Нашествие арабуру

Но разве кэбииси могли что-нибудь сделать по-умному? Конечно, нет, потому что по-другому не умели. Они забегали, засуетились. Стали кричать, бряцать оружием, и толпа испугалась, шарахнулась. Вот тогда капитан Угаи и увидел того человека: тот уже был на расстоянии пяти-шести кэн и перед тем, как снова исчезнуть, оглянулся. Это не человек, сообразил Угаи и вдруг вспомнил, где его видел. Конечно, в том злополучном сне. Человек жег бумажные ленты с заклинаниями и твердил шастры Васубандху. От этих шастр капитан Угаи целую луну ходил сам не свой, его тошнило, и болела голова. А хотел этот человек от капитана Угаи послушания и страха перед монахом-подростком. Тогда он и сообразил, почему собственноручно отпустил мальчишку.

— Господи, Иисусе! — только и произнес Угаи. — Духи!!!

— Какие духи?! — шарахнулись от него помощники.

— Хватайте мальчишку, с которым он беседовал!

— Какого? — разинули рты кэбииси.

— Мальчишку, от которого воняет!

Но мальчишка как вводу канул, только незнакомец убегал вместе с толпой в сторону храма Каварабуки. Однако кэбииси хоть и были тугодумами и ленивыми, а к тому же тяжелыми на подъем, но дело свое знали, и было их очень много. Из казарм уже бежала подмога, уже нагинаты с жутким шорохом разрезали воздух, а в воздухе появились иканобори. Толпу окружали полукругом и теснили к центру базара. Блеяли овцы, кудахтали куры, в воздухе кружились перья.

* * *

Заклинание 'онгё но мадзинаи' действовало только очень короткое время. За это время надо было спрятаться. Но вокруг, как назло, было слишком мало строений. Вот почему, вдруг сообразил Абэ-но Сэймэй, меня тянуло к храму Каварабуки. Впервые он испугался. Я предвидел эту встречу, но не понял сути предвосхищения. Боги подсказывали мне, но я оставался глух к их предупреждениям.

Абэ-но Сэймэй сам же и нарушил свой план: вместо того, чтобы встретиться с Баном и Кацири там, где было обусловлено — на площади Белого посоха, он нагнал их на пихтовой аллее возле базара Сисява. Конечно, он видел кэбииси, конечно, он осознавал опасность, но странная беспечность, сродни, неоправданному риску, охватила его. Слишком долго Абэ-но Сэймэй безнаказанно ходил по городу, слишком долго никого не боялся и потерял осторожность. А может быть, виной всему послужило ваби — стремление стать господином самому себе, исключив случайность, а, как известно, даже очень предусмотрительный человек хоть один раз в жизни да ошибается.

Ошибся и Абэ-но Сэймэй — просто ему захотелось поговорить со своим сыном Кацири. Он знал, что Кацири, его сын, скорее всего, погибнет, и уповать приходилось только на Будду. Но ради победы над арабуру он готов был пожертвовать и жизнью сына.

Кацири не знал, что Абэ-но Сэймэй его отец. Даже Три Старца об этом не догадывались, хотя, если бы они сопоставили факты, то пришли к однозначному выводу, ведь и Кацири, и Абэ-но Сэймэй обладали очень схожими способностями. А такие совпадения никогда не бывают случайными. В общем, в последний момент Абэ-но Сэймэй расчувствовался. Ему захотелось ободрить сына, но он в этот трудный момент не находил слов. Только одна мысль крутилась у него в голове: 'Я все отдам... Я все отдам для победы! Да поможет нам Будда!' Дело в том, что Абэ-но Сэймэй знал о предсказаниях колдунов миконо, и когда родился сын, пожелал, чтобы сын стал исполнителем воли Будды.

Кэбииси сгоняли торговцев к базару, но капитан Угаи уже знал, что ни мальчишки-монаха, ни человека из сна там нет. Медленно, думал он, очень медленно и нерасторопно. В это время появился отряд кецалей, вооруженный не только мшаго, но тремя майдарами. Командовал отрядом кецаль Атотархо. Тогда-то капитан Угаи и увидел, как действует майдара.

У Абэ-но Сэймэй всегда был один или даже два запасных путей отступления. Он хорошо знал город и чувствовал себя в нем, как рыба в воде. Одного он не просчитал — отцовской любви. Никогда он ее не ощущал, гнал от себя, а здесь вдруг она завладела им, и он уже ничего не мог с собой поделать. Он успел сунуть Кацири план пирамиды, и это промедление стоило ему жизни.

Как только он заметил, что кэбииси бросились окружать рынок, он сделал все, чтобы увести их от сына. Да черный капитан прицепился, как репейник.

Вначале Абэ-но Сэймэй произнес заклинание 'онгё но мадзинаи', состоящее из одного— единственного иероглифа, и все пошло, как обычно. Преследователи оказались сбиты с толку, а ему оставалось всего лишь шагнуть за угол дома и затеряться среди развалин соседнего квартала. Однако он увидел, что корзинщики бегут вдоль храмовой стены и что в руках у них самое страшное оружие, которым обладали кецали — ежики.

Абэ-но Сэймэй участвовал в сражении перед городом Цуяма. Тогда он самолично убил не меньше сотни арабуру. Но, как и все, оказался бессильным перед их оружием, изрыгающим молнии. Его спасло только то, что в хаосе сражения он упал в канаву и смог, в отличие от собратьев, отлежаться. Он до сих пор помнил, как его корежило и колотило от удара молнии, и думал, что умрет, но он выжил.

Кацири то становился невидимкой, то появлялся снова, но он не понимал, что надо как можно быстрее выбежать за пределы треугольника, образованного тремя кецалями с ежиками в руках. В воздухе уже запахло, как перед грозой, и все, кто находился в треугольнике, должны были пасть замертво. Тогда Абэ-но Сэймэй прыгнул на ближайшего кецаля, который держал ежика в руках. Прыгнул в тот момент, когда должна была ударить молния, не обращая внимания на корзинщиков с нагинатами, повалил кецаля, ударил его что есть силы в грудь сюрикэн и принял на себя весь тот удар молнии, который предназначался сыну.

Долго еще били его нагинатами, боясь приблизиться. И только окрик Атотархо остановил кецалей и арабуру. А когда подбежал Угаи, Абэ-но Сэймэй уже был мертв. Странная, похожая на оскал, улыбка застыла на его окровавленных губах. Казалось, он знает тайну, которую больше не знает никто.

— Хватайте! Хватайте мальчишку! — крикнул капитан Угаи.

Однако мальчишка как в воду канул.

* * *

Утро выдалось прохладным, и к повседневному наряду из перьев император добавил леопардовую шкуру, которая была заколота у него на левом плече золотой иглой.

Император Кан-Чи сидел у себя в саду на одиннадцатой ступени и любовался водой, которая вытекала из волшебной бочки. Бочка была бездонной, и вода в ней никогда не кончалась.

Бочку привезли из Чосона в качестве подарка от тамошнего правителя. К бочке прилагался раб, который чистил ее каждое утро и наполнял доверху. А еще в бочке сидела большая волшебная лягушка и квакала каждую стражу. Императору нравилось наблюдать, как она это делает. Вначале она надувалась, становилась просто огромной. Желтое горло с черными крапинками, казалось, готово было лопнуть, а потом раздавалось кваканье:

— Ква-ква-ква... — и ровно столько раз, сколько было стражи, и ни разу не ошибалась.

Император Кан-Чи пытался понять, как она это делает, а самое главное — почему каждый раз вовремя? Пару раз он самолично пытал раба, но раб ничего не мог объяснить, потому что у него не было языка.

И на этот раз Кан-Чи самозабвенно считал, сколько раз лягушка квакнет. Если в соседней стране такие чудеса, то что же у них есть еще? — думал он с завистью. Как только разберусь с Нихон, захвачу и ее, а там рукой подать до Ая. Был час лошади, и лягушка проквакала ровно пять раз, а когда начала квакать шестой, впервые сбилась. Император удивился, наклонился, чтобы посмотреть, что же произошло. А лягушка надулась сильнее обычного, открыла широкую, как ущелье, пасть, и оттуда вылетело ровно шесть отравленных стрел. Если бы не преданный, черный, как смоль, Мурасамэ который всегда находился рядом, то не пережил бы Кан-Чи стражи лошади: бросился Мурасамэ между хозяином и лягушкой, закрыл его своим мохнатым телом, и тотчас же умер, исторгнув напоследок из себя клубы пены.

