Музыка тишины

Скоро, очень скоро, к Вильгельму подсел Ивар Нургский — старший брат одного из приятелей Эйдана. Он был молод и широко известен в обществе, как удачливый повеса. И зачем, спрашивается, ему бордель, если даже благородные дамы готовы выполнить любые его прихоти? Хотя да, благородные дамы, а особенно девицы, недавно расставшиеся со своим целомудрием, порой сильно утомляют.

Ивар вовсю расточал своё хвалёное обаяние и блистал остроумием, расцветая от лукавой чуть снисходительной улыбки собеседника. И всё же он почему-то робел, Эйдан это чувствовал и угадывал, по чуть нервным жестам и непривычной нерешительности. Любую другую шлюху Ивар бы уже взвалил на плечо и унёс в предупредительно подготовленную комнату. Всех неизменно забавляли эти дикарские замашки, и его избранников в том числе.

Вот Вильгельм чуть подался вперёд, касаясь взметнувшейся руки, протянул, предлагая, свой бокал, будто неосознанно слизнул пару капель со своих покрасневших от вина губ. Ивар застыл и заворожено уставился на эти самые губы, а потом опустил руку на прикрытое полупрозрачной тканью колено.

Эйдан пробежался взглядом по залу, безошибочно определив, что работы сегодня у Вильгельма намечается много, если Ивар, разумеется, захочет делиться. Потом повернулся обратно, и понял — не захочет. Скорее всего, завтра же с утра примчится к Эрийским с заманчивым предложением выкупить игрушку в личное индивидуальное пользование. Демоны!

Внутри полыхнуло так, что на мгновение потемнело перед глазами. Эйдан поднялся, решительно направился к уютно устроившейся парочке, бесцеремонно выдернул СВОЕГО раба из чужих рук и, не обращая внимания на недовольные окрики, поволок его к закреплённой за ним на сегодня комнате. Пинком распахнув дверь, он швырнул его на кровать, и навалился сверху. Ноль реакции. Никакого сопротивления. Вообще ни-че-го. Будто с ним кукла, а не человек.

Эйдан целую минуту рассматривал красивое бесстрастное лицо, прежде чем, устало вздохнув, откатиться в сторону. Да что с ним такое?!

Вильгельм язвительно хмыкнул и в одно неуловимое движение оседлал его бёдра. Прохладные руки скользнули по груди, ловко пробираясь под одежду, яркое пламя свечей закрыл полог длинных чёрных волос и чужие губы, не спрашивая разрешения, накрыли губы Эйдана.

Целовал Вильгельм жадно и умело. И не давал опомниться. Отступал, постепенно стягивая и с него, и с себя одежду, нападал снова, исследуя, пробуя, испытывая. Эйдана вело от такого напора. До сих пор он всегда был ведущим и не представлял себя в иной роли. А сейчас покорно выгибался и стонал под чужими уверенными властными прикосновениями. Вильгельм чуть отстранился, широко лизнул шею, прикусил чувствительную мочку, потом плавно скользнув вниз, провёл по внутренней стороне бедра к основанию вставшего члена и подул на обнажившуюся головку.

— Меня хорошо подготовили, — вернувшись, жарко выдохнул он в послушно приоткрытые губы, — хочешь проверить?

Эйдан не ответив, подтянул его выше, широко огладил напряжённую спину, и протолкнул сразу два пальца в растянутое скользкое отверстие. Вильгельм рвано выдохнул, насаживаясь глубже.

— Убедился? Тогда чего ты ждёшь?

Эйдан вытащил пальцы, рывком перевернулся, утягивая любовника за собой. От возбуждения, казалось, уже закипала кровь. Чистая ничем незамутнённая похоть заставила сразу на всю длину въехать в податливое тело. Вильгельм подался навстречу, оплетая ногами и руками, слизнул каплю пота с кончика носа и больно цапнул нижнюю губу. А дальше всё потонула в рваном ритме, горячей животной отдаче и бесстыдных откровенных стонах.

— Я тебя ненавижу, — немного придя в себя после всего этого безумия, холодно бросил Эйдан.

— Знаю, — спокойно ответили ему рядом.

— Тогда убирайся. Утром я тебя заберу.

Вильгельм неторопливо поднялся, сыто потянулся и накинул халат. Эйдан представил себе, как его любовник выходит отсюда, возвращается в зал, чтобы потом отправится в другую комнату, возможно, к тому же Ивару. Поселившийся внутри зверь ревниво зарычал, и Эйдан, метнувшись вперёд, дёрнул Вильгельма обратно на кровать, попутно сдирая ненавистную тряпку. И в этот самый момент ему показалось, что он явственно услышал, как с громким щелчком захлопнулся расставленный на него невидимый капкан.

========== Глава 35. Сколько бы ни было.==========

Ник проснулся и увидел свет. Свет был яркий и тёплый. Ник повернул голову к окну. За окном сиял день. Самый обыкновенный день. Синее небо, ослепляющее пятно солнца и серый кирпич дома напротив.

В памяти мелькали обрывки образов и разговоров, которые сейчас казались далёким сном. Разве могло быть правдой, что-то настолько дикое? Мать, пытающаяся убить собственного ребёнка, предсказание гибели целого мира и известие о том, что ему, Нику, придётся...

