Интересно, можно было все перевернуть тогда, в сорок девятом — когда наш гений торпедно-правозащитный предложил "Дачника", а попросту, гражданина Солженицына, к своей "группе реабилитации" привлечь? И ведь грамотно обосновал, в докладной на имя Пономаренко — что получив прямое дозволение от ГБ на поиск брака в ее работе, нашему "Льву Толстому двадцатого века" будет просто неудобно заниматься антисоветчиной, да и времени на нее не шибко найдется, так что пусть хоть так человек пользу принесет? Но Пантелеймон Кондратьевич встал на дыбы, "козла в огород пустить", и я его тогда поддержала. Поскольку видела Солженицына на тот момент уже сложившимся мерзавцем, врагом, под влиянием его позднейшей биографии, мне известной. А был ли он таким на тот момент — вот сейчас не знаю. Я тогда по молодости предпочитала по простому — да так да, а нет так нет, и если человек после ссучился, значит изначально в нем гниль была. Наверное, с какой-то категорией людей так и есть, а с какой-то — гораздо сложнее. Вальку, "Скунса" забыть не могу — но что с ним случилось, история отдельная.

И наверное это дьявольски трудно, быть Рудольфом Сикорски — который с приговором Абалкину до последнего тянул, потому что для него жизнь одного человека, и благополучие всего человечества, были равны на чашах весов? А я не такая — и не знаю, стану ли такой когда-нибудь. Я вообще уникум — в тридцатых, истинная комсомолка, на собраниях поднимавшая руку за казнь "врагов народа", и сохранившая до сих пор что-то из тогдашнего максимализма (и в чем не раскаиваюсь) — а теперь, ну не совсем человек из века двадцать первого, но понять уже те мышление и психологию могу отлично. Смоленцев вообще меня назвал, "зависшей между мирами". Ой, не разорваться бы!

По существу: гражданин Солженицын вчера сдал в издательство рукопись с названием "Нельзя стать Богом". Фантастический роман, сюжетом похожий на тот, известный в иной истории и пока не написанный в этой. Но расследование показало, что братцы Стругацкие (здесь уже известные молодые писатели, выпустившие первые книги на модную "космическую" тему), новую линию про "институт экспериментальной истории" уже обкатывали, в разговорах с писательской публикой, может подскажут чего? Что ж, Пушкин Гоголю тоже сюжет для "Ревизора" бесплатно дал. Но все ж надо будет установить, здесь авторы были согласны, или интеллектуальная кража имела место? Хотя и тут Солженицына не прижать — по докладам, у Стругацких намечалось что-то в средневековом антураже, как и в той реальности. А в солженицынском "шедевре" по-другому!

Некая "межвременная" Контора наличествует. Но забрасывает своих агентов в прошлое вовсе не с научными целями. А ради спасения наилучших его представителей — ну конечно же, творческой интеллегенции — которые должны погибнуть. Причем со строжайшим запретом вмешиваться в "политические распри", ну кто мы такие, чтобы давать преимущество даже той стороне, кто нам кажется правой, а вдруг Равновесие поколеблется, и в итоге вырастет объем зла в мировом масштабе? Оттого например, не рекомендуется спасать политиков и героев, ясно отчего. Нежелательны и "технари", а вдруг они что-то особо убойное изобретут? Зато высшую ценность имеют гуманитарии: чтоб сумел всю общечеловеческую культуру осчастливить, написать еще какую-нибудь симфонию или роман.

И вот, влетает такой засланец, нет, не на феодальную планету Арнакар, а в год сорок второй, на оккупированную территорию! Чтобы вытащить из гетто гениального Пианиста, за день до того, как фашистские каратели расстреляют там всех, несколько тысяч советских людей. Но спасен будет лишь один человек — хотя технически, возможность вывести всех, есть, но как тогда с Равновесием? При этом нельзя убить ни единого фашиста — а как это отразиться на Равновесии? Нельзя даже предупредить подпольщиков об угрозе, случайно ставшей известной герою. Нельзя вмешаться, лишь смотреть, как у тебя на глазах фашисты сжигают деревню со всеми жителями — "это ужасно, бесчеловечно, но ради спасения бесценного Гения можно пожертвовать жизнями тех, о ком завтра и не вспомнят". И так далее.

Ладно, спасли. Герой доставляет Пианиста в партизанский отряд (как и задумано, ни один немец при этом не пострадал). Самолет на Большую Землю... и вот, в Москве музыкант пишет не просто симфонию а что-то вроде "Вставай, страна огромная", или Ленинградской Симфонии Шостаковича! Что, на взгляд межвременной Конторы, тоже является нарушением Равновесия, могущим дать преимущество в войне одной стороне (СССР)!

