Тотем Человека

— Напрасно, — сухо заметил Стокрылый. — Значит, упражнения будут под моим руководством.

Черный рыкнул.

— Ладно, — сказал Стокрылый, и Дина услышала его шаги. Шаги удалялись. — Готовься морально и отдыхай. Аб хинк...

— Аб хинк, — слабо откликнулся Черный. Он оставался в комнате.

— Не вставай, — крикнул от двери Стокрылый. — Увидимся!

Проскрежетал короткую песню замок, и в квартире стало тихо. Тишина была долгой, она пахла тяжелым дымом ароматических палочек, тишина давила и пугала, и больше всего хотелось эту тишину сломать: громко сказать что-нибудь, или хлопнуть в ладоши, или просто закричать. Но Дина боялась, что она ошиблась, и Стокрылый еще здесь — притворился, что ушел, а на самом деле затаился и ждет. Когда она выползет из-под кровати, то он, как стервятник налетит на нее и станет душить, а Черный ничем не сможет помешать, потому что Стокрылый превратил Черного в зверя, в пантеру, и посадил на цепь, и теперь Черный только и может, что рычать, а кормить его Стокрылый будет человечиной, он сам сказал — пятьдесят два человека, и первой будет как раз Дина...

— Ты как тут, живая? — спросил Черный над самым ухом. Дина вздрогнула так сильно, что стукнулась затылком об пол. Черный стоял на коленях и, пригнувшись к самому полу, обеспокоенно смотрел на нее.

— Выпусти меня, — велела она.

Он поднял край кровати, на этот раз намного ниже. Дина едва смогла вылезти. Потом Черный с грохотом уронил кровать, окончательно добив тишину. Дина уселась на разворошенные простыни, отряхивая с одежды пыль и паутину.

— Сядь-ка, — сказала она. — Посиди.

Черный повиновался. Только сейчас Дина заметила, что глаза у него ввалились, что он тяжело дышит, и что лицо у него белое, как манная каша. Ей стало его жалко до слез, но слишком многое надо было узнать. Глядя ему в глаза, она спросила:

— Что такое пятьдесят два?

Черный потер шею, зажмурился.

— Не понимаю, — сказал он. — Какие пятьдесят два? Где ты это слышала?

— Так, — сказала Дина. — Не понимаешь, значит... Что это гудело?

— Гудело? — бестолково переспросил Черный. — Ах, это. Сам не знаю, такая, знаешь, хрень паршивая... Послушай, киска, ты вот что... Тебе в это вовсе ни к чему вляпываться.

— Нет уж, Макс, — сказала она, постаравшись, чтобы в голосе звучали твердость и упрек (правда, старания ее пропали даром). — Я уже в это вляпалась. Давай-ка рассказывай, что там у вас происходит. Что этот подлец чертов с тобой делает. Почему такой вой стоит. Я чуть от страха не умерла, — продолжала она, возмущаясь все больше. — Ничего себе 'не вляпывайся'.

Черный молчал.

— И что это за пятьдесят два человека, которых кто-то должен убить, — добавила она.

Черный молчал.

— Почему-то мне кажется, что это ты должен их убить, — закончила Дина.

— И почему это тебе так кажется? — медленно спросил Черный. Он принялся обгрызать заусенец на мизинце.

— А там больше, знаешь ли, никого не было, в комнате, — сказала Дина, дивясь собственной логичности. — Только ты и эта ворона.

— Ворон, — машинально поправил Черный.

— На вкус никакой разницы, — сказала Дина. — Так что там у вас?

Черный вздохнул.

— Не отстанешь ведь, — тоскливо сказал он.

— Не отстану, — согласилась Дина и закинула ногу на ногу.

Черный улегся на постель. Делал он это медленно, в три разделения, морщась — видно, снова заныли ноги.

— Значит, так, — сказал он. — Если коротко, то этот псих... э-э, он собрал вокруг себя секту. Ну, секту — не секту, по его рассказам выходит, что это самые обычные хинко, как мы с тобой. Во-от... Их ровно пятьдесят два человека, и он хочет, чтобы они вроде как... э-э... вернулись. Вот. Аб хинк.

— Что значит — вернулись? — спросила Дина. — И при чем тут 'аб хинк'?

