Судьба в наследство

Питер лично занес поднос наверх. За ним с важным видом шествовал слуга с кувшином ягодного морсу. Однако когда полчаса спустя он вернулся в свои покои, ему показалось слишком подозрительным, что Ричард ведет себя так тихо. Обычно брат, даже находясь в благодушном настроении или предаваясь меланхолии, так или иначе, шумел. Ричард никогда не был тихим. Даже в раннем детстве, когда мать кормила его грудью, он выражал свое недовольство весьма громко, так, что было слышно в дальних комнатах, а то порой и на заднем дворе, куда господские окна вовсе не выходили. А с возрастом эта его особенность только усилилась. Теперь брат даже сидеть тихо не умел. А тут...

В груди нехорошо екнуло.

Не показывая охватившего его волнения, Питер повелел слуге поставить кувшин на стол, сунул ему мелкую монету, и только после как тот вышел за дверь поспешил в спальню, проверить в чем дело.

Едва он переступил порог комнаты, как убедился в своих наихудших подозрениях. Содержимое небольшого дорожного сундучка Ричарда было раскидано по полу — брат явно что-то искал. Так же были выпотрошены и его вещи, впрочем, не до конца... Ричард, а в том, что это был он и никто иной, Питер не сомневался, выкинул лишь положенные сверху рубахи, и добрался до самого главного — кошеля с отложенными на обратную дорогу деньгами. Вот кошеля-то как раз и не было. А еще отсутствовал нарядный жупон, в котором Ричард должен был предстать перед королем и лучший плащ. В довершение всего окно, которое вело на небольшой балкончик, было распахнуто настежь, и цепочка следов на засыпанном снегом козырьке указывала, каким именно образом ушел брат.

— Искуситель и се евонное отродье! — не сдержавшись, выругался Питер, а потом, не задерживаясь и лишней секунды... разве только чтобы окно закрыть, а то не хватало их и в самом деле ограбят, поспешил вниз.

Правда, перед управляющим, что по-прежнему находился внизу, он постарался казаться невозмутимым, разве что слегка озабоченным, а уж никак не взбешенным — не хватало давать лишнего повода для сплетен, а то про них и так, поди, невесть что думают — поспешил в общую комнату, туда, где разместились сопровождавшие их в дороге солдаты. А уж там он дал волю обуревавшим его чувствам.

— ... энтот бисов сын сподобылся вечуроваты у кабах! — нещадно ругался Питер, правда, не забывая делать это в полголоса, а то не хватало, чтобы на его крики вся дворня сбежалась. — Щоб ему выно не у то горло пишло! Щоб кабацкая выпывка низом с дныщша наутро хлестала, щоб... — и, взъерошив аккуратно причесанные волосы и звучно выдохнув, уже более толково продолжил: — Будэмо ево искати. И надо сдэлать усе так, щоб до зори найти, иначэ... ой чую я тохда нам энто боком выйдет, если ужо не вышло. Ладно, ежели он налижитси до косноязыццев — ещшо полбеды. А ежели у драку полезет?! Одно дело у нас в Бричне буянить, то другое — туточки у столице. Тут с ним никто цацкаться не станет — по голове огрэть могут, а то и вовсе, не приведи Боже, ножом пырнуть.

— Энто да... — едва слышно протянул один из солдат — здоровенный детина с соломенной шапкой волос и простоватым лицом. — Энто у нас ему ничого, спеленываем как хрувстального и несем до койки. А туточки...

— И туточки тоже спеленываем, — твердо распорядился Питер. — Тилько искати будэмо пидвое, а то ежели найдем в одного ничого не сдилаем. Крайтек пийдит с Ежи, Йохан с Фареком, а я с Славеком у паре.

— Як прикажэте, — кивнул все тот же детина. — Так и будемо делать.

К ночи небо прояснило, и ударил такой сильный мороз. В стылом до кристальной чистоты воздухе даже при робком свете нарождающейся луны было ясно видно уснувшую улицу с каменными, двухэтажными... какими-то по-городски спесивыми, домами.

Дыхание вырывалось дымным облаком и пушистым инеем оседало на ресницах, волосах и бороде. От этого ресницы норовили смерзнуться, и глаза то и дело приходилось протирать, вынимая ладонь из рукавицы. Холод, словно не заметив теплый подбитый войлоком плащ, воровато пробрался под стеганый жакет и теперь вымораживал последнее тепло. Зимний берет не спасал от холода и казалось, что еще вот-вот и уши отвалятся, чтобы со звоном упасть под ноги. Даже в крепости Бричне, которая находилась в предгорье, Питер не помнил такой стужи. Рядом, неуклюже приплясывая и поколачивая одну руку о другую в огромных овчинных рукавицах, чтобы согреться, шел Славек — тот самый здоровенный детина.

— Холод-то якой, а? — уже не первый раз спрашивал он у Питера. — Зад обморозить можно...

— Сыро, — тоже не в первый раз объяснял Питер, — оттого и стыло усе.

Они уже обошли больше двух десятков кабаков, трактиров и иных питейных заведений, находившихся не в самой благополучной части города, но Ричарда пока так и не нашли. Впереди еще оставалась небольшая площадь с парой низкопробных забегаловок, а дальше начинался район, где жили купцы, мелкие негоцианты и прочий торговый люд, и там подобных заведений уже не было. Правда, оставались еще порты, но... Питеру даже думать не хотелось, что Ричард мог податься туда. Оставалось надеяться, что остальные будут более удачливы в поисках, но все же червячок сомненья беспрестанно терзал его и в душу закрадывались предчувствия одно хуже другого.

Два последних заведения тоже ничего не дали — Ричарда в них не было. Решив больше не страдать от холода и не испытывать судьбу в портовом районе, Питер приказал отправляться обратно в гостиницу. Славек лишь облегченно вздохнул, когда услышал это, но, неожиданно предложил возвращаться обратно через старый рынок. Петля в пути получалась небольшая, однако они могли заглянуть еще в несколько мелких трактиров, где отиралась публика не самого большого достатка.

Они уже почти прошли улицу и должны были выйти на площадь перед старым рынком, как их обогнал патруль из десятка городских стражников — все были мужики тертые, крепко сбитые, и похоже спешили по привычному для них делу. Окинув Славека с Питером мельком, патрульные убедились, что те не их клиенты и заторопились дальше. Мужчинам же ничего не оставалось, как двинуться следом за ними.

Когда они вышли на площадь, где некогда был рынок, там, в дальнем от них конце, разворачивалась драка. Точнее сказать она завершалась, потому что патрульные — оказывается это был второй десяток, спешивший на помощь первому — споро растаскивали дерущихся: кого-то оглушали, обитыми мягким тряпьем дубинками, а кто-то сильно помятый самостоятельно отползал к стеночке. Однако где-то с дюжину мужиков сбившись в плотное кольцо, еще держали оборону и давали отпор стражам. Похоже, те отрезали им пути к отступлению и мужики решили биться до последнего.

Питер придержал Славека за рукав.

— Ни пийдем, туточки подождем.

— А ежели там маркыз? — забеспокоился Славек. — Так может мы?..

— Ни будемо туда суватэся, — качнул головой Питер.

Ему совершенно не хотелось оказаться в общей свалке, когда в пылу драки народ не понимает где чужие, а где свои. Да и стражи — ребята привычные к таким вот трактирным дракам с поножовщиной. Они не станут разбирать дерущихся на правых и виноватых — всех причешут дубьем под одну гребенку.

И вот вскоре сопротивление дерущихся было сломлено, самых буйных патрульные отправили в беспамятство, а потом увязали в общую связку с теми кто уже не мог сопротивляться и оставили приходить в себя у стенки того самого заведения, у которого развернулась драка. А потом принялись и за пострадавших.

Четверо стражей за руки и за ноги выносили из трактира недвижные тела и укладывали их на ближайший сугроб. Следом за одним из таких выскочил дородный мужик с повязанным на объемном брюхе замызганным фартуком, в рубахе с оторванным рукавом и наливающимся в пол лица багровым синяком — похоже это был хозяин заведения. Он отчаянно жестикулировал, кричал, указывал себе за спину, а потом вдруг упал на колени прямо перед командиром городской стражи и, начав заламывать руки, заголосил на всю округу:

— Что деется, господин достопочтимый главный городской стражник! Что деется-то! Пришли ко мне, все заведение разорили, меня добропорядочного горожанина и честного кабатчика, который всегда плотит налоги в городскую казну — отколотили, голову разбили!.. Я разорен, по миру пущен!.. Чем теперь я детей кормить стану? Чем сам пропитаться?..

Командир стражи рявкнул на него и кабатчик, поумерив пыл, продолжил на полтона ниже. Вот тогда-то Питер и решил подойти поближе, поинтересоваться, что же произошло. Теперь, когда драка была закончена, можно было подходить без опаски.

А стражники тем временем вынесли еще два тела. Один — какой-то наемник с неестественно вывернутой шеей. Сам загорелый едва ли не дочерна, на груди не сходится ярко-алый жупон с чужого плеча, зато на ногах разбитые сапоги, один из них даже перемотан веревочкой, чтобы подошва не отпадала.

Еще когда Питер увидел на этом мужике знакомый жупон, в груди все замерло, а в животе будто холодом плеснуло. А уж когда увидел второе тело!.. На фоне других брат выделялся и статью, и одеждой и внешностью. Его рубашка во многих местах оказалась порезанной, на груди багровел огромный синяк, руки были разбиты в кровь, но не это было самым страшным. Плохо было то, что когда стражи волокли его, за ним тянулась широкая кровавая полоса.

А дальше все происходящее запомнилось отрывисто, как бывает только в дурном сне.

Вот он торопится к брату...

Кабатчик верещит: 'Это тот!.. Это тот богатей все затеял! ...Во всем виноват!..'.

Командир стражи теребит Питера за плечо, спрашивает что-то...

Наконец до него доходит, что именно и, разлепив смерзшиеся губы, он хрипит: 'Это герцог Анжер, наследник всех земель Зареску — маркиз Фетич и... и кажется еще граф Чезру... Да, именно граф Чезру. Вы удовлетворены?!'.

Потом было что-то еще...

Командир стражи сказал, что Ричарда ударили в поясницу... И клинок в ране провернули... Зачем он все это ему говорит, с такими подробностями?! Этого Питер не понимал.

Брат мертв? А может еще не поздно?.. Ах, вот зачем подробности... Брат мертв.

Вообще-то, Питер никогда не считал себя слабаком, однако когда так нелепо погиб Ричард — последний родной человек, тот с кем он проводил все последнее время, не сдюжил. Вернее сдюжил, однако вот в воспоминаниях из произошедшего в ту ночь ничего более не осталось.

Он осознал себя уже в комнате, когда поднес к губам обжигающе горячую кружку варенухи, которую подал ему верный Славек. Он сидел в кресле, а Славек стоял подле окна. Пристально глянув на слугу, будто надеясь, что тот немедленно все опровергнет, Питер не торопился пить. Однако когда тот отвел глаза, словно стесняясь произошедшего, сделал большой глоток, но тут же обжегся и, удержав рвущиеся с губ ругательства, вытер слезы набежавшие не то от боли, не то от потери брата.

Славек, увидев это, отвернулся к окну и стал рассказывать, что только что поведал ему командир городских стражников, который не рискнул потревожить господина и доложил обо всем слуге.

Как оказалось Ричард пришел в этот кабак уже здорово навеселе, а там как назло в этот вечер собралась не самая почтенная публика. Резались в кости какие-то барыги, шлепали замусоленными картами бывшие наемники, что перестали испытывать судьбу на полях сражений, и ныне промышляли мелким вымогательством или вовсе дорожным разбоем. Уж как таких ребят занесло в столицу неизвестно, может со времен прежнего короля остались, ведь тогда-то их не шибко гоняли — не до них было, а может, к местным бандитам приблудились, но факт оставался фактом сегодня гуляли и играли именно эти типы.

Ричард подсел к наемникам и увлекся игрой. Потом маркиз пропустил кружку-другую браги, а шельмецы поняли, что тот навеселе и начали жульничать. В один из моментов просветления Ричард подловил вконец обнаглевших наймитов, к которым к тому моменту успели перекочевать не только все его деньги, но и половина одежды. А подловив начал громогласно призывать всех находившихся в свидетели, что его обманули, прилюдно обозвал тех мошенниками и стал грозить, что немедленно позовет сюда стражу. Что он, мол, теперь очень важный господин, большая и очень богатая шишка. Он, де, им покажет, где раки зимуют.

Наемники сначала его на смех подняли, а когда Ричард разозленный попробовал съездить одному из них по роже, а потом обнажил фамильный клинок — тот проигранный как раз лежал на столе — завязалась потасовка. Ричард вновь толком ничего не соображая, вцепился в наймита, которому проиграл свой парадный жупон. Вдвоем они упали, по пути толкнули жуликов, сидевших за соседним столом... И понеслась всеобщая кабацкая драка. Парочку вышибал, не успевших вовремя остановить драчунов, просто-напросто смели, заехали по морде кабатчику, выбили дно у пивной бочки, что находилась за стойкой... И так бы и продолжался погром в кабаке, если бы один из прислужников не рванул через черный ход за городской стражей.

Когда те прибыли, уже появились первые трупы. Ричард еще не растративший свое умение в попойках умудрился свернуть шею наемнику, которого заключил в медвежьи объятья. Дружки того разозлились и недолго думая со сноровкой сунули ему в поясницу нож, а чтобы все получилось наверняка и этот богатенький мальчик не накапал на них стражам, провернули в ране. А там и другие бандюги от них не отстали — кто-то кому-то припомнил старые обиды, не поделенное когда-то добро... В общем, когда прибыл второй десяток стражников драка уже выплеснулась на улицу, превратившись в полноценное сражение.

А это как раз уже видели своими глазами он — Славек и пан Питер.

— Все ясно, — кое-как сглотнув подкативший к горлу ком, произнес Питер. — Последние пять лет я боялся, что именно так он и закончит свою жизнь. Как не стало отца, все совсем пошло под откос... — и, оборвав на полуслове, основательно приложился к остывшей варенухе.

Славек же, немного потоптавшись у окна, досказал последнее:

— Ни волнуйтеся пане Питер, мы как вы и приказали, маркыза у дровяном сарае положили... Усе честь по чести, и прикрытый он свирху, як следует. Там холодно, зуб на зуб не попадае, так шо долежит, и вы сможете довести его у сохранности... Прямо к батюку, — и, не выдержав, шмыгнул носом и по-простецски утер рукавом повлажневшие глаза.

На его слова Питер уже ничего не ответил. Тогда Славек, тяжело вздохнув, забрал у пана кружку и пошел к выходу. Лишь на пороге, он на мгновение замер, еще раз тяжело вздохнул и, прошептав: 'Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие!.. И кому теперича усе достанется?..', — осторожно прикрыл за собой дверь.

Когда Питер остался один, он еще какое-то время посидел в тиши, в раздумьях, а потом, тряхнув головой, поднялся с кресла и поспешил в спальню, к сундуку, где лежал плотный кожаный конверт с документами на наследство и прочие отцовские бумаги, которые тот завещал беречь как зеницу ока. Он понимал, почему беспокоился Славек, отчего едва не причитал, произнося 'кому все достанется'. Как бастард Питер ничего не мог унаследовать, и теперь все имущество принадлежавшее многим поколениям предков достанется совершенно чужому человеку — неведомому хозяину со своими желаниями и порядками. После смерти Ричарда, он — Питер терял больше всех. Ведь если простые крестьяне, солдаты, ремесленники имели свой кусок хлеба при прежнем хозяине, так будут иметь его и при новом, а он — управляющий хозяйством... Кому он нужен?! Вот это Питер понимал сейчас яснее всего. И именно об этом последние годы перед смертью предупреждал его отец; говорил ему: ' Питер, Ричард шалопай, дите несмышленое, неспособное самостоятельно сделать по жизни и шагу. Он ничего не знает, ничего не понимает, и не его бы я прочил наследником... Но видно так распорядился Господь, и не мне ему перечить. Береги брата, ведь он последняя надежда не только для нашего рода, но и для тебя самого. Только пока жив он и ты живешь в благоденствии. Присматривай за ним, оберегай. А буде появятся у него потомство, постарайся огородить оное от отца и воспитай так, как я воспитал тебя. Обещай мне.'.