На клочке голой земли поверх подстеленных плащей возвышалась гора трофеев. Похоже, каждый наемник нес по ружью и паре пистолетов, а так же сабли, топорики, кинжалы и разную амуницию. Штыков почему-то я не увидел. Интересно, а засапожники, да разные хитрые приблуды для скрытого ношения ребята у них собрали? О чем это я, блин горелый, почетная ж сдача.
Груда трофеев еще раз подтверждала догадку, что наемники мне попались тертые. К вопросу оснащения подошли с умом и тугим кошельком, чего у новичков и неудачников обычно не наблюдается. Основу огневой мощи отряда составляли плежские реплики казнозарядных штуцеров Марксмана. Насколько я мог судить, линейка Марксмановских ружей здесь и сейчас выступала аналогом автомата Калашникова по простоте, надежности и высоким боевым характеристикам. Порадовала глаз пара превосходных револьверных скорострелок с полными бандольеро. Среди прочих образцов нашелся брат-близнец Акинфова ружья. Больше прочих меня заинтересовали ручная мортира и две двудульных вертикалки внушительного калибра. Ручной гранатомет — отличный трофей. Да и дробовики, если вспомнить 'зоопарк' на службе наших врагов, вполне к месту. В ближнем бою часто именно картечь решает, кому по земле ходить, а кому в ней лежать. Надо учесть, Богдан!
На второй взгляд в куче трофеев выходило больше, чем по одному ружью на брата, даже если погонщиков зачислить в отряд. Побросали, как попало — где ствол, а где приклад закрыт амуницией и не сосчитать сразу. И что мне теперь с ними делать? Не с железяками, а с людьми, конечно.
— Буяну, колонне — отбой. Пятиминутный отдых, — бросил Акинфу, забыв, что единственный на весь табор хронометр у меня в браслете.
Повернул голову, уловив боковым зрением искры ненависти в зеленых глазах раненого. Четко осознал: этот человек опасен, нельзя оставлять его в живых! Но что-то мешало убить его прямо сейчас.
— Кто стрелял?
— Тот негодяй, — Евгений указал движением головы в сторону горбуна, чью правую руку перетягивал тряпицей рыжий наемник. — Я подозреваю, он подбивал прочих к сопротивлению...
Видно кто-то подстраховал заигравшегося в благородство командира. Привык, значит, парень к пулям над головой. Голос не дрожит, в глазах озорные бесенята скачут, сам весь 'на шарнирах' от бескровной победы. Плохо, очень плохо.
— Молчун, — я слегка понизил голос. — Этого, как закончат бинтовать, обыскать, крепко связать руки и мешок на голову. Найдешь магические вещицы — мне.
— Будет сделано, господин лейтенант.
Нда-а, барон-знаменосец, ваши рыцарские замашки, не приведи Господь, однажды усадят меня сочинять мадам Беловой похоронку. Надо было подпустить этих псов войны на верный выстрел, распределить цели и дать залп. Затем проконтролировать штыками, трупы обобрать и отправить в трясину, хабар и куланов в обоз и марш-марш вперед. Честное слово, я бы так и поступил со спокойной душой — невиновные здесь не ходят. Нет, не так. Я бы непременно пленного взял. Допросил бы и вонючую жижу хлебать спровадил.
К концу потока сознания чувствительно уколола совесть. Словно эти люди были невиноваты, просто по чьей-то злой воле оказались по другую сторону баррикад.
— Кто господину подофицеру жизнь спас? — я нарочно поставил вопрос таким образом, чтобы убить несколько зайцев: сделать Евгению внушение, отметить отличившегося и завиноватить наемников. Если эти отморозки способны понять разницу между попыткой убийства первого встречного и подофицера Армии Освобождения.
— Рекрут Аристарх, — доложил Петр-Молчун.
— Молодец, Аристарх, так держать и быть тебе мастером.
— Рад стараться, ваше благородие!
Все молодцы, не только Аристарх. И бдительности не теряли — стволы смотрели в нужную сторону, никто никому сектор обстрела не загораживал. Может, дукары помышляли о глупостях, да только шансов у них при такой опеке не предвиделось. Я же прислушался к себе — то, что я принял за ропот совести, на самом деле оказалось чем-то много большим, словно на меня снизошла частица сверхъестественного блага, любви и правды. Отчего ощущение ущербности моих размышлений 'как бы я лихо уничтожил этих людей' стало невыносимо жгучим.
— Хосподьин официр, йа бы хотеть обсуштать условий... — произнес на корявом имперском главарь наемников. Кажется, он еще не осознал, что командует отрядом Белов или я. Потому, что щеголеватый Евгений с саблей, а весь такой повседневный я без оной. Сдал ее в обоз еще вчера. Тяжело и неудобно с саблей-то по болоту шагать без привычки оказалось. Шарф офицерский при штурме Длани утратил, а новым не озаботился.
Почетная сдача, блин, ну кто вас просил, Евгений? Хотя, это ведь не только руки им связывать не моги и по карманам в поисках оружия шарить нельзя. Давшие 'честное благородное' не имеют морального права пытаться бежать и вредить нам. Следовательно, отряжать конвоиров не потребуется.
— С кем имею честь? — оборвал я вводную конструкцию дукара, добавив в голос изрядную долю пренебрежения. За акцент не сойдет при всем желании, для тупых любителей 'божьей росы в глаза' еще и рожу скривил.
— Самуил Городецкий, нобиль и кондотьер, — ответ прозвучал с некоторым вызовом и сопровождался выпячиванием груди и полуоборотом туловища. С целью откровенной демонстрации вышитого на добротной ткани плаща щитка с гербом, 'фирменной' фибулы и стальной цепи с кулоном-амулетом. Еще сверкнул перстенек-печать на указательном пальце правой руки — вот теперь полный комплект цацек аристократа. Язык тела следовало понимать, как 'гляди сюда, Багдаша, перед тобой не оборванец какой, даже герб имеется. А что бойцов неполное 'копье', — насмешливо продолжил я за собеседника — да из челяди две калеки, так это мелочи жизни. Налегке сегодня гуляем'. Нобилем он представился на имперский манер, что нехарактерно для наемников из Восточной Марки — вставил свои 'пять копеек' Ральф. В здешней табели о рангах шляхтич или дукарский нобиль и колониальный барон — примерно одинаковая мелкота. Любая крупная ватага может своего предводителя именовать бароном. Вас таких тут как грязи! — подколол меня Ральф, потомственный барон Скалистых островов, между прочим.
Я в свою очередь представился не менее серьезно, похоронив родившуюся насмешку глубоко внутри.
— Итак, ясновельможный пан Городецкий. Мы регулярная часть армии Освобождения и ваш текущий статус — военнопленный. Ваши люди, соответственно так же.
— Я не служу ни одной стороне конфликта! — энергично и без акцента протестовал Городецкий, словно репетировал эту фразу не раз. Но я был готов к такому повороту событий.
— Вот как?! Вы двигались по секретной дороге, которую используют торговцы оружием и контрабандисты. Вот вы, а вот ваш товар, — я указал на гору трофеев. — По закону военного времени — расстрел на месте.
Раненый горбун буркнул Городецкому нечто неразборчивое на родном языке. Я демонстративно положил ладонь на кобуру. Желание убить врага немедленно буквально жгло ладонь, но из глубин моего существа гипнотически мягко пробивалась мысль: не надо мараться, пусть живет.
— Любезный Самуил, ваш человек дурно воспитан. Я из уважения говорю с вами на общепонятном языке. Еще раз он раззявит ДУПЛО, продолжит разговор с... эээ болотным чертом!
Молчун не дожидаясь, когда наемник затянет на повязке узлы, заломил неучтивому горбуну руки и с усилием перетянул их кожаным ремнем. Затем стащил с пленника тяжелый пояс с кошельком. Пресловутые 'права человека' относятся к людям, а рабовладельцы, изуверы и их пособники естественным образом этой благодати лишены.
— Он не ест мой шеловек! — без колебаний отрекся от горбуна шляхтич.
После двусмысленного слова 'дупло', которое я специально выделил, собеседник предсказуемо сморщился, сильнее, чем при откровенно хамском обращении 'любезный'. Спасибо Ральф, указал на ахиллесову пяту дукарских наймитов, мнящих себя 'идейными борцами за свободу'.
Дукария — милое уху любого патриота название некогда великой родины теперь на многих языках Вселенной звучало подобно ругательству, обозначающему филейную часть тела. Оскорбительное название шляхтичей, ушедших на чужбину в погоне за воинским счастьем — 'дупары' — запустила в оборот проимперская партия Восточной Марки. Познавшие блага цивилизованного Юниленда, вкусившие плодов с древа имперской культуры, свою родину они презрительно именовали Вселенской Дупой. Емко обозначая и перманентный бардак во всех сферах жизни от гигиены до политики. Справедливости ради, они же первые создали для такого печального положения дел все предпосылки, допустив раскол своей страны. Разделенная на воеводства и множество мелких 'гербов', ограбленная, погрязшая в нищете и внутренних раздорах Дукария давала этому миру, пожалуй, самые яркие характеры наемников. Не менее выносливые и стойкие, чем русины, находчивые и умелые в обращении с оружием, как ландскнехты Юниленда, бесстрашные и яростные, как норингары, бесшабашные и неудержимые, как степняки — эти бойцы среди наемничьей вольницы более прочих славились патологической склонностью к дуэлям, азартным играм, мотовству и амурным похождениям. Спесь и неуправляемость шляхтичей вошли в поговорку. Где два дукарских нобиля, там три мнения, два заговора и одна измена — именно так некий проницательный имперский дипломат отозвался о низах аристократии Восточной Марки. Обнищавшие, не знавшие и не желавшие себе иного занятия, кроме войны, а если предельно откровенно — иных занятий, кроме убийств и грабежа — шляхтичи представляли собой превосходный материал для наемных воинов. Если бы кому-то удалось вытравить из них лишнюю спесь, одолеть упрямство, и умерить жадность, корень бесконечных измен, он, несомненно, получил бы лучших солдат, каких можно купить за деньги.
Ругательный ярлык намертво прилип к солдатам фортуны родом из Восточной Марки и широко разлетелся по свету. В иных глухоманях правильного звучания и не знали, ибо дукарские 'дикие гуси' обладали несомненным талантом наживать смертельных врагов повсеместно. Вот почему, при виде покойного стрелка из Восточной Марки, подарившего мне 'мастерворк', первой пришла в голову унизительная кличка. Ральфа, моего поставщика информации, это нисколько не красило, но понять его можно. Итак, в плен ко мне попали опасные ребята. Окажись их больше и не в столь безвыходной ситуации, еще неизвестно, кто бы кого обобрал и собирался допрашивать.
Изучая во время разговора мимические реакции Городецкого на мои слова, обратил внимание на заковыристую ямочку центре крупного подбородка. Эта черта могла говорить как о твердости характера, так и о бараньем упрямстве, что далеко не одно и то же. В вопросах соответствия внешности и характера я давно зарекся верить чему-либо, кроме своего собственного мнения о человеке.
На лице Самуила читался не столько возраст, сколько пережитые тяготы. Ниже глаз пролегали заметные косые линии. Существование двух других, параллельных 'подглазным' более-менее скрывали темные усы, кончики которых слиплись сосульками и слегка заворачивались вверх. В очередной раз поразился разнообразию местной моды на лицевую растительность. Отчего-то подумалось, что если пану наемнику суждено дожить до старости, то его лицо идеально подойдет для маски, выражающей вселенскую скорбь и печаль. Может, все дело в игре света и тени в этом живописном и экологически чистом заповеднике комаров и лягушек, а может, у него есть повод и посерьезнее, чем сегодняшнее попадание остатков дружины в плен.
Со мной остался Акинф и Белов с несколькими стрелками. Я отдал распоряжения касательно судьбы пленных, трофеев и дальнейшего движения колонны, после чего обратился к нобилю и кондотьеру вновь на имперском.
— Итак, пан Самуил, у нас мало времени на пустую болтовню. От ваших ответов зависит судьба ваших людей.
Городецкий понимающе кивнул. Еще бы, у меня в запасе такой источник, как купец Зигфрид! А купцы во все времена первые разведчики. Даже если он все время в зиндане просидел, что вполне возможно, все равно должен знать немало полезного.
— Я правильно понял, что вы возвращаетесь из Ущелья Рока?
— Та, то так, пан официр. — ответ прозвучал на русинском. Любезность коллеги по ремеслу прогрессировала на глазах.
— С какой целью?
— Пан официр, барон Тотенкопф, пьесья крэв, не ест шестный шеловек. Он выставил нас под фузеи граничар. Много крови и мало грошей. Мы ушли.
— Только вы или другие наемники тоже?
— Знаю только за своих людей. Кто бежит из боя, тех барон лишает души. Цэрн-Га взял последние золотые... — слово 'последние' Городецкий выговорил нарочито тщательно. — Взялся нас провести тайно.
А теперь и произношение наладилось странным образом! Значит, горбун — проводник. Надо ковать железо, пока пан теплый. Я извлек и включил планшет.
— Как? Откуда у вас та весч? — выпучил глаза Городецкий на зависть Станиславскому.
— Самуил, давайте договоримся на будущее: вы не задаете глупых вопросов, а я не говорю вам грубых ответов. Планшет вам знаком?
Кондотьер замялся.
— Так да или нет? — при помощи Ральфа я сопроводил свои слова несильным психологическим нажимом.
— Та. То так. Мой наниматель имель такой.
— Тотенкопф? — закинул удочку на удачу.
— Ни! Ни! Другий. Импэрэц клятый. — От волнения Городецкий замахал руками и перешел на смесь родного и колониального. — Намэ ин кондотта ест ин баггэдж, оно совсем ... кривда ест.
— Имя нанимателя не настоящее?
Самуил подтвердил мой перевод кивком головы. Получается, парочка агентов не только торговала имперским оружием, но и вербовала боевиков для врагов своей страны? А ведь тайный союзник сказал, что караван с новой партией сопровождала сотня дукарских стрелков. Ладно, оставим клубки интриги для посиделок на завалинке. Сейчас необходимо разобраться с маршрутом и врагами. Главарь наемников мешал сосредоточиться на работе с картой.
— Посфольте спросить, господьин, о судьбе гарнизона Камень-Руки ...?
От меня не укрылся жадный блеск глаз, которыми он 'щупал' навьюченное на куланов добро.
— Да, Самуил. Весь гарнизон Каменной Длани уничтожен нами поголовно, причем малой кровью. Если вы двигались к этому сборному пункту, то вы мне не соврали. Ваши наниматели мертвы и теперь вы 'не служите ни одной стороне конфликта'.
Получив свои же слова обратно, шляхтич никак не отреагировал. Значит про 'божью росу в глаза' я верно угадал.
— Какой ваш план ест? — похоже, инициатива в разговоре постепенно переходила к Городецкому. Каррамба, кто кого допрашивает?! Глазами попросил поддержки у Белова
— Самуил, а судьба ваших людей вам безразлична? — ловко 'закатил шар в лузу' Евгений.
— Так про то и спрос... — притворился 'овечкой' кондотьер.
Мимо нас продолжали двигаться связанные вереницей вьючные куланы — отряд растянулся по узкой гати почти на полкилометра. Я предложил Городецкому представить двоих его спутников, которым сохранили личное оружие.
— Болеслав Мрец, подхорунжий, гренадьир. — представился высокий усатый мужчина.
Не офицер, но и не рядовой передо мной, а конкретнее — хрен его разберет. Но гренадер — это хорошо, надо пошукать у них в обозе гранаты. Особенно к ручной мортире.