Дальше целая глава терзаний, "твари мы дрожащие или право имеем", в конце все же решают, что интересы всего человечества больше, чем одной страны, даже своей (забыла сказать, у героев из будущего — русские имена). Сначала хотят ради все того же пресловутого Равновесия полностью откатить назад, пусть будет как прежде, погибнет музыкант со всеми расстрелянными в гетто. Но затем находят "идеальный, гуманный способ, устраивающий всех". Главный герой снова прыгает в прошлое, как раз на партизанский аэродром перед отлетом, и лишает Пианиста памяти, вместе с рассудком. И в Москву прилетает помешанный, пускающий слюни, ничего не помнящий из своей прежней жизни — но, усаженный за рояль, по-прежнему способный творить!

Ни один фашист, повторяю, от рук героя не пострадал. Зато его действия стали причиной гибели (я не поленилась, посчитала), тридцати семи партизан и подпольщиков, шести летчиков, двадцати двух бойцов РККА, и полутысячи (точно не названо) мирных жителей. Такая цена спасения Гения — которую и те, кто в светлом будущем, и сам герой, и музыкант (пока помнил) принимают как должное. Да, и патриотизм в романе назван "национальной узостью, пережитком", а Великая Отечественная война — чудовищным недоразумением, в которой обе стороны неправы и виноваты!

И что теперь нам с этим делать? В принципе, поскольку там в тексте есть высказывания про советский строй и даже про товарища Сталина (все еще здравствующего, и пребывающего на посту Верховного Вождя Партии!), можно подвести под статью тем более что гражданин Солженицын уже сидел за то же самое с пятьдесят первого по пятьдесят пятый, так что сейчас рецидивистом пойдет, а это уже автоматически увеличение срока, даже по той же самой статье, и гораздо худшие условия отбывания. Или же, а что если напечатать, как просит, мы ж не звери... вот только с соответствующим предисловием, и "рекламной" кампанией в прессе, да после майских, вслед за чем-то патриотическим, что там в планах издательств числится, чтобы вещь была посильнее? Он так не мучеником, а юродивым станет, посмешищем, полоумным, в глазах подавляющего большинства наших советских людей! Да, мне лично так больше нравится — но последнее слово будет за Пономаренко. Если уж Пантелеймон Кондратьевич — бессменный глава нашей "инквизиции", с самого начала.

И обязательно разобраться, насколько Аркадий и Борис Стругацкие разделяют взгляды этого... Их жалко будет потерять, в отличие от твари!

Аркадий Стругацкий. "Обитаемый архипелаг". Статья в журнале "Знание-сила" в 1968.

Нас часто спрашивают, отчего мы выбрали такую странную модель Вселенной? Жители планет, удаленных от Солнечной системы на "многие сотни и тысячи световых лет" абсолютно схожи с землянами в биологическом плане, вплоть до возможности браков и рождения детей. В то же время по-настоящему Иных в мире наших романов на удивление мало, пока. Что совершенно непохоже не только на космическую фантастику Запада, но и на картину мира, более правдоподобную с точки зрения современной науки. Доходило до того, что некоторые ответственные товарищи попрекали нас даже не тем, что обитатели Саракша и Гиганды подобны землянам, а тем, что они, исключительно белые европеоиды, "а где показана борьба угнетенных народов и рас"?

Если западная фантастика, это исключительно товар для развлекательного чтения, описывающий приключения отважных героев в иных мирах, с обязательным хэппи-эндом, то есть по сути, вестерн с "инопланетным" антуражем — то советская фантастика, как и вся советская литература, должна служить прежде всего задаче воспитания советского человека. Воспитания не навязчивым менторством (так скорее будет достигнут обратный результат), а показом жизненной ситуации под неожиданным углом, над которым стоит поразмыслить. И фантастика, в отличие от реалистичной советской литературы, отличается лишь еще одной "степенью свободы", позволяющей моделировать мир, которого нет. Сюжет, действие, держащее читателя в напряжении, тоже может (и должен) быть полезен. Можно сравнить действие, "экшн", с "ракетоносителем", обеспечивающим вывод на орбиту читательского внимания "полезной нагрузки", идеи, что мы собственно хотим своим произведением сказать, что показать. Равновесие должно соблюдаться — перегруз в сторону "идеи" даст скучный (хотя и правильный) трактат вместо художественного произведения. А перегруз в сторону "экшна" даст западную фантастику, где хорошие парни всегда побеждают, просто потому что у них метче кольт или бластер, тяжелее кулак, а в остальном же их отличие от плохих минимально.

Этот образ (правда, там говорилось о самолете и его полезной нагрузке, а не о ракете), и многие другие, мне дал тот, кого я считаю своим Наставником, несмотря на то, что он не имел никакого отношения к литературе. Адмирал Лазарев Михаил Петрович, самая загадочная и легендарная фигура советского флота — под началом которого мне выпала честь служить в течение всей войны 1945 года на Дальнем Востоке, и не раз встречаться в дальнейшем.

Я был тогда совсем "зеленым" лейтенантом из училища, даже не закончившим школу военных переводчиков, интеллегентным мальчиком из Ленинграда. Он — просоленным морским волком, командующим флотом, Трижды Героем, а до того, лучшим из советских подводников, имея на счету около сотни потопленных вражеских кораблей. Я не мог понять, отчего он старательно выделял меня из всех — нет, не создавал никаких тепличных условий, но всегда делал так, чтобы я был свидетелем каких-то важных и интересных событий. Причем после еще и спрашивал — что я видел, необычного и интересного, под каким новым углом? Прямо сказав мне, как в шутку — "а вдруг после писателем станешь, пригодится".

