Жизнь в Советском Союзе была...

Именно по этой причине в самом начале учебного года в нашем классе произошло безобразное событие.

У нас должен был состояться урок литературы. Звонок уже прозвенел, но учительница наша запаздывала. Тут вместо педагога в класс вошел какой-то незнакомый хмырь— парень лет шестнадцати, с виду натуральный гопник.

Войдя, он начал наезжать, изображая из себя крутого, требовал чтобы мы встретили его вставанием. Мы от неожиданности оторопели. Прошла неделя с начала нашей совместной учебы, мы уже считались одноклассниками, но еще не стали друзьями и коллективом. Те, кого мы знали хорошо, оказались в разных концах класса, а в тех, кто сидел рядом, мы еще не были уверены. Кто он и чего ему надо— нам было непонятно. Девчонки первые начали возмущаться его поведением, а юноши затаились и молча сидели по своим местам. Вышвырнуть его сразу мешала разобщённость наших парней.

Хулиган, распалившись от нашего молчания, перешел к издевкам. Он вдруг стал требовать, что бы все комсомольцы встали перед ним. Такой, понимаешь, был закоренелый антисоветчик. Комсомольцы, видишь ли, ему не нравились. Поскольку никто не вставал, то дебошир от слов решил перейти к действиям. Вместо ругани и угроз от доски он собрался пройтись по рядам и поднять парней с места.

Вот тут он свое и получил. Он необдуманно подошел к Лешке и мой братец встал на ноги, но лишь для того, чтобы схватить фрайера за грудки и начать трясти его. Тут и я, конечно, не выдержал и бросился через соседа помогать брату, да и другие парни тоже встали, чтобы навести порядок. Но Лехан справился практически один, отвесив хулигану пару оплеух, он вытолкнул его из кабинета в коридор.

Надо было бы, конечно, измордовать урода более основательно, но тогда среди приличных людей не было принято толпой добивать одного — это первое, а второе — это то, что урок -то продолжался и буквально через несколько секунд после изгнания хулигана в класс вошла литераторша, а негодяй больше не показывался. Нам и в голову не пришло устраивать за ним погоню во время и вместо урока.

2.

Но были и хорошие события в тот учебный год. Связаны они были с праздниками и сопутствующими молодежными тусовками.

Во-первых, мы своей компанией бывших учеников 81 класса отметилили наступающий 1975 год. Праздновали на квартире у Ларисы Резник, вернее у нее в доме, поскольку она тогда жила в частном доме на Колхозном поселке. Там были наши старые друзья по 8— му классу: Вовка Костромитин, Серега Белогрудов, покинувшие уже школу, наши девушки-красавицы, учившиеся 92 классе, ну и мы с братом и Борей Ровным— всего человек двенадцать. Было одновременно весело от того, что мы собрались вместе, и грустно от того, что учимся теперь не только в разных классах, но и в разных местах. Некоторых парней я после того Нового года не встречал больше ни разу.

А вот другой праздник — 23 февраля — мы праздновали уже только 91 -м классом на квартире у Ольги Кутявиной. Когда-то Ольга жила в "том дворе", в пятиэтажке по Колхозной 27, но к этому моменту родители её уже получили новое, более комфортабельное жилье. Находилась эта квартира, по моим понятиям, на краю света — на Северо-западе, в том квартале, где "мужик с пистолетом". Челябинцы меня поймут, а тем кто не местный, объясню, что речь идет о улице Молодогвардейцев. Тогда это была окраина города, но с тех пор город настолько расширился, что для кого-то и это почти центр.

Вот туда-то мы и поперлись на трамвайчике в количестве двадцати или двадцати пяти человек.

О том, что и как мы праздновали, можно было бы рассказать подробнее, но я уже описывал события того вечера в одном из своих романов про школьную жизнь, поэтому нет смысла повторяться. Ищущий да обрящет. Есть смысл задержаться на последствиях этой вечеринки.

Я до сих пор не пойму, кто и какой целью заложил нас руководству школы. Я до сих пор не понимаю, почему руководство школы пошло на поводу этих жалобщиков и решило "принять меры".

Одним словом, о вечере стало известно директору школы и Галина Васильевна Ванюткина решила нас пропесочить. Устроили что-то вроде расширенного классного собрания с приглашенными родителями. В президиуме были: директор, завуч и классный руководитель, которые принялись взывать к нашей комсомольской совести.

Ну ладно, если бы я один такой недалекий не понимал, что происходит, но среди одноклассников моих никто не понимал, какие претензии к нам предъявляют. Школу мы не позорили, комсомол — тоже. Мы не хулиганили, посуду и окна не били, трамвай при поездке не переворачивали. С соседями по лестничной клетке и этажу не ругались и не скандалили, ушли около девяти вечера, так что даже ночной тишины не нарушали. Ну смеялись, ну танцевали под музыку, но разве это — преступление? Мы ни между собой, ни с кем-то ещё посторонним на улице не подрались, ничего не сожгли, милиция нас не задерживала. Что мы такого плохого сделали?

Главное, что нам предъявили то, что мы пили вино. Все даже поперхнулись от такого обвинения. Отрицать факт было бессмысленно, ну а обсуждать глупо. Вина была ОДНА бутылка на две дюжины ртов. Непозволительно мало, но за добавкой никто не бегал. Это вино никому насильно в рот не вливали, кто не хотел — того пить не заставляли, кто хотел попробовать — тому плеснули. Именно плеснули, потому что на десяток, выразивших желание, больше 50-70 граммов не получалось. Ну глотнул я того портвейна, так даже не проняло. Потом, мы все считали себя взрослыми. Нам многим по шестнадцать лет уже исполнилось, мы паспорта получить успели, а с нами, как с детьми малыми. Моя мать знала, что мы с Лешкой можем выпить вина на празднике и относилась она к этому спокойно. Мы с ее ведома и согласия уже дважды ходили встречать Новый год в молодежных компаниях. Поэтому мне было непонятно, почему чьи-то чужие родители и директриса возмущаются тем, что не раздражает мою мать? Так думали практически все мои одноклассники, и естественно, что собрание закончилось не в пользу администрации. Нас конечно поругали, пристыдили, но никого раскаяния от нас не добились. Мы остались при своем мнении. Тем более, что это вечеринка нас всех только сплотила.

Однажды, в студеную зимнюю пору на уроке НВП нас вывезли в чистое поле, на стрельбище, где все мы стреляли из автоматов АК-47 по мишеням. Помню, что на стрельбище мы ехали через весь город на автобусе N 38 до поселка Шершни. А вот куда потом шли пешком с конечной автобуса— уже забыл.

Еще мне памятен девятый класс тем, что именно в это время во мне проявился литератор. Я начал писать. Первые стихи и первые рассказы. Что-то даже для стенгазет. Возможно где-то среди моих бумаг до сих пор лежат пожелтевшие листочки, на которых я еще ручкой делал первые стихотворные и прозаические наброски. Компьютеров-то тогда не было, поэтому все, что хотелось сохранить, писали на бумаге.

И тогда же я решил увековечить в мировой истории своих одноклассников и их деяния. Где-то с апреля 1975 я стал вести дневник, но не свой, кому я мог быть интересен, а дневник своего класса. Так что школьные события конца девятого и всего десятого года моей учебы я могу теперь восстановить чуть не поминутно. Но вставлять весь этот дневник в свои мемуары я посчитал излишним, возможно я когда-нибудь опубликую его, как приложение к этому моему литературному детищу.

3.

В 1975— м году закончилась война во Вьетнаме. Естественно, победой прогрессивных народно-патриотических сил. Американцы драпанули вместе со своими марионетками из Сайгона, который на радостях был переименован в город Хошимин. Вроде бы и в Камбодже тоже пал марионеточный прозападный режим. Но сразу после победы пришедшие к власти люди закрыли страну так, что никаких сведений о том, что там происходит, больше не поступало. Страна полностью исчезла из новостных каналов.

По телевизору без конца рассказывали о Хельсинском совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе и подписании соответствующих документов. Обещали разрядку, нерушимость границ и вечный мир на континенте. Ага, как говорится, губы раскатали. Всего через 15 лет в Европе опять начнут стрелять друг в друга и нарезать новые границы для новых государств.

Не даром говорят,что свято место пусто не бывает. Закончились войны в Юго-Восточной Азии, как тут же началась гражданская война в Ливане. Кто там кого и за что мочил, мне было абсолютно не понятно. Как и не понятно было, кого мы там поддерживаем и поддерживаем ли вообще. Поэтому в новостях наши обозреватели в основном говорили о том, что эту войну пора прекращать.

В конце 1975 года помер последний настоящий фашист — каудильо Франко. Испания решила стать монархией, и в ней снова появился король из династии Бурбонов.

В СССР летом случилась страшная засуха. Горело Подмосковье со своими торфяниками. В нашей области и во многих других трудовые коллективы посылали многочисленные десанты работников для заготовки кормов для скота. Урожай собрали минимальный. Именно в этот год пришлось резко увеличить закупки зерна за рубежом, и сократить мясное поголовье. Впервые пришлось изменить ГОСТы на колбасу. Именно с этого года появились предпосылки для перебоев с продуктами.

Среди всех спортивных состязаний этого года самым главным для меня стало соревнование, которое не состоялось. Анатолий Карпов вернул в СССР чемпионскую корону по шахматам. "И хвалёный, пресловутый Фишер" отказался защищать свое звание в матче против нашего гроссмейстера. Тогда ФИДЕ (международная шахматная федерация) попросту отобрала у него титул, и передала его Анатолию Карпову.

Фаворитом кинопоказа стала новая кинокомедия "Афоня".

В личном плане для меня важным событием стало получение паспорта гражданина СССР. Поскольку я оформлял его в январе, то мне вручили паспорт еще старого образца с зеленой обложкой и маленькой фотографией на первой странице. В нем еще были страницы для записи места работы. А вот некоторым мои одноклассникам, получавшим такой же документ чуть позднее— во втором полугодии, вручали паспорта уже нового образца с пурпурной обложкой, украшенной большим гербом СССР, и с тремя страничками под три крупные и разновозрастные фотографии.

В Челябинске в тот год открылся и заработал Торговый центр, некоторые знакомые мне девчонки устроились туда работать продавцами.

Глава 2.

Геодезист

В свое последнее каникулярное лето я решил честным трудом заработать немножко денег. Где именно можно приложить свои усилия я не знал, но активно интересовался и мне повезло. К брату Юрию как-то зашел в гости бывший его одноклассник Боря Беззубцев. Как оказалось, Борис работал геодезистом в Экспедиции N308 ГУГК СССР, и их организация остро нуждалась в деятельных, трудолюбивых и, главное, непьющих молодых людях. Поскольку их требования совпадали с моими характеристиками, уже с начала июня я смог приступить к работе.

Аббревиатура ГУГК расшифровывается как Главное Управлении Геодезии и Картографии. Это — та самая организация, которая измеряла просторы нашей бескрайней Родины и на основе этих замеров потом рисовала карту страны. Контора 308 экспедиции находилась тогда недалеко от железнодорожного вокзала, а рядом с ней, в Колупаевке, базировалась городская изыскательская партия, в которой предстояло работать мне. Всего подчиненных Экспедиции партий было несколько и работали они по всей области.

Геодезические замеры, используемые при составлении карты, обычно бывают трех видов: измерение разности высот с помощью нивелира; измерение углов между разными точками с помощью теодолита; и измерения расстояний между точками с помощью дальномера. Бригада Беззубцева занималась измерением углов и нашим основным орудием производства был теодолит.

Бригада звучит круто, но не всегда правильно. Бывали дни когда нас в бригаде было только двое: я и Боря, текучка в партии была страшная. Люди устраивались и, немного потаскав трехногие штативы с марками, понимали, что здесь надо действительно работать, после чего быстро исчезали. На их место приходили другие и тоже исчезали. Уж не знаю почему, но устраиваться приходили в основном какие-то люмпены, склонные к выпивке и иногда судимые. Платили геодезистам сдельно и заработок сильно зависел от того, сколько замеров ты успел снять. Проработав два месяца, я за первый получил чуть больше 160 рублей, а за второй всего 130 с копейками. Опять же, если работать полным составом бригады в пять человек, то заработанное надо было делить на всех, и получалось тоже не сильно густо. Так что оптимальным было работать втроем или вчетвером.

Во время работы было много приключений и забавных историй. Многие люди, увидев Бориса, приникшего к теодолиту, почему-то считали, что он снимает кино и радостно застывали перед объективом, натужено улыбаясь или махая руками. То, что они загораживают марку, которую он пытается рассмотреть, их не волновало. Тяжело было работать в центре города, где на улицах шастало много людей и транспорта, закрывающих обзор, а также трудиться в дождливые, туманные и жаркие дни. В дождь и туман сильно падала видимость, а при высокой температуре от земли шло испарение влаги, и марка, стоящая иногда в сотне метров от теодолита, в его объективе от этого испарения "плыла", колыхаясь из стороны в сторону.

Но мы с Борисом сделали замеры даже на площади Революции. Правда, нам для этого пришлось начать работу в 5 часов утра, но зато нам никто не помешал. Кстати, именно в этот день меня и ещё одного нашего сотрудника— студента строительного факультета ЧПИ,— подрабатывавшего как и я на летних каникулах, чуть не замели в ментовку.

Для того, чтобы провести замеры на площади Революции пораньше, мы всей бригадой заночевали на работе, в помещении нашей партии в старинном двухэтажном бревенчатом особняке в Колупаевке. Поутру мы со студентом вышли на пустынную улочку и с интересом разглядывали окружающий пейзаж. Не прошло и минуты, как пейзаж украсился бравым милиционером, подъехавшим на мотоцикле "Урал" и остановившимся в пяти шагах от нас.

Насладившись утренней прохладой и увиденным милиционером, я напомнил напарнику, что нам пора в избушку грузить инструмент в машину. Но тут благодушный с виду милиционер вдруг жестко скомандовал: "Стоять!". На наш жалкий лепет: "А, чё такого, нам работать пора" он привстал во весь свой гигантский рост, а был он приблизительно метр девяносто и килограммов 110 весом, и как рявкнет: "Стоять, я сказал! Не двигаться!" Такой убедительный приказ мы поневоле исполнили, застыв на месте.

Но тут пришло наше спасение в виде сильно подержанной и помятой, крашеной блондинки неопределенного возраста, может лет сорока, а, может, и шестидесяти. Она подошла к нам в сопровождении еще одного милиционера.

— Эти?— строго спросил у нее милиционер, отдававший нам приказы.

— Не, это не те,— радостно затараторила женщина, — это молодые, красивые, видно сразу, что хорошие ребята. А те оба чернявые и постарше.

— Этих тоже двое, и оба они не блондины,— с надеждой переспросил мотоциклист.

— Точно не эти, — заверила его поношенная блондинка.

— Свободны,— скомандовал нам раздосадованный милиционер.