— Ну... — Черный зарылся в подушку, закряхтел. — 'Аб хинк' — это, вроде как, значит, 'отсюда', 'прочь'. Вроде как, айда на свободу, братцы, и все такое. Бэк ту вайлднесс.

— 'Аб хинк', — сказала Дина, — это просто красиво звучащее наречие. На латыни. Само по себе оно, по-моему, вообще не употребляется. А что там насчет 'вернулись'?

Черный сел не кровати.

— Слушай, — сказал он нетерпеливо. — Я же сказал, что он псих. Он пронюхал, что я могу наводить порчу. И почему-то вбил себе в голову, что в моих силах порешить полсотни людей. Силой мысли, так сказать. Какие-то сказки приплел, 'Тотем-о', знаешь... Что-то там с трупами делать собирается, какую-то кровавую мессу устроить. Ну, это уже без меня. Вообще, сам я в это ни на грош не верю, но он пообещал... ну, сама знаешь, что. Я и согласился.

'Дурак, — подумала Дина с ужасом. — Боже мой, какой дурак'. Она вспомнила, как Тим пришел со своего единственного 'боевого вылета' — пепельно-бледный, молчаливый, полез в ванну, а Дина в это время стояла сзади, держа ненужный халат. У Тима на шее, под волосами она тогда увидела бурые точки, будто коричневой краской сбрызнули сквозь дуршлаг. Неотмытая запекшаяся кровь. Чужая кровь.

— Он первый начал, — продолжал Черный.— Я ему никаких гарантий не давал.

— Да, — сказала Дина.

— Чего ты так смотришь? — спросил Черный. — Ну Дина, киска. Это же бизнес... Сделаю, что в моих силах. Он, правда, какое-то шаманство дурацкое затеял... да ты слышала все. Ерунда какая-то. Короче, я так решил: сделаю все, как он хочет. Чтоб ему потом не отвертеться было.

— Да, — сказала Дина.

У Черного не было 'боевых вылетов'. Он не знал своей силы. Не видел, на что способен. Не отмывал кровь, въевшуюся в кожу. Не смотрел на трупы тех, кого убил. Он просто пялился на фотографии и злился — как Тим. Когда-то. Для Черного, вечного игрока, этот договор был очередной игрой. Только Черный не вполне представлял себе размер ставок.

— Ворон при любом раскладе не станет права качать, — заключил Черный. — Он же меня, как огня, боится.

— Да... — сказала Дина, — да...

— Что — да?

— Да, — сказал Дина. — Боится. Как огня. 'Слушая Тотем, поступишь верно, — подумала она. — Пусть все будет, как есть, пускай все идет своим чередом, неужели я недостаточно настрадалась... Слушая Тотем, поступишь верно...'

Ей вдруг вспомнилось, как эти слова произнес бритый бандит — с изуверским спокойствием, предательски дружелюбно.

Слушай голос Тотема.

— Иди ко мне, — сказала она.

И они продолжили то, что начали несколько часов назад.

'Возлюбленный, возлюбленный... прекрасный, первый из равных'.

— Ну, что ты, что ты... — говорил Черный. — Все будет хорошо... Я сделаю, как он просит... и все.

— Да.

'Каждый волос твой — что алмазный, каждый шаг твой — радость для земли. Глаза твои — что зеленые луны, длань — что серп судьбы, движения — будто волны в море'.

— А потом я уеду, как хотел. И денег много будет, и вообще.

— Да.

'Так разделим же удачу, ибо краток наш век, и жестоки враги наши; страданием полнится земля, и предки скорбят об усопших'.

— А потом... Потом ты ко мне приедешь.

И, хотя он сказал это в первый раз, и Дина ждала этого больше всего на свете, она ответила только:

— Да.

'Станем же, словно ветер, легки; словно вода, непреклонны. Станем быстрыми, словно жаркое пламя, и, подобно земле, неустанными будем в делах'.

— Хорошо... — прошептал он.

— Да, — сказала она.

'Радость, любимый, великое чудо грядет'.

Слушая Тотем, поступишь верно.

Но не надейся, что тебе от этого станет лучше.

Когда они закончили, Дина сразу встала, оделась и принялась обвязываться веревкой.