В дикой ярости заколол Кан-Чи большую волшебную лягушку золотой иглой — из бездонной волшебной бочки полилась зеленая кровь, и все рыбы, все лягушки, все тритоны и прочие обитатели ручье в и болот в окрестностях пирамиды-дворца Оль-Тахинэ погибли. Вот каким ядом хотели отравить императора Кан-Чи.

Кинулись за тем рабом, да не сумели взять живым. Раб вложил себе в рот себе широкий индийский нож и пал лицом вниз. Нож пробил ему затылок, и раб тотчас умер.

Император Кан-Чи пришел в неистовство. Изломал на себе перья, разорвал леопардовую шкуру. Больше всего он горевал о Мурасамэ.

— О-о-о! Мой любимый пес! — кричал он, рыдая взахлеб. — Уййй!!! Я отомщу за тебя! Сотру этот Чосон в пыль! — И плевался на свой любимый город Чальчуапа.

Вызвал он главнокомандующего Дегановида и приказал готовить армию к походу.

— Какую? — сонно спросил Дегановид и поморщился.

Он давно привык к чудачествам императора, который у себя на родине никогда не правил, а был младшим сыном и любимчиком у своей матери Шочипилли — Царицы Цариц, и слишком долго ждал подходящего трона. Шочипилли не исполнила родовой закон 'Трех голов' и не умертвила Кан-Чи, который был ее четвертым сыном и значит, должен был умереть, как того требовала знать, по достижении пятнадцати лет. Она спрятала его в горах и ждала удобного случая. Этой случай представился в виде кецалей, которые пришли со стороны солнца. Кан-Чи рос эгоистичным и балованным ребенком, хотя его нещадно пороли за пакости, до которых он был охоч. Он никогда не общался с простыми людьми и не понимал их. До двадцати пяти лет он вообще считал, что мир состоит из одних придворных льстецов и юных рабынь, которых ему регулярно поставляли. Когда они ему надоедали, он бросал их со скал, принося в жертву Богу Смерти — Кими, и очень быстро привык быть безжалостным. Потом Шочипилли решила приобщить его к государственным делам и последовательно делала его то военным министром, то министром морских вод, то министром земли. Кан-Чи так же последовательно проиграл все сражения, разорил рыбаков и довел хозяйство страны до такого состояния, что народ стал голодать и разбегаться. Знать зароптала, и Царица Цариц Шочипилли уже готова была уступить ей, но тут появились кецали, и ситуация изменилась. Мать надеялась, что, став императором неведомой страны, ее четвертый сын обретет мудрость Богов. Вышло все наоборот, он стал еще более жестоким и властолюбивым и не терпел никаких возражений. Он не вникал в суть вещей, не интересовался деталями и считал, что это должны делать за него советники.

— А сколько у нас армий?

— Три.

— Три? — удивился император Кан-Чи. — А где остальные? Уййй!!!

— Больше нет.

— А было?

— Не было.

— Готовь, которую ближе. Уййй!!! — император хлопнул себя ладонью по затылку.

— Ближе та, которая в столице, третья.

Император выпалил:

— Посылаю, которая в столице, третью! Уййй!!! — и снова хлопнул себя по затылку.

— В городе замечены мятежники. Кто будет охранять ваше величество?

— Кэбииси!

— Кэбииси ненадежны.

— Дашь им мшаго и майдары!

— Кецали будут против.

— К черту кецалей! Уййй!!!

— Зря вы так. У стен есть уши, — счел нужным напомнить главнокомандующий.

Дегановид приходился сводным братом императору Кан-Чи и мог себе позволить то, что не могли другие.

— Что ты предлагаешь? — немного успокоился император Кан-Чи.

— Надо выждать.

Император Кан-Чи сделал круглые глаза. Ему и в голову не приходила такая простая мысль:

— Я не хочу ждать!

— Вчера в провинции Хитати погиб отряд из двух сотен человек.

— Ну и что?!

— Два дня назад в Асо сожжена наша крепость номер пять.

— Ну и что?!

— От Науакуе ни слуха ни духа.

— Ну и что?! Это все время происходит. Скоро кецали подкинут нам новые силы.

— А если не подкинут? Если наша благословенная Царица Цариц занедужила или случилось еще что-то?!

— Подкинут! Хватит об этом!

— Ладно. Построим флот и ударим.

— Какой флот? — безмерно удивился Кан-Чи.

Выяснилось, что между Нихон, которая теперь называлась Се-Акатль, и Чосоном лежит глубокое море Гэнкай .

— Разве что попросить кецалей?.. — загадочно предложил Дегановид и вопросительно уставился на императора.

— Нет! — сжав кулаки и со свистом втянув в себя воздух, выкрикнул император Кан-Чи. — Нет! Нет! Нет! Никого просить не будем! Ушмаль и так косится. Чертей своих подсылает! Уййй!!! — император хлопнул себя по затылку.

Он в нерешительности засопел, смял последнее черное перо и посмотрел в окно. Море было далеко. Его не было видно. Родина же еще дальше — по другую сторону океана. Может, Дегановид прав? — впервые задал себе вопрос император Кан-Чи.

— Так будем отправлять третью армию или нет? — бесстрашно спросил Дегановид, полагая, что наступил тот самый момент, который называется переломным.

Но император Кан-Чи внезапно проявил дурной характер:

— Бери армию! Отправляйся на чертово побережье! Строй флот! Уййй!!!

— Раньше весны не получится.

— Строй, говорю! Уййй!!! Куриное дерьмо!

Дегановид не посмел ослушаться. С тех пор прошло три дня. Третья армия императора тайком от кецалей, без музыки и долгих прощаний отправилась в поход. Император Кан-Чи надел траурный наряд с черными перьями и с ненавистью смотрел на город Чальчуапа. Он не смог его победить. Он не смог даже его понять. Иногда ему казалось, что город живет вопреки логике и его воле и что он сильнее кецалей и Неба. О великий Кетцалькоатль, стал он молиться, сделай так, чтобы я победил! Всех победил! Всех! Всех врагов без исключения!!!

Неожиданно до его слуха донесся шум. Он подскочил к перилам балкона. Далеко внизу, среди пышной зелени деревьев сновали титлаки.

— Эй, стража, позвать начальника кэбииси!

Сань-Пао, как всегда, возник, словно из-под земли — годы государственной службы не прошли даром. Ураканы его тщательно обыскали. Одни из них встал с обнаженным мшаго у него за спиной.

— Что происходит? — грозно спросил император Кан-Чи, не дав Сань-Пао преклонить колено.

— Мы ловим Абэ-но Сэймэй...

— Ты нашел его?!

— Да, сэйса. Он воспитывался в школе 'Врат Дракона'.

— В этой стране очень мудреные названия, — заметил император. — Говори проще.

— Родом он из деревни Мусаси. В детстве был отдан в монахи. Его сделали ваби — господином самому себе. Этого звания достигают только избранные архаты.

— Не понимаю, — поморщился император Кан-Чи, — что ты несешь?!

— Иными словами, он очень умен и осторожен, поэтому его трудно поймать, — скомкал свою речь Сань-Пао.

Эту речь он готовил загодя, полагая раскрыть глаза императору Кан-Чи на природу вещей, то бишь страны, которую он пытался поработить.

— Ну и что?! — рассердился император Кан-Чи. — Зачем ты мне это рассказываешь?! Уййй!!!

— Мы нашли его отца и казнили, — произнес Сань-Пао упавшим голосом.

В любой момент его могли предать смерти через самую лютую казнь. Или уракан, стоящий за спиной, по какому-нибудь тайному знаку императора мог зарубить его. Сань-Пао был стар, но умирать ему не хотелось.

— Глупцы! — вскипел император Кан-Чи. — Надо было вытянуть из него все-все, а потом кинуть собакам! Чему вас только учили ваши императоры?!