Сказки врут!

— Ван Дейк. Уже примеряет новое тело и ищет первую жертву... Уже нашел.

— Oui. Я тоже считать так. Он мочь отпустить mademoiselle, когда видеть, что она нье випольнить приказ...

— Он никогда и никого не отпускает, Ле Бон. Поэтому я и обратился к вам. Помогите, а на благодарность я не поскуплюсь.

Выковыряй из руки монетку и верни ее колобку.

— Ми потом это обсуждать. Пока рисовать схема.

— Я могу чем-то помочь? — вмешалась в разговор Натали.

— Фрау Эбель? Ви тоже хотеть рисовать?

— Если можно.

— Можно. Бьерите бумага, ручка и рисовайте котики. Котики успокаивай ваш ньерв. Идитье, madam, рисовайте и нье мешать нам тут.

Хлопнула дверь.

— Браво, Ле Бон, — похвалил насмешливо Сокол. Из-за высокой спинки кровати при всем желании не могла рассмотреть что-то вычерчивающего на полу колдуна. — И долго вы мечтали сказать ей что-то подобное?

— Многие годы, — со вздохом ответил бельгиец. — Но я думать, это быть мне радость.

Иногда мы сами не понимаем своих желаний.

Они еще о чем-то говорили, но я уже не прислушивалась. Снова навалилась тяжесть, заломило виски, а в глазах то темнело, то вдруг хотелось зажмуриться от болезненно-яркого света. И в конце концов я сдалась, выбрав темноту. Слава богу, это была обычная темнота, и я пребывала в ней в счастливом одиночестве.

Мне было почти хорошо.

А потом меня зачем-то подняли с мягкой уютной кровати и уложили на твердый пол. Хотела возмутиться — голос не слушался. Хотя бы взглянуть, что происходит, — глаза отказывались открываться. Откуда-то издалека долетали обрывки разговоров и непонятных слов — возможно, на латыни, но я бы сейчас за это не поручилась, как и за то, что все происходящее — не еще один сон.

— ...А теперь надо руку резать?

— Антоша, ты в каком веке живешь?

Запах табака и дорогого парфюма. Сдавившие предплечье пальцы. Игла, словно раскаленная. У нас тут не средневековье: стерильные шприцы и вата со спиртом — прямо как в поликлинике. И добрый доктор Франкенштейн...

— Уходить все! Нечьего видеть. Mademoiselle отдыхать.

Мадмуазель отдыхать на полу?

Слава богу, нет. Теплые руки, знакомые, родные. Едва уловимый аромат активно рекламируемого по всем каналам дезодоранта — того самого, перед которым и ангелы не устоят. Колючая щека, о которую с нежностью трусь носом. Снова кровать...

— Она спать мало. Потом льежать. Час, два, три. Пока голова переставать больеть. Не надо бить одна. Говорить, слушать. Видьеть realite. Вьечер бить как новьенький.

— Нас она и старенькой устраивала.

Надо же, темный, я тебя, оказывается, чем-то устраивала. А чем-то, видать, не вышла, раз так резво за Антошкой спрятался...

— Спасибо, Виктор. Я ваш должник. Но я не люблю оставаться в долгу...

Интересно, почем нынче Насти? Смотри, не переплати...

Я еще не спала, когда он вернулся. Вошел, негромко окликнул державшего меня за руку Сережку. Глаз я по-прежнему не открывала, но голоса слышала уже отчетливо.

— Идем, пока время есть, обсудим еще кое-что. Влад звонил Антону...

— Знаешь, Сокол, мне уже не очень нравится наш план.

— Есть другой?

— Нет, но Настюха...

— Ты же слышал Ле Бона? С ней все будет в порядке.

— Нужно сказать ей, чтобы она не...

— Нет! — резко и твердо. — Или ты не понимаешь, что на кону? А Ас-с... Настюха твоя все поймет. Потом.

Настюха ничего понимать не желала и попросту отключилась, так и не узнав, чем кончился этот разговор.

Когда я проснулась, в комнате никого уже не было, и меня это даже порадовало. Правда, радовалась я недолго: опять разболелась голова. Но на этот раз боль не сопровождалась пугающими картинками и провалами во тьму — обычная такая головная боль, как после трудного рабочего дня или бессонной ночи.

— О, ты уже не спишь? — Заглянул в комнату Антон. — Хочешь... Чего-нибудь хочешь?

— Чего-нибудь — нет. Только пить. А омлета, боюсь, мне не оставили.

— Обижаешь!

Охотник умчался на кухню, а через минуту вернулся со стаканом минералки и тарелкой.

— Ну и-и?

Омлет был очень вкусный, несмотря на то, что давно остыл. Повезло все-таки Ксюше, да...

— Настя, знаешь, что я подумал?

— Что?

— Ну мы с тобой теперь вроде как не чужие. — Антон смутился, но краснеть не стал. Жаль, у него это так мило выходит. — Ле Бон, конечно, ничего такого не говорил, но... В общем, я решил, что ты мне теперь как бы сестра... Двоюродная. Или троюродная. Дашь мне свой номер? А я тебе свой запишу. Созвонимся потом как-нибудь. Может, в гости к нам выберешься. На Хортицу съездим — там красиво, тебе понравится...

Нет худа без добра: вот я и братом обзавелась.

Хорошо, что Антон решил таким образом трактовать этот кровный бартер, а то Ксюшка-то у него наверняка ревнивая. Искусает еще, а мне не слишком хочется потом прививки от ложной ликантропии делать и полгода лысой башкой отсвечивать.

— Ты чему улыбаешься?

— Ничему, Антош. Просто так. А Серый где?

— Он... Они с Соколом там, в комнате. Разговаривают. Позвать?

— Нет, не нужно, — решила я. — Пусть общаются, раз есть о чем.

— Ле Бон сказал, чтобы ты одна не оставалась...

— А ты со мной не посидишь?

— Я посижу, если не возражаешь, — сказала от двери Нат.

Она неспешно приблизилась к нам, положила руку на плечо охотника.

— Иди, Антоша. А мы тут... О своем, о женском.

Что-то изменилось в ней. Синие глаза уже не казались такими яркими и будто поблекли, веки припухли, заметнее стали тянущиеся к вискам тоненькие лучики морщинок.

— Наташ, что случилось? — спросила я, когда новоявленный братец вышел из комнаты.

— Ох, Настя. — Она не присела — буквально упала рядом. — Настенька...

И вдруг разрыдалась, порывисто прижав меня к груди.

— Спасибо тебе. Спасибо, — слышала ее негромкие всхлипывания. — Милая моя, хорошая, спасибо.

Я оторопело молчала, не понимая, чем вызвала эти слезы и за что удостоена горячих благодарностей. Пусть успокоится, тогда сама объяснит.

— За Сокола, Настя, за него... — она начала рассказывать еще до того, как иссякли слезы, и я с трудом разбирала слова. Но еще меньше понимала их смысл. За Сокола? Спасибо? — Ле Бон сказал... Сказал, что шансы были минимальные. Ты должна была просто подойти к нему и... А ты сдержалась, смогла. Спасибо.

— Наташ, я...

Я этого не сделала бы. Никогда. Но мне не позволили договорить.

— Жизнь сложная штука, Настя. — Нат отпустила меня, позволив снова прилечь на подушки. Утерла рукавом слезы. — Слишком сложная, особенно наша. Работа, будь она неладна. Положение. Черствеешь, грубеешь. Перестаешь замечать и ценить что-то важное. Но есть вещи... Я не знаю, как объяснить. Вещи, события, люди... Якоря, которые удерживают тебя, не дают сорваться. И Сокол — мой якорь. Один из немногих оставшихся. Поэтому... Давай, я тебе просто расскажу? Это не бог весть какой секрет, но в наших досье тот случай не значится, и известно о нем немногим. А ценен он, наверное, только для нас двоих... А может быть, только для меня. Это давно было. Мы с Францем год как поженились, ждали ребенка. Ты же знаешь, как ведьмы рожают? Ах, да, откуда тебе... В общем, смысл сводится к тому, что ведьма — я ведь тоже ведьма в каком-то плане — обязательно должна пройти весь путь до конца, должна родить ребенка самостоятельно, впустить его в мир, поделиться жизнью, поделиться силой. Это не просто приметы — это научная теория, подтвержденная многовековой практикой. Ну а мне с моими, хм, вокальными данными, сама понимаешь... Вдруг закричала бы как-то не так? Не сдержалась бы? Франц за полгода нанял лучших специалистов, оборудовал родильную палату прямо у нас в доме. Какие-то серьезные дядьки осматривали меня, что-то измеряли, записывали, обещали во всем разобраться и найти приемлемый выход... А за три недели до установленного срока Ник решил появиться на свет, и выход нашелся только один — кесарево. И вот представь, меня уже готовят к операции, я реву как дура, вокруг врачи бегают, и входит Сокол. Кирилл тогда у нас жил, а он просто к брату приехал — я о нем и думать забыла: гуляет себе мальчик по усадьбе, ну и пусть гуляет. А тут зашел: халат, шапочка — до сих пор не знаю, кто их ему дал — настоящий доктор, и плевать, что только-только на второй курс перешел. Подходит ко мне и вдруг как схватит за горло. "Ты у меня, — говорит, — Наташка, сейчас родишь и не пикнешь", а я смотрю на него и понимаю: и правда, не пикну. И так страшно стало: мне же и до этого предлагали искусственную немоту устроить, только предупреждали, что голос, возможно, полностью уже не восстановится. То есть голос-то восстановится, а способности — уже нет. И тут этот недоросль влез! И хоть бы что ему. Я в панике, а он присел в сторонке и, представляешь, командует оттуда врачам: давайте, мол, начинайте, а я посмотрю. Насть, поверишь, убить была готова. Я мужа не пустила, не хотела, чтобы он это видел, а тут какой-то пацан заявляет, что он посмотрит! Слова сказать не могу, слезы в два ручья, меня чуть ли не силком на родильный стол волокут... А этот нахал еще и ухмыляется: "Гордись, Наташка, ты у меня первая будешь!" А потом... Потом помню, как Ник закричал. Слава богу, не в меня удался. Слышу его и чувствую, что и сама уже могу... Да так могу! А Сокол... Акушерка Ника обтерла, в пеленку завернула и мне несет, а он просто подходит и, ни слова не говоря, забирает у нее малыша и уже сам приносит мне. "Поздравляю, — говорит, — у вас мальчик... Всегда мечтал это сказать". Разворачивается и просто уходит. Оказалось, у него в тот вечер самолет был, домой. И увиделись мы в следующий раз уже почти через три года, когда он насовсем к Кирюшке перебрался...

Натали умолкла, перевела дух, смахнула вновь выступившие за время рассказа слезы и посмотрела на меня.

— Прости, сентиментальные бредни... Только не знаю, как еще объяснить, кто он для меня и что. И сколько у нас потом еще всего было, но тот день...

— Я понимаю, Наташ. Честно, понимаю.

Я действительно ее понимала, как понимала и то, о чем Натали не сказала и чего она, возможно, сама не успела обдумать за то короткое время, пока смотрела на нож, готовый обрубить ее якорь: если бы мне не достало сил сдержаться, крик баньши убил бы меня уже в следующую секунду. Хорошенький был бы конец у нашей сказочки, Сокол. Жили они недолго и несчастливо, зато умерли в один день.

Как же здорово, что еще есть на свете настоящая дружба. М-да...

— А хочешь, я тебе фотографии покажу? — предложила Нат. — Ника, Франца, дом наш? У нас там хорошо. Может быть, приедешь как-нибудь. А что? Давай, а? Паспорт есть? Я тебе визу за день оформлю...

Угу. Сразу же после Хортицы — к вам.

Прям отбоя от приглашений нет. Сейчас еще Сокол для полного счастья в гости позовет — и все, можно считать, жизнь удалась.

Когда пришел Сережка, мы с Нат рассматривали фотографии. Женщина уже успокоилась, комментировала с улыбкой каждый снимок. Сыном, красивым парнем, таким же черноволосым и синеглазым, как и она, открыто гордилась. О муже говорила с теплотой и нежностью. Иногда попадались старые семейные фото, на которых мелькали то Кирилл, то Сокол, но ни о том, ни о другом она больше не заговаривала, пролистывала молча.

— Что у вас тут? — Серый присел рядом со мной.

Натали проворно захлопнула нетбук.

— Уже ничего. Сережа, побудешь с Настей? А я пока придумаю, чтобы такого на ужин сварганить. Нужно же отметить первую победу над Ван Дейком?

Темный прошел мимо приоткрытой двери, но даже не заглянул. Мог бы хотя бы из вежливости...

Щелкнул замок.

— Куда это он? — непонимающе нахмурилась Нат.

— Да ну его, — отвернулся Сережка. — Пусть валит.

Баньши бросилась к окну, с минуту ждала, чтобы увидеть, как колдун выйдет из подъезда, а потом развернулась к нам, озадаченная еще больше.

— Он с сумкой. Сел в такси. Куда? Зачем?

— А я знаю? — взорвался парень. — Твой дружок, сама и спрашивай.

— Вернется, спрошу, — хмуро пообещала Нат.

Она ушла, а Сергей так и сидел, уставившись в пол и крепко сжав мою руку. Левую. А на правой уже потемнели на запястье кровоподтеки от "доверчивого" захвата темного и вдруг заболели спустя несколько часов отбитые о стол пальцы. Боль, уколами сотен иголочек, пробегала до плеча и отдавалась в висках гулким эхом...

— Сереж, что случилось? Вы поспорили? Он... Он же вернется?

— Вернется, куда он денется.

— А зачем он вообще...

Серый сердито стрельнул глазами, и я прикусила язык. Точно: вернется, сама спрошу... у Натали. Если, конечно, Сокол соизволит ей что-нибудь объяснить.

— Серый, ты... Ты мне доверяешь? — Господи, что за дурацкий вопрос! И прицепилось же. — Ты можешь объяснить, что он задумал? Что у вас за план?

— Хреновый у нас план, — выговорил парень, сцепив зубы. — Идиотизм полный. Но другого нет.

— Может, еще появится. До первого еще три дня — вдруг, придумается что-то. Получше.

— Может быть, — согласился он без энтузиазма. — Только ты не волнуйся, хорошо? Ни о чем не волнуйся, Насть.

Успокоил, блин. Стало страшно, как под тем фонарем. Но я мягко отняла у Серого руку, пока он не наставил мне новых синяков, и пообещала ни о чем не переживать.

А потом мы просто сидели рядом и молчали... Как в тот день, когда не стало отца. Тогда я, дождавшись из больницы маму и только увидев ее глаза, забилась в угол в своей комнате, откуда меня не смогла вытащить даже приехавшая через час бабуля, а потом кое-как добралась до телефона, набрала Сережкин номер и тихо, ничего не объясняя, плакала в трубку. Спустя каких-то двадцать минут, пробежав полгорода, он был у нас, так же сидел около, не зная, что сказать, но от одного его присутствия становилось легче.

Мне очень хотелось верить, что теперь я помогаю ему так же, как и он мне в тот раз.

Сокола к ужину мы не дождались. Празднование не задалось.

Но я смогла выйти к столу, даже помогла немного Нат. Только резать хлеб пришлось Антону.

Посидели. Поели. Поговорили о каких-то пустяках. Попили чая.

Натали еще задержалась на кухне, сначала перемыла посуду, а после снова общалась с кем-то в сети, то ли с мужем, то ли с сыном, то ли сразу с обоими. А я сразу же ушла в комнату и завалилась в кровать. Хотелось проспать сутки, а лучше — сразу до третьего. Проснуться и увидеть, что все уже хорошо. Но уснуть не получилось даже на час. Наташа уже сопела на своей половине широкой кровати, а я все еще ворочалась. Наверное, ждала.

Когда открылась с тихим щелчком входная дверь, и из коридора послышался звук осторожных шагов, вышла из спальни. Остановилась, прислонившись к стене, ничего не говоря и ни о чем не спрашивая.

Колдун прошел сперва в свою комнату, бросил там сумку, затем — в ванную, чтобы вымыть руки, и только потом на кухню, в качестве приглашения оставив за собой распахнутую дверь, которую я плотно прикрыла, войдя следом.

— Ну? — Он стоял посреди комнаты, выжидающе сложив на груди руки. — Отчего не спится?

Я выдержала его взгляд и постаралась скопировать косую ухмылку: