Горячее лето 42-го

Автоматчик опять ткнул меня стволом в спину, и я понял, что разговор окончен. Вот же, елки зеленые! Угораздило меня налететь на этих службистов супербдительных! Если эти артиллеристы из 124-й дивизии, мне придется попотеть, доказывая, что я не дезертир и не лазутчик вражеский. Да и кто, еще, там у них в особом отделе сидит, ведь приказ-то, 227-й, уже в войсках и начинает действовать. Так что, если особист дуболом попадется, запросто может мне военный трибунал организовать, без вариантов. Все это, пронеслось в моей голове, пока боец Кузьмин выводил меня из землянки негостеприимного майора. Понурив взор, побрел я под конвоем в сторону леса. Попробовал оглянуться назад, пытаясь разговорить моего провожатого, спросил, только, из какой они дивизии, но бдительный Кузьмин был начеку, и в корне пресек всяческие попытки переговоров:

— Молчать! Шагай, давай, и вперед смотри, не оборачивайся! Со мной такие штуки не пройдут, не на того напал!

Да, действительно, ничего не выходит. Придется, просто, спокойно пережить эту неприятную ситуацию и постараться не расстраиваться понапрасну. Сейчас, все на нервах, оступишься или поведет тебя случайно в сторону, а боец этот, возьмет да и нажмет, с перепугу, на курок. И поминай, как звали. Нет, будем вести себя спокойно и уверенно. Из особого отдела позвонят в наш штаб, и все выяснится. В конце-то концов, никакой я не шпион и не дезертир, а то, что документы отсутствуют, так опять же, это не моя вина. Хотя, что там майор говорил о диверсантах? Что их особый отдел с ног сбился, второй день кого-то ловят, никак поймать не могут? Если это 124-я дивизия, так они только что прибыли сюда и, следовательно, никак не могут здесь второй день искать диверсантов. Вот я олух! Эти артиллеристы, скорее всего, из нашей 300-й дивизии, просто ни я их, ни они меня знать не обязаны, не пересекались мы с ними нигде. Одно странно, почему ни майор, ни лейтенант, не отреагировали, когда я называл часть, где служу, и фамилии моих командиров? Если они из 300-й, то ближайший особист у них здесь один. Неужели меня к Страхову ведут? Так это же здорово! Уж он-то, меня знает и, несомненно, во всем разобравшись, тут же отпустит. Хотя, ведут меня, почему-то в другую сторону, землянка особиста совсем в другой стороне. Ладно, посмотрим, что дальше будет происходить.

А дальше шли молча. Конвоир сосредоточенно сопел за спиной, я же, не менее сосредоточенно думал о том, что случилось со мной и как из этого всего теперь выбираться. Между прочим, шагая, внимательно осматривал знакомую местность и автоматически отмечал в уме, что же изменилось здесь со вчерашнего дня.

Внимание мое привлек немецкий самолет-разведчик, который в нескольких километрах к югу, от того места, где мы находились в данный момент, что-то бомбил. Через небольшой промежуток времени, мы услыхали, вдалеке, глухие разрывы авиабомб. Затем, где-то через минуту, в той стороне над лесом, стал подниматься в небо черный столб дыма. 'Попал, все-таки, зараза!', — с досадой подумал я, — ' Где же наши соколы краснозвездные?'.

За третий день пребывания здесь, мне не довелось увидеть ни одного нашего самолета. Но, более или менее хорошо ход этой войны, и Сталинградской битвы в частности, особо удивляться данному факту не приходилось. Просто было обидно, что немцы безнаказанно хозяйничают в этом бескрайнем, родном русском небе и не получают, пока, должного отпора со стороны нашей авиации. Хотя, опираясь, опять же, на знание истории, немного успокаивало то, что эти разбойники свое получат. За все и сполна.

— Красноярский бомбят, что-ли? — я снова попытался завязать разговор с Кузьминым. — Вот сволочи!

— Да, похоже, что Красноярский, — отозвался конвоир.

Но, тут же, спохватившись, повысил голос и строго добавил:

— Шагай, давай! Не разговаривай!

Ну, шагай, так шагай. Однако какой суровый мне достался провожатый. И хотя тревога в душе осталась, но надежда на благополучный исход все же перевешивала мои сомнения, и я постепенно успокоился.

Жара стояла несусветная. Вернее духота. Ни ветерка, ни облачка на небе. Солнце палило беспощадно. Мы пересекли луг, заросший кулигами густого кустарника, и вступили под сень леса. Дышать стало легче, здесь было немного прохладнее.

Навстречу нам, по дороге, двигалось отделение автоматчиков, во главе с молодым лейтенантом. Я, сначала, не мог понять, что меня смущает в их внешнем виде, потом дошло — фуражки. Они были зеленого цвета. Пограничники! Но, что они здесь делают? Хотя, мало ли...

Строй уже миновал нас, и тут я услышал знакомый голос:

— Здорово, Кузьмин! Ты куда его ведешь?

Это был тот голос, услышать который, я сейчас хотел бы больше всего на свете. 'Зиновьев! Вот здорово!' — радости моей не было предела.

Позади строя, действительно шагал сержант Зиновьев и какой-то, незнакомый мне, старший лейтенант. Но, в отличие от пограничников, фуражка у него была не с зеленым, а с малиновым околышем. Глаза серые, с прищуром. Смотрит на меня спокойно, изучающе. И вообще, от него исходило чувство силы и власти, я это как-то сразу почувствовал.

— Тихонов! — негромко позвал старший лейтенант. — Привал.

Лейтенант Тихонов остановил отделение, и в свою очередь скомандовал:

— Отделение, стой! Десять минут привал. Можно перекурить и оправиться, — он тут же посмотрел на старшего лейтенанта. Мол, правильно все? Тот спокойно кивнул и Тихонов спокойно занялся своими делами. Значит, этот дядька, у них тут действительно старший, и не только потому, что у него звание выше.

— Кузьмин, в чем дело? — принялся за моего провожатого Зиновьев. Ты куда его гонишь, как пленного фрица?

— Да я, это... — смутился вначале мой конвоир.

Но, затем, взяв себя в руки, доложил более твердым голосом:

— Выполняю приказ майора Задорожного. Сопровождаю задержанного в расположении части неизвестного, без документов, в особый отдел. И вообще, хоть ты и сержант, Зиновьев, — добавил он, — я перед тобой отчитываться не обязан. Ступайте своей дорогой.

— Ага, понятно, — ответил, нисколько не смутившись, Зиновьев.

Потом, вытащил из кармана несколько красноармейских книжек, полистал их и, выбрав одну, показал ее Кузьмину:

— Какой же это неизвестный? Вот его документы. Это боец из моего взвода, Калмыков Андрей. И он, мне сейчас, нужен позарез. Понимаешь, о чем я толкую?

Молчавший, до этого момента старший лейтенант, вступил в разговор. И, первым делом представился, чем обрадовал меня, а на исполнительного Кузьмина, слегка нагнал жути:

— Старший лейтенант Владимиров! Возглавляю оперативную группу особого отдела фронта. Данной мне властью, я забираю у вас этого бойца. Он проходит свидетелем по одному, весьма важному, делу. На это есть распоряжение особого отдела 21-й Армии. Вот, — он расстегнул командирскую сумку, висевшую на боку и, достав оттуда какую-то бумагу, протянул ее Кузьмину, — ознакомьтесь.

Но, Кузьмин, протестующе замотал головой:

— Товарищ старший лейтенант! Войдите в мое положение, я ведь приказ выполняю! Если я не доставлю задержанного куда надо, мне майор Задорожный голову оторвет! Вы уж, как-нибудь сами с ним договаривайтесь, раз такое дело.

— Ладно, — согласился с его доводами Владимиров. — Поступим так: вы, с нами вместе, вернетесь назад, и мы постараемся уладить этот вопрос с вашим командиром, как положено.

Зиновьев подмигнул мне и кивнув головой в сторону старшего лейтенанта, тайком показал большой палец, мол, не переживай, теперь все будет в полном порядке.

Такой расклад устраивал всех. Поэтому, подняв отделение, лейтенант повел его дальше, а мы вчетвером: я, Кузьмин, Зиновьев и старший лейтенант Владимиров, поспешили за ними вслед.

Назад добрались гораздо быстрее, минут за десять, и пока лейтенант с пограничниками устраивались в тени кустарника, мы, опять же вчетвером, посетили майора-артиллериста.

Это был артполк нашей, 300-й дивизии и Зиновьева, как я убедился, майор Задорожный знал в лицо. Поэтому, ознакомившись с красноармейской книжкой и документами, предоставленными ему Владимировым, он отменил свой приказ о моем задержании. И, со спокойной совестью, передал меня старшему лейтенанту. На прощанье сказал, обращаясь почему-то к Зиновьеву:

— Вот, месяц назад, такой же случай был. Помнишь, сержант?

Михаил, молча, кивнул, подтверждая слова Задорожного. А тот продолжал:

— Отступали мы, но с боями. Бои жестокие были. И как-то, объявляется у нас в расположении боец незнакомый. Доказывает нам, чуть не со слезами на глазах, что отстал, мол, от части, и все такое подобное. Там, на Осколе, действительно, такая неразбериха была, не понять где свои, где чужие. Сверху, авиация нас гвоздит, впереди танки, пехота. Обходят нас все время, только успевай позиции менять. Снарядов — кот наплакал. Эх, мать! — разгорячившись, махнул рукой майор.

Потом закурил и продолжил:

— Мы его, вот так же, сдали в особый отдел. Ну а я, присутствовал при допросе. Там его, как положено, спрашивают: ' — Кто такой? Откуда?'. Смотрят — документы, вроде бы, в порядке. Соседней, 304-й дивизии, такого-то артполка боец. Вот. И фамилии всех командиров знает — от зубов отскакивают! Не подкопаешься. Но промашка у него, все же вышла. Называет он, между прочим, фамилию одного лейтенанта, своего командира батареи. А лейтенант этот, моим двоюродным братом оказался. Мы, с ним, одно училище заканчивали, только я четырьмя годами раньше, а он, перед самой войной. Так вот, этот задержанный, когда его прижали, как следует, клянется и божится, что неделю назад они стояли в обороне там-то и там-то. Да, действительно, стоял с нами по соседству этот полк и эта батарея. Так вот, этот сукин сын, пытался доказать нашему уполномоченному, что он, еще неделю назад, под командованием моего двоюродного брата-комбата, героически сдерживал натиск немецких танков.

И, повысив голос, зло закончил:

— А я, понимаешь, своими собственными глазами видел, что осталось от КП той самой батареи, после того, как в него угодила бомба! Ни х... Ничего не осталось. Комбат, когда кончились снаряды, и танки стали обходить их позицию, раненный бросился под танк с последней гранатой! Ему Героя в пору давать! Четыре человека осталось их всего, со всей батареи, да и тех, подобрали после боя израненных. И случилось это, за неделю до того момента, когда этот гад, якобы находился в части! Понимаешь, лейтенант? — спросил майор у Владимирова.

— Слышал я об этом деле, — ответил, не сводя глаз с Задорожного, старший лейтенант. — Было такое. Боец этот, как оказалось впоследствии, добровольно перешел на сторону немцев, завербован органами Абвера и отправлен через линию фронта в наш тыл. Для совершения диверсионных и террористических актов, а так же с целью сеять панические слухи и пораженческое настроение среди военнослужащих РККА. Ну и попутно, чтобы вести агитацию среди морально неустойчивых бойцов, склоняя их к переходу на сторону врага. Кстати, он выдал трех человек из его группы. Всех удалось задержать. А служил он, действительно, в той самой части и документы его, поэтому, были в полном порядке. Только, в плен он сдался раньше, чем погиб его комбат. Такая вот промашка у него вышла.

— Что с ним, потом, стало? — спросил майор.

Владимиров ответил вопросом на вопрос:

— А вы разве не знаете, что бывает с изменниками Родины?

— Понятно, — почему-то устало вздохнул Задорожный. — А то, что бойца вашего задержал, так вы меня тоже, поймите правильно. Вламывается, ко мне на КП, неизвестный боец, без документов, без оружия, с одним ножом на поясе. Что, по-вашему, я должен с ним делать? Приказал задержать и доставить в особый отдел, для разбирательства и установления личности.

— Вы все правильно сделали, товарищ майор, — поспешил успокоить его Зиновьев. — Это наш недочет. Они, правда, только сегодня утром приняли присягу, но начальник штаба, в связи с огромной загруженностью, документы подписал всего лишь час назад. Я, как раз, возвращался во взвод, хотел вручить им красноармейские книжки, но немного не успел. Парень он боевой, товарищ майор, это мы с ним, вчера, пытались диверсантов задержать.

— Да? — удивился Задорожный и внимательно посмотрел на меня.

Потом сказал, довольно миролюбивым тоном:

— Ты, боец, на меня зла не держи. Знаешь сам, наверное, какое сейчас положение вокруг. Как говорится — доверяй, но проверяй! По-другому нынче нельзя.

— Нет, это вы меня извините, товарищ майор! — пришла моя очередь оправдываться. — Полетел, сломя голову, исполнять приказ. Не подумал как-то о последствиях. А оно, вон как все обернулось.

— Одно скажи, — поинтересовался у меня Владимиров, — почему без оружия был? Ведь, если ты запомнил в лицо вчерашних незваных гостей, то и они, несомненно, могли запомнить твою физиономию. А им, свидетели, которые могут их опознать, совершенно без надобности. И если, они находятся где-то поблизости, то при удобном случае, обязательно постараются вас убрать. Тебя, его, — он указал на Михаила Зиновьева, — и Шмакова. События прошлой ночи подтверждают, что действуют они уверенно и дерзко, можно даже сказать — нагло. Своих дружков, они уже отправили на тот свет, вы — следующие на очереди. Так что, передвигаться без оружия, где бы то ни было, я вам категорически запрещаю! Надеюсь, это понятно?

— Все ясно, товарищ старший лейтенант! — поспешил я заверить Владимирова, а про себя подумал, что он действительно прав.

Нужно в любой миг, быть готовым ко всяким неожиданностям. Поэтому, вслух я пообещал:

— Больше такого не повторится!

— Надеюсь, — сказал Владимиров и поспешил распрощаться с майором-артиллеристом. — Так, значит, мы его забираем? Всего доброго, товарищ майор и отдельное спасибо за бдительность!

— Может чайку? — подобревшим голосом спросил Задорожный. — Я сейчас ординарцу прикажу, он мигом все организует!

— Нет, спасибо! — вежливо отказался старший лейтенант. — Как нибудь в другой раз, непременно, а сейчас извините, мы очень спешим.

— Ну, в другой, так в другой! — согласился майор.

И пожелал, напоследок:

— До встречи. Желаю вам удачи.

Мы покинули гостеприимного майора Задорожного, и тем же составом: отделение погранцов, лейтенант Тихонов, Владимиров, Зиновьев и я, но уже без Кузьмина, отправились в сторону штаба батальона.

* * *

В штабе батальона царила жуткая суета. Мы, втроем: старший лейтенант, сержант Зиновьев и я, сунулись поначалу в блиндаж, успокоив по пути, весьма ретивого часового. Удостоверение Владимирова просто чудеса творило: прочитав, что в нем написано, боец взял под козырек и, без всяких дальнейших препятствий, пропустил нас внутрь. Как я понял, он вообще был не из нашей дивизии, что-то изменилось вокруг, а что, я пока никак не мог понять.

В блиндаже и яблоку негде было упасть. Шло какое-то совещание, на котором присутствовало множество незнакомых нам командиров и, судя по недовольным взглядам некоторых из них, мы тут были явно лишними. Наш старший лейтенант, достаточно быстро угомонил одного, довольно рьяно бросившегося исполнять свои обязанности, молодого лейтенанта-адъютанта, который, намеревался вытолкать нас взашей из блиндажа. Но, после того как Владимиров предъявил свои документы и шепнул пару слов адъютанту на ухо, тот слегка покраснел, извинился и окончательно успокоился. Меня немного напрягало наше положение: занятые делом люди, решают весьма важные задачи, а мы тут торчим как три тополя на Плющихе. Зиновьеву, смотрю, тоже было слегка не по себе. Он вертел головой во все стороны, пытаясь отыскать знакомые лица, и все время поправлял гимнастерку. Владимиров сам выпроводил нас, с Михаилом, на улицу, велев обождать его на свежем воздухе и ни в коем случае никуда не уходить.