— Мерзкие садисты! — сказала я. — Ребенка бьют! Мари плохому учат, а она министра напугала!
— Он был неплохая партия! — строго сказала мама.
— Да... — мечтательно сказала я, — как ее увидел, так рванул прочь напролом через стенки.
Мама, наконец, поняла, что ничего полезного от меня ждать не стоит, разве что ребеночка.
— Разве вы не рады, что я решила все проблемы? — обижено спросила я. — Мама хотела в отставку, Мари не хотела жениться, папа страдал, а я хотела иметь полностью развязанные руки для решения проблемы в Англии. Теперь мы ни от кого не зависим, и я даже могу не убивать принца, если он мне понравится... И я могу делать что угодно, как мне захочется, даже ничего не делать и просто наблюдать... И потом, никому не будет резона на нас охотиться, если взбешенный слон наломает там дров, уволив нас с треском!
— Мы уволены с треском! — обречено сказал отец.
— Да, министр вылетел с треском... — подтвердила я. — Он пробил все перегородки и проломил даже дверцу своей кареты. А летел как, летел со стульчиком сзади, как на помеле! — воскликнула я.
— Лу!
— Но кто же знал, что он воспримет так Мари?! — отозвалась я. Я прямо с негодованием за сестру вскрикнула. — Кто же знал, что он примет Мари за чудовище, ужасную, уродливую, сумасшедшую, страшную...
Мама живо почему-то прекратила поток моего негодования на нехорошего министра и пламенную защиту сестры.
— Лу права, — сказала мама. — Во-первых, нам нужно быстрей исчезнуть отсюда, раз ты привел сюда министра, и опять раствориться до ее излечения... Во-вторых, для действий в Англии твоя отставка как раз кстати, это дает вам полную свободу действий, это раз, возможность появляться с чистой совестью там, где раньше шпион выглядел бы неловко и подозрительно, два, и, наконец, вас с Лу не смогут отослать на какое-то задание из Англии тут же, независимо, дали ли вам задание или нет, как это часто бывало. Ведь вы, если честно, до этого никогда не были в Англии открыто больше нескольких дней — вас отсылали из Англии буквально сразу же после того, как о вашем приезде становилось известно там, выше... Или вы забыли, как вам много лет подряд вообще не давали возможность вернуться в Англию, тут же давая следующее встречное задание, едва вы успевали выполнить предыдущее, а то и до того?
Я благоразумно промолчала, предоставляя возможность выступить адвокату дьявола.
— Министерство на самом деле нас бы только сковывало своими предубеждениями... И требовало бы дел, тогда как сейчас мы получаем возможность заниматься своими делами открыто, под прикрытием своих дел решив и проблему с заговором, ибо все-таки у нас поместья... А в случае смены власти у нас не будет поместьев...
Я благоразумно кивала. Да, да...
— И, наконец, в случае переворота или какой-либо неудачи или смерти членов королевской семьи первым делом сменят, или вообще казнят министра, а какой он дохлый будет жених?
— Меръкантилизъмъ, — глубокомысленно прокомментировала я. Немного покачав возмущенною головой.
Мама укоризненно обернулась на меня.
— Вся его красота в титуле! — поспешила важно согласиться с ней я. — А когда его с министерского поста ссадят, только в старичка превратится, и его только и видели... На плахе...
Судя по реакции Мари, маме мое соглашательство тоже не понравилось.
— Ой, я такая меркантильная! — поспешила загладить плохое впечатление я. — Может Мари голенькие старички и нравятся!
Мари замахнулась на меня.
— Когда мертвенькие! — завопила быстрей ее оправдание я, увидев за спиной неизвестно откуда возникшего министра.
Второй удар был точнее.
— Без головы, холодненькие и синенькие! — истерически вопила я изо всей силы.
Министр застыл.
Мари схватилась за тяжелое. Топор.
— Чтобы в кровушке! — отчаянно завизжала я словно резанная.