Это было сказано тогда, когда я и сам не помышлял, что литература станет моей профессией. Неужели он знал?

Трудовой подвиг советского народа, сумевшего создать такой корабль как прославленная подводная лодка К-25, намного опередившая свое время, казался тогда настолько невероятным и врагу, и нашим союзникам, и даже нам самим, что на Северном Флоте еще до Победы ходили разговоры о "подводных силах коммунистического Марса", или наших потомках из будущего, приславших корабль с экипажем на помощь Советскому Союзу в этой самой страшной и тяжелой войне. Я сам был свидетелем того, как в Токийском заливе, после подписания капитуляции Японии, где я присутствовал в качестве переводчика, американский адмирал Нимиц абсолютно всерьез просил поделиться тайной "межвременных контактов", которые, по убеждению американцев, не могут быть достоянием одной страны, а лишь всего человечества. Ответ Лазарева, со смехом давшего союзникам совет лечить своих экспертов от шизофрении, тогда показался мне абсолютно истинным. Но уже после, он сказал слова, смысл которых я сумел понять лишь много позже.

Он сравнил время с рекой, в которую нельзя войти дважды — ведь она течет, меняется! И если вы сумеете переместиться назад и что-то изменить, то само течение станет другим. Но тогда не будет существовать и того будущего, из которого вы пришли, а значит, и вас самих. Но тогда и изменения истории не будет — некому его произвести! Нарушается причинно-следственная связь, возникает парадокс.

Которого можно избежать — представив, что "ваше" будущее продолжит существовать, в прежнем русле. А измененное, образует новый поток реки времени, как бы не ваш, но "параллельный" мир!

И нет никакого Критического Парадокса, могущего разрушить мир при изменении. Чего не понял Солженицын, когда украл идею одного из наших будущих романов. Настолько боящийся что-то изменить, что это выглядело просто подлостью, а также отсутствием логики: ну от чего он решил, что запретны лишь собственные прямые действия пришельца из будущего, а не косвенные последствия его действий, и даже самого его появления?

Но если Парадокса нет, и историю можно менять — то где тогда предел моральной ответственности за это?

-Ответ простой — сказал Адмирал — мы отвечаем за все то, что в силах изменить. Даже в том случае, когда не видели возможности — отвечаем за то, что оказались недостаточно зорки и умны. И конечно, в том, если "хотели как лучше, а вышло как всегда" — за то, что ошиблись.

Отчего миры, возникающие из-под пера моего и брата, так похожи на наше земное человечество? А это наша "лаборатория алхимика", наши колбы и пробирки, стоящие на рабочем столе. Нам интересны прежде всего закономерности развития земных людей — ведь подлинно инопланетные создания будут иметь принципиально иную этику, психологию, мораль — возможно, весьма отдаленные от наших. Нам интересна и эта проблема, каким будет иной, нечеловеческий разум, ведь когда-нибудь, в далеком космосе, мы обязательно с ним встретимся? — но это вопрос не на сегодня, и даже не на завтра. А вот представить человечество, подобное нашему, но где-то свернувшее на другой путь?

Мне приходилось участвовать в допросе Мацумото. И я запомнил, как он сказал, "если бы в Японии все пошло вот так — а может, мы и живем в отраженном мире". И наши миры первоначально были не инопланетными, а "параллельными", теперь об этом можно рассказать. Мир Мацумото все же родился первым — Япония, где не было революции Мейдзи. После — я был переводчиком "Семи разбросанных камней" на русский. Причем так случилось, что русская версия, с согласия автора, вышла из печати даже раньше японской. Что породило совершенно ложное, но встречающееся в западной критике мнение, будто подлинными авторами были я и брат.

Что если они существуют — "альтернативные миры"? Как например — битва при Садовой, 1866 год. При победе австрийцев, Бисмарк вошел бы в историю не как объединитель Германии "железом и кровью", а как один из мелких неудачливых политиков с чрезмерными амбициями; не было бы разгрома империи Луи-Наполеона, не было бы Парижской коммуны. Но мощь Пруссии росла — и где-нибудь к 1914 году ей все равно предстояла бы разборка с Францией, на этот раз возможно, более успешная. Возникла бы Германская империя — и законы империалистической конкуренции за рынки сбыта вынудили бы ее к общеевропейской, а может быть и мировой войне, первой мировой, где-то в 1939 или 1941. Ленин и Гитлер остались бы невостребованы — но гнилость дома Романовых и их режима неизбежно привела бы, в итоге проигранной войны, к коммунистической революции, пусть с другим вождем; за ней последовали бы революции еще в нескольких странах. Энгельс считал, что у австрийцев шансы — предпочтительнее! Но история сыграла по-своему — и пруссаки победили (прим. — мир моей "Страны Гонгури" — В.С.). Насколько этот мир отличался бы от нашего, и что писали бы историки там?