Выход есть всегда 2

Пока два гиганта, сцепившись в клинче, продолжали сближаться, расстреливая друг друга прямой наводкой, Вирен продолжал разворот. Фактически сейчас ему предстояло самое сложное — догнать противника. Видя, что им не уйти, японцы изменили курс, и просто догнать их уже не получалось. Предстоял охват хвоста вражеской колонны, и "Баяну" оставалось только выйти с правого, неповрежденного борта "Фудзи" и несколько минут, до того, как подоспеет "Ретвизан", выдерживать расстрел из его шестидюймовок, имея против них лишь одно восьмидюймовое и два шестидюймовых орудия. Правда, русские артиллеристы времени даром не теряли и, пока крейсер разворачивался, развили максимальную, считающуюся в боевых условиях недостижимой скорострельность. Остальные русские корабли тоже не отставали. И без того горящий, "Фудзи" теперь напоминал гигантский костер, но не зря в Первый броненосный отряд матросов отбирали лучших из лучших. Несмотря на творящийся вокруг ад, уцелевшие шестидюймовые орудия открыли огонь, едва лишь "Баян" оказался в секторе обстрела. Правда, пожары и дым серьезно мешали японским артиллеристам целиться, но все равно, несколько попаданий крейсер получил.

И все же русская пословица права — сколько веревочке не виться, а конец все равно будет. "Фудзи" оказался крепким кораблем, но количество постепенно перешло в качество. Несколько подводных пробоин решили его судьбу — корабль начал быстро садиться кормой, машины встали, а еще через несколько минут раздался грохот, и в небо взлетел похожий на гигантский уродливый гриб столб дыма и пара. Холодная вода добралась до раскаленных котлов, из которых не успели стравить давление. Почти сразу корпус броненосца надломился по килю, и кормовая часть стремительно, будто снизу ее дернула гигантская рука, пошла на дно. Нос сопротивлялся чуть дольше. С него горохом сыпались за борт уцелевшие японские моряки, и, хватаясь за плавающие вокруг обломки, отгребали в сторону, чтобы не попасть в образовавшийся на месте гибели корабля водоворот. Все они были обречены — продержаться в холодных осенних волнах можно не более нескольких минут, и все же человек — существо, которое до конца на что-то надеется и борется за свою жизнь.

Тем не менее, гибель "Фудзи" оказалась не напрасной. Пока русские азартно расстреливали этот неуступчивый корабль, "Сикисима" и "Асахи", стреноженные упавшей тягой в котлах и потерявшие маневренность из-за пробоин, завершили поворот, и легли на курс, все более уводящий их от флагмана. Впервые с начала войны управление японским флотом во время сражения оказалось потерянным, но зато японцы могли встречать все еще не успевшую завершить разворот русскую колонну полновесными бортовыми залпами. Четырнадцать шестидюймовых и шесть двенадцатидюймовых (пожар на "Сикисиме", блокирующий носовую башню, не только не собирался гаснуть, но и разгорался все сильнее) открыли огонь, развив максимальную скорострельность. Мишенями, как и следовало ожидать, оказались идущий впереди "Баян" и возвышающийся за ним обугленной громадой "Ретвизан", а все их перелеты исправно доставались броненосцам, идущим позади него. Кроссинг-Т, успешно, хотя и несколько спонтанно примененный русскими несколько минут назад, сейчас оборачивался против них самих, теперь уже в японском исполнении.

Японцев подвели слишком малая дистанция и тот факт, что они выбрали в качестве основной мишени уже совершенно избитый "Баян", потерявший к этому моменту возможность вести по ним огонь хоть из чего-нибудь. Сокрушительный огонь двух броненосцев превратил в руины уцелевшие надстройки и вызвал мощный взрыв в носовой башне. Крыша ее, и без того разбитая двумя попавшими с интервалом в секунду двенадцатидюймовыми фугасами, на сей раз и вовсе разлетелась в клочья — гавеевская броня, вопреки техническому заданию примененная французскими корабелами, оказалась совершенно неприспособлена к таким нагрузкам. Начинка башни к тому моменту уже пришла в негодность, так что на огневой мощи корабля попадание не сказалось. Взрыв же поданных заранее к орудию снарядов лишь доломал то, что уцелело, но не воспламенил погреба, к тому моменту давно затопленные.