Мари наконец обернулась и увидела быстро убегающего министра.
Зарычав, она ринулась за ним. Забыв отложить предмет. Но, судя по топотку, министр все же бегал быстрее. И истерически визжал.
Я увидела, как он буквально влетел в пролетку, затравлено оглядываясь на преследующую Мари.
— Господин, дайте я с вами объяснюсь! — орала она, все еще держа в руках топор.
— Гони!!! Гони!!! — послышался бешенный истерический крик папиного начальника. Удравшего от ужасного чудовища.
Кучер бешено лупил коней, сжавшись в комок и бросая мгновенный затравленные взгляды назад и отстреливаясь на полном ходу одной рукой навскид, правда, попадая в небо.
Я с удивлением смотрела за развитием их отношений.
— Я же говорила, что он Мари не выносит! — довольно сказала я. — Отстреливается!
Дальше было плохо. Ибо сестра все же вернулась. Живой. А говорить сестре правду о кавалерах дорого обходится для жизни!
— Во-первых, мы уезжаем отсюда... — сказала я. — Я видела за вашим министром хвост, — в этой местности увидеть дважды одного и того же человека слишком много, хоть он и переоделся. А во-вторых, только что прибыл странный экипаж вон к тому леску, и хоть убей меня, если это не бретеры...
Мари хмыкнула.
— Я, конечно, могла подумать, что они на пикник, если б это был не наш лесок... И если б у них вместо закутанных мушкетов были закутанные женщины...
Индеец переглянулся с китайцем, и они уставились на меня, ожидая указаний или каких-то моих планов на всякий случай, если просто пойти и вырезать их покажется мне слишком простым.
— Мы внутри дома, вы снаружи... — сказала я, вздохнув и коснувшись ноги. Чтоб они поняли почему. Я сделала рукой полукруг, мол, пусть зайдут в спину и вырежут, пока мы будем стрелять из окон. Для сливавшихся с местностью двоих убийц это было гораздо лучше, чем мелькать из окон. И риска никакого для двоих — все внимание сюда.
Они исчезли еще до того, как направившийся к двери отец захлопнул ее и закрыл на засовы.
Мари и мама деловито заряжали ружья, кидая их мне. Я тоскливо водила дулом по цветному стеклу.
Если б не нога, я б сама пошла вырезала их, а так тут придется работать мишенью. Я подозревала, что они не будут атаковать, а, рассосредоточившись кругом, расстреляют нас, когда мы выйдем из дома или на веранду. Здесь мы были при атаке в выигрыше, а при убийстве в проигрыше, ибо одно дело стрелять в дом, стоящий на виду, а другое дело стрелять в густой лес, где за кустами сам король мог спрятаться.
Я все-таки вычленила четверых — они перли как лоси. Но мама и папа никак не могли их увидеть и понять, что они там есть, а Мари ухватила лишь одного. А я сама боялась стрелять, чтобы случаем не сбить своих китайцев. Они вполне могли плавать в тех же водах, а зачем девушке мертвые китайцы?
Указав родителям и сестре места, и, выложив возле себя еще четыре ружья, я просто подняла свою шляпку на палочке в окошко.
Проревело двадцать семь выстрелов!
— Черт!!! — выругалась я. Почти одновременно в ответ им проревело четыре наших, потом опять четыре, потом опять. Три залпа щелкнули почти мгновенно. Но никому даже в голову не пришло, что их там столько! Ведь я видела одну карету!
Все мои теперь били на засеченные вспышки — слава Богу, хоть это все умели, засекая одним взглядом места с абсолютной точностью и потом стреляя по памяти, как по карте. Этому учил меня японец, а я своих — как в упражнениях наблюдательности ты засекаешь места вспышек как на картине, а потом стреляешь в то место, ибо вся карта вспышек у тебя в голове с точной привязкой к местности. Это элементарно позволяло сражаться с большой командой.