— Когда в следующий раз придешь? — спросил Черный. Он не стал подниматься с кровати. — Давай послезавтра. Ворон каждые три дня прилетает, не хотелось бы, чтобы как сегодня... Сегодня он что-то из графика выбился.

— Да, — сказала она.

— Так когда придешь? — повторил он.

Дина открыла окно и встала на подоконник.

— Скоро, — сказала она.

Глава 4

Если что

Теперь она была словно пилот бомбардировщика. Звено вышло на цель, палец в толстой перчатке лег на кнопку сброса, люк открылся, и набитые взрывчаткой цилиндры полетели вниз, к земле. Это уже конец — хотя конец еще не наступил. Можно жалеть о содеянном, можно умолять бомбы вернуться, можно просто плакать и кричать — все равно это ничего не изменит. Дина точно знала, что чувствует пилот за секунду до того, как его бомбы коснутся земли. Радость. Радость, что больше от тебя ничего не зависит. Потому что дальнейшее — целиком в руках судьбы.

Всю ночь она думала. Она и забыла, что это такое: по-настоящему думать. Последние полгода ее ум был занят совершенно другими вещами. Страданием. Страхом. Раскаянием. Воспоминаниями — о, Тотем, сколько же она вспоминала! Говорят, недавно создали компьютер, память которого может вместить события жизни человека за год. Можно привязать к себе камеру и снимать себя — сутками напролет, как ходишь, разговариваешь, улыбаешься, ешь, плачешь, испражняешься, занимаешься сексом, засыпаешь, спишь, просыпаешься, работаешь. И так целый год. А потом можно будет сказать: ну надо же! В этом компьютере — все, что я делала, начиная с первого января! Глупо, конечно. Но Дина долгое время сама была таким компьютером. Она помнила каждую секунду, проведенную с Черным. Каждое прикосновение, каждое слово. Каждую ласку и каждую ссору. С того самого дня, когда Саша сказала, что Черный мертв, и до той секунды, когда он позвонил, живой и здоровый — Дина только и делала, что вспоминала.

Потом всему этому настал конец. Черный оказался жив. И было счастье, ровно три недели. Оставался, конечно, страх перед Тимом и перед Стокрылым, и даже перед самим Черным, ведь он теперь тоже был смертоносным сфинксом. Но все равно Дина была счастлива. Она карабкалась по пыльному бетону на огромной высоте, она врала Тиму, она врала подругам, начальству и сотрудникам — и все-таки она была счастлива.

И ведь все это могло продолжаться. Черт-те где, в странной Ирландии, о которой так мечтал Черный. Под страхом поисков Тима. Под страхом поссориться с Черным. Но счастье могло продолжаться, и Дина имела на это полное право.

Слушай голос Тотема.

...Они падали, скребли ногами, закатывали глаза, захлебывались рвотой в приступе аппендицита. Они вскидывали руки, пластались в неуклюжем, безнадежном прыжке, слыша краткий визг тормозов и хруст своих костей о жестокий бампер. Они валились в пустоту, неловко нагнувшись над кромкой балкона, и последние секунды, которые отделяли их от земли, были целиком заняты мыслью: 'Не может быть'. Они умирали, скорчившись, как эмбрионы, царапая грудь, слыша брань врачей 'Скорой'. Они умирали, с бесконечным удивлением глядя на розовый фонтан, бьющий из собственной груди, слыша запоздалый выстрел, который, как всегда, не успел за шальной пулей. Они умирали, до последнего стараясь не паниковать, зажимая артерию, роняя скользкий от крови телефон, нагибаясь, чтобы его подобрать, вспоминая, что денег на счете нет, набирая заветные '112' — и слушая гудки, набирая полузабытые '08' — и слушая те же гудки, уже теряя сознание, набирая всему миру известные '911' — и не слыша бесстрастного: 'Дежурный на линии' — они умирали.

Умирали. От глупых, нелепых, случайных смертей

Всего их было пятьдесят два человека.

А может, все будет не так, и они умрут гораздо проще и быстрее. Прямо на глазах у Черного.

Слушай голос Тотема.

Дина слушала голос Тотема всю ночь: ей нужно было захотеть. Хотеть оказалось очень трудным делом, труднее, чем делать, труднее, чем думать, и уж намного труднее, чем вспоминать. Но она захотела. Теперь она могла делать то, что хотела. И была уверена, что поступает верно.

Прежде всего нужно было встать в шесть часов утра. Провалявшись без сна почти всю ночь. Если бы кто-нибудь спросил Дину потом, сотни лет спустя — что было труднее всего? — она, не сомневаясь, ответила бы: проснуться. Встать под противный писк будильника. Напрячь мышцы живота, опереться на руки, сесть и спустить ноги с кровати. Вот на этом она чуть не сломалась. Открыть глаза Дина позволила себе только в ванной, куда пробралась на ощупь. Дальше все было значительно легче. Маршрутки в пол-седьмого утра ходили часто, народу было не так много. Дине досталось сидячее место, и она едва не заснула опять. А может, и заснула, не заметив: выходить было скоро, на конечной.

Боб и Саша жили в новом, пятнадцатиэтажном доме. 'Совсем как Макс', — ежась от недосыпа, подумала Дина. Предрассветная серость, пахнущий гарью туман, пронизывающий до костей холод. Она скорым шагом пошла к двери, надавила кнопки на домофоне.

Ждать пришлось долго. Гудок, гудок. Гудок, гудок. 'Неужели опоздала, — думала Дина. — Не может быть, чтоб у обоих дежурство. (Гудок, гудок.) Такого невезения просто не бывает, это несправедливо. Кто-то должен быть дома. (Гудок, гудок). Хорошо бы Боб. Ему можно просто все рассказать. И посмотреть на его лицо, когда он узнает. (Гудок, гудок). Если там только Саша... Если там только Саша, тогда еще проще. Даже говорить ничего не придется. Просто войду, сяду и буду молчать (Гудок, гудок). Буду молчать, пока она сама не заговорит. Главное, при этом не заснуть. (Гудок...)'

— Да! — раздраженно сказал голос Боба.

— Боб, привет, это я, — сказала Дина, и, поскольку Боб молчал, добавила: — Открой, пожалуйста. Погово...

Домофон разрешающе пискнул. Дина рванула на себя холодную, покрытую утренней влагой ручку, взбежала по лестнице. Бежать старалась как можно быстрей, чтобы от бега колотилось сердце, чтобы самой не замечать, как без того колотится оно от волнения. Дверь квартиры уже была наготове. Сквозь узкую щель тянуло сонным теплом, запахом кофе, каким-то неповторимым, вкусным ароматом чужой квартиры. На мгновение Дине стало ужасно жалко Боба и Сашу (особенно Сашу) но она переступила порог, увидела Боба — босиком, в одних трениках — и вспомнила, что отныне она лишь пилот бомбардировщика.

...Стокрылый, сволочь, тварь психованная. Это ты во всем виноват. Что ты сделал с моей верой. Что ты сделал с великой, древней религией. Люди шли к тебе за помощью, а ты устроил им промывку мозгов. Ты поплатишься, пернатая дрянь.

Но сначала поплатятся мои друзья. Я — бомбардировщик, я — бомбардировщик...

Боб, словно догадывался о чем-то, без единого вопроса впустил ее в дом, провел на кухню. Налил кофе. Кофе Дина терпеть не могла, но сейчас, обжигаясь, отпила жадно несколько глотков и без предисловия сказала:

— Я знаю, где Черный.

Боб мог бы сказать: 'Он же умер'. Мог бы сказать: 'Я тоже знаю, где он, Дина. Он — на небесах, а теперь иди домой и выспись'. Мог бы сказать: 'Что? О чем ты говоришь?', или 'Чушь какая-то', или 'Ну-ка повтори'. Но он превзошел все ожидания Дины, потому что спросил:

— Где?

Глядя на маслянисто-лаковую поверхность кофе, Дина проговорила:

— Его прячет Лео Стокрылый. Он устроил Максу побег и заключил с ним договор. Макс должен убить много людей, Стокрылый за это даст ему денег. И еще кое-что даст... но это неважно. Я не знаю сроков, надо все делать как можно быстрей.

Подумав, она добавила — все-таки, это было очень важно: