— Послушай, Румистэль, мы даром тратим время. Поехали с тобой на север, отыщем колдуна, отрежем бородёнку и освободим красавиц.
И до того оба умыкались в поисках блуждающего витязя, что в самом деле махнули на него рукой и повернули на мрачный север.
А Еруслан меж тем ничего не знал и ничего не ведал — он гонялся за бесплотной тенью. Так, наверно, ничего бы и не достиг, да вот какая странность: едучи во всех возможных направлениях одновременно, мечась, как гонный заяц из конца в конец, он всё же оказался в северных горах куда быстрее наших двух друзей. Нет, право, в этом есть какая-то тайна — кто-то помогал герою и неизменно возвращал его на верный путь из всех попыток Еруслана сбиться с правильной дороги. И вот чья-то таинственная воля его доставила к высоким горным кряжам на краю белого света, на границу дня и ночи, к пределам тех земель, в которых, как говорили в старину, живут великаны гипербореи, мятежные дети матери-Земли и отца-Небо. Наверно, в этих сказках есть доля правды, поскольку встали перед Ерусланом такие диковинные горы, какие преодолевать под силу разве что гиперборею. Или на худой конец, волшебнику на дивоярском скакуне с крылами в полверсты.
— Да, Каурый. Вот тут-то мы с тобой расстанемся на время. Не пройти твоим копытам по отвесным скалам. Останься тут и сторожи обратный путь. Вот тебе мой плащ, чтобы роса ночная не покрыла влагой твоей шкуры, поскольку чистить тебя и холить стану я не скоро. И думаю, что долго будешь меня ждать у этого ущелья, мой добрый друг, мой верный спутник во всех моих скитаниях, поверенный моих всех вздохов и страданий.
Так Еруслан, простясь с конём и наказавши строго-настрого не оглашать призывным ржанием холодных, мрачных северных холмов, пустился в свой нелёгкий путь. Карабкался он с уступа на уступ, скакал, как горный баран, через пропасти и щели. И вот забрался на вершину, на которой торчало старое орлиное гнездо. Там среди веток и сухих косточек он спрятался и острым взглядом стал обозревать все дальние вершины, ища приметы черноморова дворца.
Тем временем в своём великолепном жилище, сокрытом средь вершин, ходил по залу Черномор. Проклятый чернокнижник давно был прекрасно осведомлён о том, что до его бесценной головы с упорством необыкновенным добирается один отважный витязь. Уж сколько ни мудрил колдун, сколько ни посылал он Еруслану чар, сколь ни сбивал его с пути — вот он, перед самым входом в заколдованные горы. И как ни утешает себя колдун разумным доводом, всё же боится не на шутку, что минует храбрый князь все хитрые заставы и вторгнется в волшебные чертоги Черномора.
— Нет, это невозможно. — шепчет сам себе колдун. — Меня не одолеть без заговорённого меча, а меч тот хранит под срезом шеи великанья голова, которую сразить под силу разве что волшебнику, сравнимому со мной. А дивоярца тут и слыхом не слыхано, и нюхом не нюхано. И спрятана та голова в таком потаённом месте, что даже дивоярцу туда не просочиться. Нет, я зря тревожусь — всё продумано до мелочей.
Сказав так, он хватает волшебную подзорную трубу и начинает в сотый раз оглядывать далёкие вершины. И видит вдруг как на краю непроходимой горной цепи мелькает алое пятно!
— Как можно?! Нет! Не может быть!
И снова вглядывается. Сомнений нет: то Ерусланов конь.
— Проклятый витязь. — шепчет Черномор в досаде страшной. Он хватает свой волшебный жезл, выскакивает на балкон и взлетает в стылый воздух прямо в домашних тапках, расшитых жемчугами.
Весь вне себя от ужаса и гнева, он стрелой летит на юг — встречать врага. Но ближе к цели вдруг приходит в разум. Чего это он так сразу, без разведки, рванулся в бой, как витязь молодой. Не оттого ли Черномор так много лет прожил на свете, что всякое своё решение он принимает только после долгих размышлений? Нет, этак не годится: надо понаблюдать за Ерусланом.
И вот волшебник Черномор меняет курс и правит прямо на горную вершину, на которой торчит орлиное гнездо. Только сел с удобством и хотел открыть зубами пробку от маленькой прелестной фляжки с вином багряным и налить себе в напёрсток, как вдруг насторожился. И видит Черномор, словно в страшном сне, как вылезает из ветвей рука и бороду его, хранимую, как тысяча зениц, хватает, наматывает на ладонь и дёргает!
Сорвался с места Черномор — направо тапки, налево фляжка! А борода как будто приросла к гнезду. Попался!
Тут ветки разлетелись по сторонам, и встал во весь рост на вершине грозный витязь — смеётся Еруслан!
Однако, борода-то бородою, а Черномор от витязя в шестнадцати саженях — так длинна та седая древняя мочалка, в которой была сила Черномора! Поди его достань! Вот он летает над горою, вот рвёт рыцаря с опоры прочь — так, что отрываются подошвы от скалы! Потом натужился так, словно собирался лопнуть, и рванул свечою вверх, а за ним и витязь на буксире. Так и пошли вдвоём. Еруслан ликует, а карла мелкая (мы разве не сказали, что Черномор был карлик?) зубы скалит: поди, достань меня!
Да, это была битва... Три дня за пядью пядь взбирался Еруслан по бороде, а Черномор носился над вершинами, стараясь зашибить героя о холодный камень. Но вот уж витязь почти добрался до мерзкой стариковской шейки — того гляди свернет! Ну как не так — не прост наш Черномор! Его не взять ни голою рукою, ни простым кинжалом! Так что, хоть витязь несказанно и измучил магическую бороду и её владельца, ни в малейшей мере не навредил он Черномору. А вот тот как раз готовится коварно поцарапать Еруслана своими длинными накрашенными ноготками! Вот он криво ухмыляется своими бледными губами и скалится своими чёрными зубами. Ну зрелище, скажу я вам! Не приведи кому на высоте двух километров над неприступными горами увидеть перед своим носом такую мерзостную пасть! Но Еруслан ничуть не удивился — он глянул в карлины глаза и меч достал.
Тут Черномор заголосил:
— Прости меня, мой добрый друг! Я был неправ, когда с тобою взялся спорить! Ведь ежели по умному нам рассуждать, но никакого спора между нами быть и не должно: тебе Радмила, мне богатства!
Молчит отважный витязь и легонько так срезает лезвием десяток волосков, которые до сей поры ничто взять не могло!
— Ой нет! — кричит в испуге Черномор. — Тебе богатство, мне Радмила!
Ещё две пряди лопнули со звоном.
— Ну хорошо! Я пошутил! Бери всё сразу: и богатство, и Радмилу!
Дзынь! — осталось только половина бороды!
— Лети в чертог свой. — сказал сквозь зубы Еруслан, и Черномор, от страха подвывая, мчится над горами к своему дворцу.
Да, только в сказке всё так просто происходит. На самом деле Еруслан наш изнемог, окоченел — так, что боялся выронить из рук волшебный меч. Но соображал: если он колдуну обрежет бороду седую, то Черномор в момент лишится силы и рухнет вместе со врагом своим на остры скалы. Так что довёл наш витязь колдуна до смертного кошмара и заставил во дворец лететь. Едва летун и его мучитель достигли пола под ногами, как Еруслан мгновенно перерубил остаток бороды, и карла жалкий с голым подбородком свалился под ноги ему.
— Мне борода. — сказал сурово витязь. — Мне Радмила, а богатством жалким подавись своим.
И удалился во дворец, волоча с собою волшебные власа, взращённые с любовью и заботой в теченье целых трёхсот лет.
Остался карла на балконе — ждать суда и трепетать. Снаружи холодно, а тапки потерялись. И внутрь покоев войти колдун не смеет — там разгневанный злодейством и коварством Черномора могучий Еруслан громит чертог! Слышны слова и брань, когда находит грозный витязь обращённых в статуи царевичей, князей и просто женихов иных. Да, многие желали смерти Черномору, да многие нашли в его дворце конец!
Бегает под дверью Черномор, заглядывает в щелку: ушёл или ещё громит? Ну, вроде как ушёл. Во всяком случае, затишье.
Хотел владыка дивного дворца пробраться внутрь и отыскать себе носки да тапки потеплее, как вдруг сзади что-то громко зашумело. Он обернулся: мама дорогая, снова гости! Да что же их сегодня прёт и прёт!
По воздуху летит большая птица. Ой, нет, не птица — лев летит! Тогда почему у зверя крылья? А голова... Что голова? А голова-то белоголового орла! Грифон!!! Спасайся, Черномор — нашли тебя враги лихие: дивоярцы!
Он дверь открыл да юрк вовнутрь! А там ногою на банан попал — то Еруслан пораскидал весь стол, что был для Черномора заботливо поставлен слугами его.
Тут Черномор так лихо покатился по полам на брюхе и вертится, как медная тарелка. С разлёту вдарил в стену, так что звон пошёл. Тюрбан широкий с головы его свалился и лысую башечку приоткрыл. Ни волос, ни бороды — срам чистый, нету слова! Как стыдно! И Черномор решил прикинуться немножко неживым — лежит, не шелохнётся. Только глазом косит, да носом горбатым шмыгает.
Тут гости входят — два странных типа. Один явно дивоярец, а второй, похоже, хан Ратмир. Оглядываются, дивятся, изумляются разгрому.
— Похоже, Еруслан уже добрался до заветной цели. — заметил хан с явным огорченьем.
— Да, нам тут делать нечего уже. — согласился его спутник. — Надо же, мы мчались на грифоне, а как же он опередил нас, если конь его слоняется у самой границы гор?
— Уж видно не судьба! — воскликнул хан Ратмир. — Пойдём хоть девушек посмотрим. Кого сумеем — так освободим!
— Ты опять туда же? — с сомнением спросил дивоярский маг.
— Нет! Я же говорю тебе: "освободим", а не "женимся на них"!
— А где же сам хозяин этого дворца? Где Черномор?
— Однако, в самом деле. — огляделся хан Ратмир. — Следы побоища наглядны, а побеждённый где?
Тут взгляд его упал на маленький предмет, лежащий у стены. Что это такое? Кукла? Нет, не кукла.
— Смотри-ка, Румистэль, а это что за диво? Никак живой? Точно живой: смотри как у него в ноздрях шевелятся седые волоса! На голове ни колоска, на бороде пустое место, а в носу как будто лес растёт! А ну, мерзавец, признавайся: где Черномор?!
И он так громко гаркнул карле в ухо, подняв его за шкирку к своему лицу. Ратмир обернулся к другу и показал ему брыкающего смешного человечка. Но, Румистэль стоял с таким странным видом, как будто что-то вспоминал и никак не мог вспомнить. Он казался очень удивлённым и смотрел на карлу большими глазами.
— Что, мой друг, с тобой? — заботливо поинтересовался хан Ратмир. — Тебя так изумила эта живая кукла? Я тоже поначалу думал, что он ребёнок, но у него седые волосы в ноздрях! Это противоестественно! Это просто гнусно! Такая мерзость не должна дышать под небесами!
И с этими словами Ратмир, держа одной рукою карлу, второй достал булатный меч и уж хотел одним ударом отсечь ему башку, как у капусты кочерыжку.
— Постой, Ратмир. — прервал его волшебник.
Тот удивлённо посмотрел на друга — ну что ещё их может задержать?
— Мне кажется... да, я вспоминаю... — задумался дивоярец. — Да, точно, я знаю, что я с этим скверным человеком должен что-то сделать. Но что?
— Давай думай поскорее. — поторопил его Ратмир.
— Ну да! Я вспомнил! Точно! Теперь я точно знаю, что я должен сделать с ним!
— И что же?
— Отдать тебе, мой добрый друг!
Ратмир недоумённо глянул на лысого и безбородого уродца.
— Зачем он мне?
— Вот это мне пока ещё не ясно... Но всё же точно знаю я, что должен подарить его тебе.
Хан снова в сомнении взглянул на карлу, а тот, моргая глазками, смотрел на хана и умильно улыбался.
— И что я должен делать с ним?
Ратмир повертел в руке добычу, перевернул вверх задом, головою вниз. Содрал с него парчовые порточки и с отвращением сказал:
— Фу, Румистэль, он даже не мужчина! На что мне эта дрянь — возьми себе! Чего я буду делать с ним — насажу на палку? Сделаю чучело? Отдам собакам?
— Ратмир, отчего-то моя память меня подводит — вот, право, наваждение! Но всё же поверь мне: я точно знаю, что этот человечек есть тот, кого тебе я должен.
— Мой друг, ты болен. — сочувственно сказал Ратмир. Он бросил карлу на пол, отшвырнул ногой подальше и обнял товарища за плечи. — Хватит, Румистэль, об этом недостойном нашего внимания останке человечьем. Пойдём, поищем Еруслана. Поздравим с освобождением Радмилы, пожелаем счастья...
Они прошли широкими дверями, в которые разве что входить гипербореям, так что и в голову взбрести им не могло, что подлинным хозяином всех этих несметных богатств, просторных зал, затейливых башенок и широких лестниц являлся как раз тот лысый, безбородый, с волосами в ноздрях, который не мужчина...
Нигде они не обнаружили героя, исчезла и Радмила. Надо думать, что Еруслан покинул волшебные чертоги, не взяв оттуда ничего, кроме той пропажи, о которой столько дней кровавыми слезами истекало его сердце.
* * *
Наверно, ветреный читатель мог подумать, что всё уже свершилось: зло наказано, добро восторжествовало. Что всё прекрасно: влюблённые спешат домой. Не тут-то было, други дорогие! А как же наш Фарлаф, сидящий смирно в овраге и ожидающий часа своего триумфа? Ну да — купец Костыля, которого совершенно столько раз миновала страшная погибель! Да-да, тот самый, который любит загребать угли чужими руками! Нынче он Фарлаф, но по характеру всё тот же Костыля.
Вот он сидит-сидит, зад себе наедает, брюхо ростит, щёки салом мажет. И вот настал тот день, о котором Фарлаф думал со страхом и надеждой. Однажды сумка с провиантом не упала сверху, а раздался противный, скрипучий, тонкий голос:
— Собирайся в дорогу, тебя ждёт твоя добыча, а меня ждёт моя месть.
Затрепетав от страха, Фарлаф тем не менее отважно высунулся из оврага и увидел свою благодетельницу — добрую баушку, которая напутствовала его ещё в дороге к царскому дворцу, потом указала на харчевню, где он всего лишился. Теперь она решила возместить ему все неудобства, которые он по её милости имел.
Тут вылез он из своего оврага, надел все те богатые одёжки, которые хранил так тщательно всё это время — откуда взялось всё, не по помнит — и надел поверх измызганной рубахи и нижних портов. Потом увидел, что старуха держит под узду его коня — всё, стало быть, готово — и Фарлаф отважно затолкал в железный шлем свои распухшие от сала щёки. Всё, витязь собрался в поход. Но, отчего-то так ему страшно, что зубы так и играют плясовую.
Ночь тёмна, звёзды дики, ветер воет, прямо стонет — дело к осени идёт. И вот Фарлаф на коня своего взобрался, а старушонка его манит за собой. Сама страшна, тоща, черна — не понять, то ли ветла кривая, то ли человек. Не руки — лапы с длинными когтями, а глаза так и светят в ночи, как зрачки у рыси.
Старушка обернулась вокруг себя три раза и видится очам Фарлафа, будто конь под нею образовался... Тьфу, тьфу, не конь даже, а распяленная старая коряга — два десятка ног торчат, как корни, вырванные из земли, а над головой корявой такие же корявые рога! Но хрипит и вертится, ветвями землю роет! И вот рвануло с места страшное чудовище — величиной с собаку, а страшен, как дракон! На нём проклятая старушка — визжит, хохочет, руками машет! Хочет Фарлаф сказать: мол, тише! Да не может — язык застрял во рту. Он только поворачивает в глазницах налитыми кровью глазами и чувствует, что сам похож на привидение. Рванул узду и вслед за старушонкой.