Родителям повезло больше — только Мари положила возле себя десяток заряженных и пристрелянных ружей и теперь просто быстро стреляла навскидку прямо по вспышке из-за тюлей, беря одно ружье за другим. Я с завистью смотрела — она делала это качественно.
Мы еще раз перезарядили все ружья.
Тюль в моей комнате представляла одну большую сплошную дырку. Как и стена напротив. Хозяйка же комнаты была очень недовольна собой и поклялась заняться собой на досуге — еще бы, вместо двадцати семи обнаружить лишь четырех убийц — меня аж дрожь взяла, что могло случиться. Шпион фиговый, старею!
Я содрала с кровати полог и накинула сверху вместо тюли на штыри карниза.
Они стали стрелять сюда одновременно с шевелением.
Нам повезло, что вся семейка не просто отличные стрелки. Боевого стрелка делает не только умение стрелять. Но и умение зарядить ружье, поднять ружье с полу, мгновенно выстрелить. Многие видели, что удар мастера боксера часто почти невидим противнику. Но мало кто понимает, что почти до невидимости, мгновенности, можно натренировать все действия, начиная от взятия ружья в руку. Тут все стреляли автоматически — то есть прицеливание уже было навыком и даже не занимало рассудок, как ходьба. Мы его даже не замечали и не видели мушки, а просто вскидывали ружье на вражеские вспышки, отмечая на внутренней карте местности в воображении их все, и стреляя практически вслепую из любой точки и прямо на слух. Нам не нужно было их видеть, если была привязка к местности.
К тому же любой из нас мог стрелять из любого положения — такой метод часто применяют охотники, которым приходится сидеть в укрытиях и сложных местах, и которые не могут правильно прицелиться, вскинув ружье к глазу просто из-за местности. Или из-за невозможности делать резкие движения. Или из-за того, что ты не знаешь, откуда появиться зверь, и не можешь шевельнуться, не выдав себя. Это требует большого мастерства. Такое часто демонстрируют снайпера в цирке — ты вроде и не целишься в ту точку, а точно поражаешь цель. Для этого ты используешь вспомогательные точки и...
У Мари выстрелы из шести ружей из-за ее реакции и скорости сливались почти в сплошной треск, а потом она отпрыгивала, и никто просто не успевал ее подстрелить. Навык и скорость — великая вещь! Денег на обучение никто не жалел — она выстрелила миллионы раз на полигонах и охоте, пока я с отцом дело делала, ибо ей было скучно одной, потому абсолютно любое ружье у нее в руках прыгало ей в руки и мгновенно стреляло само. Даже не подымаясь к плечам, но точно в цель. Да и практика была хорошая, когда она оказывалась с папой.
Я тоже стреляла с детства и очень быстро, да и реакция у меня быстрее, глаз острее, наблюдательность сильнее, оружие просто чувствовала, но сестре Мари, право дело, даже завидовала. Она стреляла из любого положения, любой точки, абсолютно не глядя, спиной, ружьем назад, в бок, в сторону; из абсолютно любого скорченного положения, даже вверх головой и совершенно не целясь. И ложила пулю за пулей в колодец, перерубала пулей поставленную на бок игральную карту, из шести подброшенных монет сбивала лежащими у нее в ногах шестью заряженными ружьями все шесть, так что они просто заливались трелями, улетая прочь, когда пуля попадала в них и они летели с характерным звуком.
Мари была как обезьяна — она стреляла со шкафов, стенки, а еще с детства любила стрелять, повиснув ногами на люстре головой вниз и раскачиваясь. Причем всегда с возрастом попадала, особенно из проверенных пристрелянных ружей.
Особенно эффектно было, когда она стреляла, крутясь на веревке, качаясь и повиснув на одних ногах, зажав ногами веревку, головой вниз. Зато в качающуюся было невозможно попасть, разве случайно.
Я слышала, как она бегает по дому, меняя окна после своего мгновенного комплексного залпа, заряжая ружья на ходу. Глаз фактически не видел, как она хватала ружье и стреляла, так это было быстро.