В боевой рубке, не слыша собственного голоса, матерился контуженный Вирен. Вначале двенадцатидюймовый снаряд вдребезги разнес мостик, а потом шестидюймовый ударил точнехонько в боевую рубку. Пробить сто шестьдесят миллиметров броневой стали фугас, разумеется, не смог, но осколками и сорванным крепежом убило двух сигнальщиков и рулевого, а остальных контузило. Сейчас у штурвала стоял сам командир "Баяна", что, впрочем, на ход боя уже не влияло. Скорее, это просто давало ему возможность заниматься привычным делом, поскольку механизмы рулевого управления были разбиты, и крейсер удерживался на курсе лишь согласованной работой машин. А снаряды продолжали сыпаться, сметая все, до чего дотягивались. Рушились сметенные валом огня и металла трубы, палуба представляла из себя нагромождение перекрученных взрывами стальных листов. Более-менее пристойно выглядела лишь кормовая башня, и то лишь потому, что летящие по настильной траектории японские снаряды до нее не добирались, увязая в надстройках. Впрочем, она тоже не могла вести огонь, поскольку вражеские корабли находились в мертвой зоне единственного действующего на крейсере орудия.

Именно командир "Баяна" и почувствовал первым, что нос его крейсера начинает медленно, но верно уходить вниз, о чем и сообщил увлеченному боем Вирену. Объясняться пришлось жестами, чаще неприличными, поскольку контуженый адмирал ничего не слышал. К счастью, сам командир "Баяна" пострадал меньше, и сумел разобрать, как Вирен проорал: "Полный вперед! Тараним!" После этих слов он и понял, что не зря переоделся в чистое перед выходом в море. Впрочем, сейчас это не играло роли — за короткие минуты боя одежда успела приобрести равномерно бурый цвет, прокоптившись в дыму пожаров и пропитавшись потом.

В боевой рубке "Асахи" командир броненосца капитан первого ранга Цунаакира Номото сначала с недоумением, а затем и с ужасом наблюдал, как русский броненосный крейсер, объятая пламенем груда медленно оседающего в море железа, идет прямо на его корабль. О том, чем грозит "Асахи" удар кованого форштевня он знал прекрасно. Махина водоизмещением свыше семи тысяч тонн вряд ли способна разрубить его пополам, но распороть половину борта — запросто. А учитывая, что броненосец и так принял в отсеки изрядную порцию воды, это наверняка окажется для него фатальным. И неизвестно еще, кто утонет первым. Ломая строй, Номото начал маневр уклонения, молясь попеременно богам и демонам, чтобы успеть. Его заметно осевший корабль с трудом слушался руля, а высокий бурун захлестывал пробоины. И поворот шел медленно, медленно, медленно...

Японцы успели. "Баян", совершенно потерявший управление, осевший по самые клюзы и начавший постепенно заваливаться на борт, прошел в каком-то десятке метров от броненосца. В этот момент по "Асахи", из опасения задеть своих, не стреляли и другие русские корабли, так что на несколько минут он оказался в комфортном положении необстреливаемого корабля. Именно это и спасло броненосец, позволив без помех завершить маневр. Но бой был еще не окончен.

Петро Ничипорук служил на "Баяне" со дня его вхождения в состав Российского Императорского флота, то есть не очень долго. Но к моменту, когда его нога в первый раз коснулась палубы крейсера, он был уже немолодым сверхсрочником, и занимал должность, для которой как нельзя больше подходил обычный для выходца с Украины прижимистый характер. Проще говоря, Ничипорук был боцманом.

У хорошего боцмана есть все. Разумеется, встречались боцманы лучше него, но попадались и куда хуже. Никто не упрекнул бы носителя серебряной дудки, чья кряжистая фигура вызывала трепет у новобранцев, что он плохо знает свои обязанности, а двадцать с лишним лет службы и две кругосветки (серьгу в ухе Петро носил с законной гордостью, и ни один ревнитель уставов на его право не покушался) дали ему немалый опыт. И сейчас он, несмотря на разъедающий глаза дым и боль от ожогов, первым сообразил — японец успеет увернуться. И, хотя даже само появление на палубе было сродни игре в русскую рулетку из-за непрекращающегося дождя осколков, Ничипорук бегом устремился к своим владениям.

Боги хранят смелых. Он отделался парой царапин, причем одну заработал, распоров предплечье о торчащий под немыслимым углом лист вырванного взрывом металла. А еще через пару минут он вновь был на палубе, таща на плече две тяжелые кошки из отлично закаленной стали с привязанными к ним мотками толстой веревки. У хорошего боцмана есть все.

Подчиняясь свистку дудки к нему подбежали несколько матросов, а затем, к полному изумлению японцев, кошки полетели в сторону их корабля. Потом крепкие, привыкшие к тяжелому крестьянскому труду руки ухватились за веревки, и начали подтягивать "Баян" к японскому броненосцу. Это было невероятно трудно, но на помощь им уже бежали товарищи, сообразившие, что происходит и понимающие, что если не справятся, то им останется только купаться в ледяном осеннем море. Взрыв снаряда разметал людей, но на смену им поднимались другие.

Неизвестно, смогли бы они справиться с задачей, или нет, скорее все же нет, но кто-то оказался достаточно умен, чтобы сообщить о происходящем в машинное отделение. Механики успели отреагировать, и левый винт корабля, взбивая кипящую пену, отработал полный назад. "Баян" нырнул влево, наваливаясь скулой на броненосец. Там еще попытались уклониться, но поздно, поздно... А потом борта кораблей с ужасающим грохотом соприкоснулись, и, не дожидаясь приказа, на борт "Асахи" хлынула толпа вооруженных кто чем может озверевших людей. Уцелевшие артиллеристы, кто-то из палубной команды, их погибло больше всего, и уцелевшие были злы и за себя, и за друзей. Снизу поднимались кочегары — в машинном отделении механик сообразил, что исход боя решится в другом месте, и отдал приказ присоединяться к абордажу. Они лезли через пробоины в бортах, прыгали сверху, с надстроек, ломали себе кости, но все равно рвались вперед, потому что остановиться значило умереть. И ревущая от боли и ярости волна смела первых попавшихся на пути защитников.

Теоретически экипаж японского броненосца превосходил русских численностью в полтора раза, а сейчас, с учетом заметно больших потерь на "Баяне", наверное, и вдвое. Вот только никто не ожидал, что русские, и во времена парусного флота небольшие любители абордажей, пойдут на него сейчас, в двадцатом веке, в эпоху бронированных гигантов и дальнобойных орудий. Тем не менее, спонтанно примененный реликтовый прием уже давно, казалось бы, ушедшего в небытие прошлого то ли от отчаяния, то ли по стечению обстоятельств, сработал как надо. Японские матросы, отрезанные друг от друга переборками, запертые в удушливом полумраке кочегарок, у топок и орудий просто оказались не готовы к такому повороту событий. И здоровенные русские мужики — а на флот других не брали — попросту смели их.

Немногочисленную и, вдобавок, сильно прореженную русским огнем палубную команду буквально растоптали. Все же русские снаряды при взрыве оказались даже более опасны, чем мощные японские фугасы — крупные осколки обладали значительно большей убойной силой и, вдобавок, длительное время не теряли ее. Мелковатым японцам чаще всего хватало одной такой железки, чтобы бодрым шагом отправиться с визитом к предкам. Выжившие тоже оказывались не в лучшем состоянии, во всяком случае, к несению службы точно негодны. После войны американцы, помешанные на статистике, подсчитали, что в среднем каждый русский снаряд убивал в полтора раза больше японцев, чем японский русских. Неудивительно, что на палубе "Асахи" боеспособных людей практически не оставалось, и оказать сопротивление абордажникам было просто некому. Но так продолжалось только первые минуты ожесточенной рукопашной.

Едва лишь схватка перекинулась с палубы внутрь броненосца, как преимущество перешло к японцам. На их стороне теперь была и численность, и лучшее знание корабля. Легко ориентируясь в узких переходах, они моментально оправились от неожиданности и дали русским серьезный бой. Отчаянная атака захлебнулась в собственной крови.

