И все. Да, тут особо не разгуляешься. Но, что делать? Поспешать нужно медленно.

...Самолет прижался к бетонке, лег на "воздушную подушку", собранную у него под фюзеляжем выпущенными в посадочное положение закрылками, стукнул колесами раз, другой, победно качнул крыльями и покатился к ангару, где размахивал руками и подпрыгивал ждущий нас народ.

— А хорошо Як "вписывается" в воздух, Витя! Как-то органично. Сидит, что называется, как влитой! Только вот камуфляж... Резкий он какой-то. Как ты поближе подлетел, так это стало бросаться в глаза... — закручинился Толя Рощин.

— Ничего, Толя, не горюй! — пыхтя, ответил я, борясь с лямками парашюта и пытаясь удержать зажатый коленями шлемофон. — Я тебе сейчас "один умный вещь скажу"... Уф-ф! Наконец-то! — я сбросил парашют на крыло, сверху швырнул шлем, и рукой растрепушил мокрые волосы.

— Ты, Толя, попробуй этот камуфляж наносить точками. Ну, не точками, конечно, как при письме, а квадратиками такими маленькими, сторона сантиметра полтора-два, а? Вот увидишь — станет намного лучше. Эти резкие переходы уйдут — ведь более темные квадратики можно чередовать с более светлыми, и делать такой пла-а-а-вненький переход! А метров с тридцати-сорока это будет смотреться вообще как картинка! А для работы надо шаблоны такие нарезать, из квадратиков, — гуще, реже, совсем редко... Ну, ты понимаешь?

— Понял! Это ведь как пуантилизм! Здорово придумал, Витя! — обрадовался наш баталист. — Сегодня же и попробую. Архипыч! Архипыч! Вы какую машину сегодня заканчиваете? Что? "Семерку"? Погодите под покраску ставить — я кое-что на корпусе помечу...

Ну, вот, рад — как ребенок. А пуантилизм, там, или вообще — "цифра", — какая нам разница? Лишь бы работало!

Да, вот еще что... Надо бы праздничный вечер для Толи сделать. А то вытребовал парня в Москву, дали ему отпуск, а он пашет как лошадь, даже по ночам, а отдыха — никакого. Да и мне немного развеяться можно, а то мы действительно что-то заработались...

Все... Я вроде все закончил, парашют сдал, "третьяка" уже облепили техники, Толе установку выдал. Теперь надо идти писать отчет о пробном вылете. Отчет будет написан просто и лаконично: "Это полный... восторг!"

...Вот есть такие моменты в жизни человека, а то и целого коллектива, когда, как по волшебству, все становится легко и просто, все на удивление ладится и получается — прямо как в сказке! Такие удачные дни пришли и к нам. Конечно, я понимаю, что так просто, без вложенного труда и пота, этого не бывает, но — со стороны смотрелось именно так. И, что интересно, многими прорыв связывался с личностями двух прикомандированных с Южфронта, вот ведь что интересно! Спорить и рвать рубаху на груди я не собирался, а больше все хмыкал и отмалчивался. А за Толю я был искренне рад. Синельщиков однозначно шепнул мне, что орден — не орден, рано еще об этом говорить, сначала нужно провести все испытания и поставить истребитель на серию, но премию — и очень весомую премию, Толя уже заработал. На самом деле — он здорово сократил время работы над истребителем, просто здорово! Да, а прогон сделанных по новым пропорциям моделей третьяка в аэродинамической трубе ЦАГИ дал исключительно положительный результат. Но, конечно, были нащупаны и некоторые "шероховатости", а как же без этого! Но это все дело поправимое! Над ними уже работали.