— Ничего, съедим и не горячий.
— Прислуге положено есть на кухне или у себя в комнате.
— Я тебя не выдам. Давай вставать. Действительно, есть очень хочется.
Смотреть, как красивая девушка раздевается, всегда очень здорово. А как одевается — ведь тоже ничего! Откровенно упиваюсь зрелищем второго типа. Зубейда ещё немного стеснятся. Однако чувствуется, что одновременно ей и приятно такое моё внимание.
— Зачем есть холодное? Я сейчас спущусь в кухню и всё подогрею. Это недолго.
Через десять минут сидим за столиком и вместе уплетаем всё, что опять послал Аллах. Спрашиваю:
— Не знаешь, Зубейда, что сейчас делает Ахмед-ага?
— Его дома нет. Уже давно ушёл на базар по своим торговым делам. Ещё до обеда ушёл.
Зубейда унесла пустой поднос. А моя джинса куда-то испарилась. В стирку или чистку, наверное. Денежки из карманов лежат на подставке для цветов. Начал опять рыться в вещах, которые принесла Гюльнара-ханум. Хотя я и так почти полностью одет на восточный манер. Тюбетейка-то у меня есть. Халат носить как-то не по душе. Синие штаны — шальвары — с завязкой на поясе и голубая рубаха вроде в цвет. Есть ещё что-то вроде жилеток. Красную, чёрную или коричневую? Чёрная, расшитая серебром, к голубому вроде лучше подходит. Интересно, а есть ли разница в названии между мужскими и женскими шальварами или разница только в покрое, материале? Надо будет спросить у Зубейды? Она всё знает — грамотная.
Напялив выбранные шмотки на себя, гляжусь в мутноватое зеркало. Ну как есть — турецкий басурман! Но удобно и приятно. Когда шагаешь, то колыхающаяся ткань широченных шальвар обдувает ноги, и они вроде не должны потеть, как в брюках. Карманов мало. Во всей одежде обнаружилось всего два. Ладно, для денежек хватает. Спускаюсь вниз и у порога обуваю свои кроссовки. Интересная штука — серые кроссовки. Годятся буквально к любой одежде. Если уж и не гармонируют полностью, то, во всяком случае, не кричат о дисгармонии. Теперь бы не заблудиться на самом базаре! Как пройти до него по улицам, запомнил вчера.
В головном магазине Ахмедовой торговой фирмы здороваюсь с Али-Бабой.
— Хозяина не видел?
— Он пошёл по лавкам. Если не боишься заблудиться, то попробуй сам поискать. Давай я тебе прямо отсюда подскажу. К посудной лавке выйдешь, если будешь держаться в направлении левого минарета мечети, а к ювелирной держись правого минарета.
— Слушай, Али-Баба, а как ты оказался в приказчиках у Ахмеда? Ведь как я слышал, ты был дровосеком. Да и про пещеру разбойников тоже рассказывают.
— Совершенно случайно. Только вот рассказы врут. И Шехерезада историю обо мне тоже приукрасила. Не было никакой пещеры. Да и разбойников тоже. Просто в дупле срубленного дерева оказался кем-то спрятанный клад. Очень даже немаленький. Когда тащил его домой, то пробирался мимо рабского рынка. И так мне их стало жалко, что весь клад я и отдал за выкуп тех, на кого клада хватило. Со всего базара сбежался народ, чтобы посмотреть на сумасшедшего, который скупает и отпускает рабов на волю. Тут Ахмед и оказался среди зрителей. Так что от всего богатства мне досталась одна Марджана. Её я не отпустил, и не жалею. И она тоже не жалеет ни о чем. Вот уже четвёртый год мы с ней вместе. А Ахмед разыскал меня на следующий день и предложил у него работать.
— Интересные у вас события происходят. Не скучаете. Ладно, пойду поищу Ахмеда.
Выбрал курс на ювелирную лавку. И правильно сделал. Он оказался там. Сидят с приказчиком в глубине лавки и чаёвничают, а помощник приказчика присматривает за товаром. Присоединяюсь к чаёвникам. Приказчика зовут Али.
— Вот, теперь ты хоть стал похож на нормального человека, — заметил Ахмед.
— А до сих пор был похож на ненормального?
— Был. Тебе бы ещё головной убор сменить на чалму или феску, бороду отрастить — и получился бы заправский перс или турок.
— Ничего, мне и в тюбетейке уютно. Ахмед, чем бы заняться? Работа есть какая-нибудь?
— А что, Зубейда уже наскучила? Ты с нами вчера ночью наработал на год вперёд.
— Зубейда — не работа. Наскучить не может. Но и заменой работе не является.
— Мудро. И возразить нечего. Нет у меня пока для тебя ни работы, ни развлечений. Поищи сам. Сходи к Синдбаду или Абу. У них всегда какие-нибудь дела есть. А тебе моя торговля будет скучна. Слушай, а не выбрать ли тебе здесь в лавке украшения для Зубейды? У неё, по моим наблюдениям, своих побрякушек вроде как никаких и нет.
— Знаешь, Ахмед, а это заманчиво. Только думаю, выбирать должна она сама. Как-нибудь потом мы с ней вместе зайдём.
— Зачем потом? Сейчас. Пошлём за ней Махмуда. А, Али?
— Почему бы и не послать? — ответил Али. — Махмуд!
— Я тут, Али-ага.
— Сходи домой к Ахмеду-ага и передай Гюльнаре-ханум, что её муж приказал привести сюда служанку Зубейду.
— Слушаюсь, — и Махмуд растворился в толпе.
Мы не успели освоить и по третьей пиале ароматного чая с какими-то тягучими сладостями, когда Махмуд в лучшем виде уже доставил в лавку закутанную в лёгкую накидку Зубейду.
— Зубейда, — обратился я к ней, — Ахмед ага предложил мне выбрать для тебя украшения. Но потом мы решили, что ты сама сделаешь это гораздо лучше. Ты мне нравишься и без всяких украшений. Так что главное, чтобы они понравились тебе самой.
— Спасибо, Ахмед-ага, спасибо, Сержи-сахеб, но я не достойна такой вашей доброты.
— Достойна, достойна. Я уверен. Выбирай, что тебе по душе. Серж, прикажи ей. Ведь это твоя служанка.
— Зубейда, ты хочешь обидеть меня и Ахмеда-ага?
— Я никогда не посмею, Сержи-сахеб.
— Тогда не стесняйся, — и девушка, сопровождаемая Махмудом, принялась рассматривать выставленные в лавке ювелирные чудеса.
— Интересно, что она выберет? — вполголоса сказал Ахмед. — Берусь спорить, что она нас удивит.
— Тебе спорить не с кем, — ответил я. — Я уверен, что удивит.
Ждать пришлось довольно долго. Наконец Зубейда окончила свои изыскания и подошла к нам. Махмуд выложил перед нами отобранные вещи.
— Зубейда, одень, пожалуйста, — попросил я. И вещи перекочевали на предназначенные для них места.
Широкий браслет — на запястье, два браслета-змейки — на предплечья, поясок из скреплённых между собой прямоугольных элементов — на талию, кольцо — на безымянный палец и кулон с голубоватым камешком — на шею.
— Поразительно, Зубейда! — воскликнул Ахмед. — Впервые вижу женщину, которая при свободе выбора богатству золота предпочла ажур и изящество серебра! Как ты поняла, что серебро тебе идёт больше золота?
— Не знаю, Ахмед-ага. Вы же сказали взять то, что мне больше нравится. Я и взяла.
— Понятно. Все выбранные тобой вещи лежали в разных местах. И самое удивительное — то, что выбирая их порознь, ты выбрала вещи одного и того же мастера из Дамаска. Другого такого мастера по серебру на всем Востоке нет. Али, где та вещь, которую я велел никому не продавать?
— Сейчас, Ахмед-ага, — и Али принялся рыться в одном из сундуков. — Вот, нашёл! — воскликнул он, передавая Ахмеду небольшой мешочек.
На свет появилось и было разложено на столе неширокое серповидное серебряное ожерелье сказочной красоты и изящества. Огромный каплевидный сапфир в центре и два чуть поменьше, но круглых по бокам от него, и густая россыпь более мелких, а также и крошечных сапфиров по всей вещи.
— Тот же мастер. Оно твоё, Зубейда. Молчи! Серж, пристрой его на место.
Я снял с девушки выбранный ею кулон и заменил его на ожерелье. Попутно снял и платок с её лица. Али и Махмуд очарованно вздохнули. Нам-то с Ахмедом легче. Мы лицо Зубейды уже когда-то и где-то вроде видели. Но три сапфира на груди и два сапфира глаз на лице девушки делают поразительным даже для нас такое сочетание. Лучшего места для ожерелья и не найти!
— Редкое чувство гармонии и тонкого вкуса у тебя, Зубейда. Садись вот сюда, — указал рукой Ахмед.
Она немного поколебалась и нерешительно присела рядом со мной.
— Меня уже и не удивляет, что ты умеешь читать и писать. Что само по себе редкость среди женщин.
— Её отец учитель в медресе, — вспомнил я. — Подозреваю, что она продала себя, чтобы выручить его. Это так, Зубейда?
Девушка кивнула, не поднимая глаз. Ахмед подал ей пиалу с чаем и о чем-то задумался, словно что-то вспоминая и сопоставляя.
— Ты дочь Бахтияра-хаджи из медресе Акбара?
— Да, — Зубейда вскинула глаза на Ахмеда. — Вы его знаете?
— Знаю. В том-то и дело, что знаю. И при этом очень хорошо. Только давно мы с ним не встречались. Вот что, идите-ка вы домой. А мне нужно подумать.
Зубейда повязала на лицо платок, и мы отправились обратно на улицу Ткачей.
Тюбетейка и жилетка полетели в угол. Я развалился на оттоманке, а Зубейда, сняв с лица платок и сбросив накидку, устроилась у меня на коленях. Я прижал её к груди и поцеловал в носик.
— Всё равно ты мне больше нравишься без всяких украшений.
— Тогда я не буду их одевать.
— Нет, лучше ты их будешь просто снимать, когда мы вдвоём.
Она не успела ответить. Требовательный стук в дверь — и в комнате нарисовался чертёнок.
— Так я и подозревала! Моё место уже занято. Зубейда, нельзя так нахально тебе одной пользоваться нашим гостем. Он всехний гость.
— Пользуйся, пользуйся, Джамиля, — Зубейда, улыбаясь, соскользнула с моих колен и села напротив.
Джамиля по-хозяйски устроилась у меня на коленях. Поёрзала, устраиваясь поудобнее.
— Зубейда, тебе нужно кормить его получше. Жёстко сидеть.
— Я постараюсь, Джамиля. Я ведь только недавно...
— Я знаю и потому прощаю тебя.
— Спасибо, Джамиля. Ты добрый и справедливый человек.
Девочка задумалась.
— Правда? Мне почему-то тоже так кажется. Когда я уйду, то ты можешь вернуться обратно. Разрешаю. Вот, совсем отвлекли меня от дела, и я забыла, зачем пришла. Нет, вспомнила. Сержи-сахеб, бабушка мне по большому секрету сказала, что Зубейда очень хорошая девушка.
— Согласен с ней. А ты сама как думаешь?
— А мне и думать не надо. Я вижу, что хорошая. Да и ты вроде ничего себе. Так что не обижай её, — и Джамиля кряхтя начала слезать с меня.
— Тяжело мне с вами со всеми, — с глубоким вздохом произнесла она. — Не говорите никому, что меня видели, — и унеслась куда-то через террасу.
Мы с Зубейдой от души рассмеялись.
— В самом деле, на это чудо невозможно рассердиться!
Опять стук в дверь. Заглядывает Гюльнара-ханум.
— Джамиля не у вас?
— Нет, — отвечаем мы хором.
— Гюльнара-ханум, хочу поблагодарить вас за одежду. Я выбрал, что мне нужно. Остальное можно забрать.
— Подошло? Зубейда соберёт лишнее. Вы, Сержи-сахеб, довольны ей?
— Доволен.
— Старательная и внимательная девушка. Скоро ужин будет готов, — и Гюльнара-ханум ушла.
— Чем это ты всех обольстила в этом доме всего за один день? — спросил я Зубейду, опять усаживая её себе колени и целуя во всё тот же носик.
— Не знаю, — прижимаясь ко мне, отговаривается Зубейда.
— Будем ужинать или сделаем что-нибудь ещё до ужина? — шепнул я ей на ухо.
— Как скажете, Сержи-сахеб.
— Или, может, не до, а после ужина?
— Как скажете, Сержи-сахеб.
Мы не были уверены в правильности выбора из "или — или" и поэтому сделали это "что-нибудь" до ужина. А потом, на всякий случай, чтобы уже точно не допустить ошибки в выборе, сделали "что-нибудь" ещё и после ужина. И только успели привести себя в относительный порядок, как к нам пожаловал Ахмед-ага и тяжело опустился на оттоманку напротив меня. Зубейда мгновенно поставила на столик поднос с фруктами и сластями.
— Чай или кофе, Ахмед-ага?
— Надо поговорить, — хмуро произнёс он. Зубейда поклонилась ему и направилась к двери. — Зубейда, останься. Разговор будет о тебе. Сядь рядом со мной.
— Что случилось? — поинтересовался я.
— В общем-то, ничего. Кроме одной досадной ошибки, которую мы все невольно совершили вчера с покупкой Зубейды. Конечно, кто мог знать, но, тем не менее, проблема возникла, и довольно запутанная. Я один без вас разрешить её не смогу.
— Ахмед, не говори загадками.
— Сейчас, соберусь с мыслями. С Бахтияром-хаджи — отцом Зубейды — я знаком очень давно и многим ему обязан. Правда, встречаемся мы очень редко, а дома у Бахтияра я был всего раз где-то лет десять назад. Ты, Зубейда, была тогда крошкой, как Джамиля, и помнить меня не можешь. Хотя и крутилась около нас. А я тебя узнать на рабском рынке тоже никак не мог. Ты ведь выросла и изменилась. Последний раз мы с твоим отцом, Зубейда, разговаривали в медресе Акбара где-то с год назад. Как и за что он угодил в зиндан, я не слышал. Иначе просто внёс бы выкуп, и тебе, Зубейда, не пришлось бы стоять на рабском рынке.
— Ахмед-ага, так вы тот, кого мой отец называет Ахмед из ниоткуда? — воскликнула Зубейда.
— Вот именно. И получается, что в то время, когда мой хороший товарищ попал в беду, я покупаю его дочь в рабыни для своего молодого приятеля.
— Вот так каша заварилась, — только и смог промолвить я.
— Но вы же ни в чем не виноваты, Ахмед-ага, — попыталась успокоить его Зубейда, взяв за руку. — Это я что-то не так сделала. Мама, наверное, вас знала, но она весной умерла. Когда отца схватили, я осталась одна с младшей сестрой. Мне нужно было как-то разыскать друзей и знакомых отца. Правда, как? Он о них говорит мало. Вы же знаете его, Ахмед-ага. Затворник, молчун и бессребреник. Умрёт, а никого о помощи просить не станет. Всё сам и сам. Что мне оставалось делать, когда его кинули в зиндан? Мы с сестрой оказались как в пустоте, и денег в доме ни таньга. А визиря Джафара все боятся.
— А Джафар-то тут причём?
— Причём его сын Саид. Когда я как-то зашла к отцу в медресе, то Саид меня там увидел и воспылал. Проходу от него не стало. Очень наглый и самовлюблённый. Недавно Саид дождался меня около нашего дома, схватил меня за руку и пытался обнять. В это время вышел отец. Его разговор с Саидом кончился тем, что Саид унёсся с воем и сломанной рукой. Вы же знаете, Ахмед-ага, какой отец здоровяк. Вот и вся история. На следующий день пришли стражники и забрали отца.
— Да, по слухам, Джафар — ещё тот фрукт. Мстительный и злобный, — задумчиво произнёс Ахмед. — Но не в этом проблема. Джафара укротить мы как-нибудь сможем. А вот между нами самими возникла запутанная история. Как её распутать? Отца-то отпустили? Что он тебе сказал, когда узнал, почему?
— Отпустили, Ахмед-ага. Сразу, как только я внесла выкуп. Мне он ничего не сказал. Погладил по голове и молча поцеловал. Ходит мрачный.
— Да, — согласился я, — довольно-таки запутанное положение создалось. Но вопрос-то не в этом.
— А в чём же?
— Создаёт ли эта запутанность кому-то какие-то тяготы? Если создаёт, то имеет смысл что-то попытаться изменить. А если тягот нет, то не надо эту запутанность и трогать. Всё само распутается со временем. Это моё мнение.
— Зубейда, а ты что скажешь? — спросил Ахмед.