Тем не менее, управление кораблем оказалось японцами утеряно — русские штурмом взяли боевую рубку, где командир броненосца, мужественно попытавшийся возглавить оборону, получил по голове тяжелым ломом и отправился в нирвану до конца боя. Исключительная прочность черепа и некоторая неточность удара спасли ему жизнь, но остальным повезло меньше — разъяренные потерями русские матросы, не особенно разбирая, кто мертв, а кто еще шевелится, вышвырнули их за борт. Номото же, тело которого намертво заклинилось между штурвалом и машинным телеграфом, этой участи избежал и пришел в себя, когда самое страшное уже закончилось.

Та же судьба постигла носовую башню корабля, но на том дело и кончилось. Расчет кормовой башни сумел отбиться, а снизу уже шли им на помощь группы матросов. Казалось, отчаянная храбрость разбилась о численный перевес врага, но в этот момент на борт "Асахи" с жутким скрежетом навалилась громада "Пересвета", и на палубу японского корабля с воплями, сделавшими бы честь любому дикарю, горохом посыпались русские матросы. Бой закипел с новой силой, и теперь перевес оказался уже на стороне русских...

Полчаса спустя немного пришедший в себя и начавший хоть что-то слышать Вирен, стоя на красной от крови палубе захваченного корабля, спокойным голосом приказал командиру "Баяна":

— Ну что же, Федор Николаевич, принимайте командование. Теперь это ваш броненосец.

Капитану второго ранга Иванову-шестому броненосцами командовать не приходилось. Вот топить их — да, в этом деле он был не новичком. В конце концов, именно на минах, установленных с "Амура", которым он командовал, подорвались и отправились на дно два лучших броненосца японского флота. А вот командовать... Но он был решительным человеком и грамотным моряком, поэтому первым приказом, который он, скрепя сердце, отдал, было перенести на борт "Асахи" раненых с "Баяна" и обрезать все еще скрепляющие их концы. В том, что крейсер уже не спасти, никто не сомневался. Спустя буквально несколько минут после этого покинутый командой корабль начал быстро погружаться, и вскоре лишь пузыри указывали на то место, где затонул лучший корабль Тихоокеанской эскадры.

А пока русские и японские моряки в рукопашной схватке решали, под чьим флагом ходить броненосцу, и вообще, кому жить, а кому умереть, остальные корабли продолжали бой. "Сикисима", все еще напоминающий гигантский костер, вел отчаянный бой с тремя русскими визави. Орудия правого, неповрежденного борта, развила максимальную скорострельность, наконец-то вступила в бой носовая башня главного калибра. И, главное, противник оказался японцам вполне по зубам.

"Ретвизан", идущий в кильватер "Баяну", к моменту, когда флагман пошел на абордаж, оказался полностью избит сосредоточенным огнем японских броненосцев. Если вначале он какое-то время стойко терпел их обстрел, то когда четыре двенадцатидюймовых снаряда один за другим ударили его практически на уровне ватерлинии, вопрос встал уже не о продолжении боя, а о выживании самого корабля. Вода через оказавшиеся частично погруженными дыры потоком хлынула в отсеки. Несмотря на спешное подкрепление вздувающихся под напором воды переборок, затопление отсеков продолжалось, и командир броненосца, все еще не оправившийся от ранения в живот Щенснович, вынужден был отвернуть и положить корабль в дрейф. В противном случае броненосцу грозили продолжение затопления и гибель. Корабль отстоять удалось, но весь строй при этом нарушился. "Пересвет" дисциплинированно повернул за "Ретвизаном", и лишь спустя несколько минут там сообразили, что что-то пошло не так. Не теряя времени, его командир отвернул, чтобы избежать столкновения с быстро теряющим скорость броненосцем, и решительно направился к оказавшемуся соблазнительно близко "Асахи", на борту которого вовсю кипела рукопашная схватка. Через несколько минут он, зайдя с левого борта, в свою очередь взял японца на абордаж, и высадил десантную группу из трех сотен вооруженных матросов, после чего исход схватки можно было считать решенным.