Я была горда, что у меня есть такая сестра. Я ненавидела треск выстрелов, от которого закладывало уши и болела голова. И всегда предпочитала или нож, или руки. На худой конец индейскую трубку с ядовитыми колючками или небольшой арбалетик. Хотя, два пистоля на дело брала почти всегда.
Мы с Мари часто соревновались — кто быстрей и незаметнее заряжает? Мама говорила, что Мари. И утверждала, что со стороны просто кажется, что она просто проводит руку по пистолю сверху, будто просто погладила, и все. Четкая работа пальцев, — как у вора карманника, — была просто невидна.
У меня же, — описывала мама, — все грубее, как у солдата, нет той ласки. Было заметно, как мои пальцы пробегаются, будто по клавишам, хоть часто и быстрее, если я сосредотачивалась.
Хотя и мы с отцом также заряжали автоматически, бездумно и мгновенно — взял ружье и тут же, даже не думая — выстрелил — вся зарядка произошла помимо воли, пока ты думал и ловил цель, а руки сами сработались.
Но, это отмечали все — при каждом выстреле я словно бы немного испуганно сжималась. Естественно — когда ты различаешь разговор за полкилометра отточенным за долгую жизнь слухом как у животного, когда слух — твое орудие, как винтовка для Мари, когда ты действуешь преимущественно в тишине ночей и должна обладать очень тончайшим и острейшим слухом, ты чуть не умираешь от такого удара по ушам. Я всегда носила с собой вкладыши в уши на этот случай. И мгновенно их вкладывала. Ибо это каждый раз был такой удар по нервам! Честно — не люблю огнестрельного оружия! Честный нож куда лучше!
А Мари редко лазила в чужие порядки, сидя в большинстве в группе прикрытия и обеспечивая мою безопасность на случай шумного ухода. Мы здорово дополняли друг друга, но она леди и в рукопашной слабовата, как на мой взгляд.
...Я потрогала занавеску.
Из лесу бахнул один выстрел, слившийся с выстрелом Мари наверху.
И тишина.
Я взяла резную палочку из дерева с вырезанной рукой на конце, которой аристократы чесали себе спину. Рука на ручке. И сымитировала ею, будто кто-то, застонав, уцепился снизу за подоконник. Чтобы ручку было видно.
Ничего.
Я осторожно подняла шляпку, будто кто-то раненный приподнимается с полу, упершись головой в занавесь и плохо держась на ногах. Наполовину вывалившись в окно.
Ничего.
Я пробила "головой" и откинула занавеску, выставив винтовку и шляпку.
Тишина после грома выстрелов стояла абсолютная.
Только шмели в ушах жужжали.
Я, решившись, вынула вкладыши.
Глупость, конечно, еще полчаса я буду адаптироваться. И вообще, сегодня мой знаменитый слух полностью не вернется.
Отец всегда сравнивает меня с нежным музыкантом — утонченный слух, длинные чуткие пальцы — что всегда злит Мари. Она считает, что убивать издалека более женственно, чем черкнуть лезвием по горлу. И, странно, считает меня грубым и неженственным существом, сама стоя в грохоте и дыме. А я ненавижу даже охоту, эту дамскую забаву! Я жалею бедных зверюшек!
И тишина. Ни одна веточка не шелохнется в лесу, даже птички не поют. А может, я просто не слышу.
— Это что, ОТСТАВКА по-английски? — хихикнув, не оглядываясь, спросила я подошедшего сзади отца, тыкнув дулом в лес. Он молча подхватил меня и вынес в коридор, как я не брыкалась, не смеялась и не уверяла, что могу уже и сама ходить. — Министерство выставило нас на пенсию?!
Отец что-то пробормотал. Но, ручаюсь, мама этих слов не знала даже по-английски. Вышедшая из комнаты Мари сказала что-то, что, если б ее слышал министр, он бы очень обиделся. И испугался.
Меня посадили на диван, и я весело болтала здоровой ногой...