Мария.

Ник резко сел, сразу ощутив сильное головокружение. Он болел. Да, теперь Ник вспомнил. Он вернулся от той женщины, Виктории, и заболел. Мария ухаживала за ним. Ник помнил её рядом. Она излучала тепло и ещё что-то, чему никак не получалась дать точное название. Но где она теперь?

В квартире было тихо. На прикроватной тумбочке лежали альбомные листы и карандаш. Ник бегло глянул на один из набросков и, вздрогнув, поспешно вернул его на место. Увиденное настроение отнюдь не поднимало.

И всё же, где она? Где Мария?

Это была её комната. Своей одежды Ник не нашёл, поэтому отправился на поиски, завернувшись в одеяло. Искать пришлось не долго, Мария обнаружилась в мастерской. Она сидела, ссутулившись на высоком стуле, напротив своего мольберта. Худая, бледная, измученная, но всё такая же близкая, родная. Единственная. Мария была здесь. Не где-то там в своём безумии, а здесь. С ним. Наконец-то.

— Привет. Как ты? Опять творила всю ночь? — подойдя ближе, попытался пошутить Ник.

— Да, — тихо сказала Мария, — я закончила её сегодня. Картина только одна.

Ник перевёл взгляд на новое творение. На картине была изображена пещера и спящая девушка. Пещера серебрилась инеем, девушка счастливо улыбалась во сне. И всё же что-то во всём этом казалось странным.

— Почему она спит? Там же холодно, — ухватился за очевидное он.

— Она не спит, — ровно произнесла Мария, — она умерла. Там все умерли. Я знаю. Видела во сне.

— Почему тогда она улыбается?

— Потому что иногда смерть — это освобождение.

Смерть — освобождение. Так просто и так страшно. Да, иногда такое бывает, только...

Мария мимолётно коснулась амулета на шее и отвернулась. Сломленная, уставшая женщина напротив мёртвой счастливицы среди залитого солнцем безмятежного пространства.

— Мне страшно, — призналась она. — Я чувствую. Рано или поздно моё... моя болезнь вернётся. Ты поможешь мне?

— Что?

— Ты поможешь мне освободиться?

Она сама не понимала, о чём говорила. Хотелось закричать, сжечь эту проклятую картину и вместе с ней все те, которые за занавесом, хотелось встряхнуть Марию хорошенько, чтобы очнулась, чтобы...

В оглушительной тишине вновь, будто наяву, послышались безжалостные пророческие слова Виктории:

"Мария — сердце этого мира. Она чувствует всю его боль и боль всех, кто существует в этом мире..."

"судьбу нельзя изменить, по крайней мере, судьбу моей дочери. Она скоро умрёт, а после её смерти всё станет уже не важным..."

"я не смогла, зато сможешь ты, когда придёт время. Такова твоя судьба..."

И вот теперь Мария сама просила его об этом. Просила стать не палачом — освободителем. Можно подумать, это что-то меняло. Для неё, возможно, но не для него.

Ник ничего не ответил. Развернулся и отправился в свою комнату. Потом он смутно помнил, как одевался, собирал сумку, закрывал за собой дверь, спускался по лестнице, шёл по улице. Очнулся только в парке, словно кто-то внезапно повернул какой-то рычаг внутри.

Лёгкий мороз пощипывал нос и щёки. В стылом воздухе, искрясь, танцевали невесомые снежные пушинки. Мир казался вечным и незыблемым. Деревья, скамейки, шумные дети на площадке, молодые женщины с колясками, офисные работники с картонными стаканчиками возле небольшой кофейни, прогуливающиеся старички, собачники и влюблённые парочки, спешащие куда-то прохожие. Так много. Таких разных... Приговорённых...

Все они. До единого.

Ник видел всё кристально ясно, слышал отчётливо и ощущал невероятно остро. Только сейчас, стоя среди живых мертвецов, он, наконец, осознал, ЧТО открыла ему Видящая, на ЧТО она его обрекла.

В пригороде жили родители. Ник давно у них не был.

Он отправился на автовокзал и опять выпал из реальности до тех пор, пока не вышел из автобуса на знакомой остановке. Здесь тоже всё было неизменно: ухоженные улочки, сонная неспешность, аккуратненькие беленькие домики за беленькими заборчиками. И мать с отцом всё те же. И чай, и пирог с яблоками.

За чаем мама, как обычно, делилась новостями. Оказывается, у Уорринсенов появился щенок, у Климсов дочка собралась замуж. А старший брат Ника Томас уехал с семьёй отдыхать на целых две недели. У Томаса с Линдой трое детей. Трое.

Ник слушал, пил чай и запоминал. Этот момент, мамин голос и папины забавные комментарии. Запоминал и... прощался.

Потом он навестил свой дом, где его жала Элис. Ждала, чтобы сообщить, что уходит от него. Ник не удивился и не огорчился.

— Элис, — окликнул её, когда она уже взялась за ручку двери.

— Да? — обернулась женщина, которая так и не стала по-настоящему его.

— Живи каждый день так, будто он последний.

Это была последняя оборвавшаяся нить. Всё отступило, ушло. На закате Ник вернулся к Марии и круг замкнулся.

Когда он вошёл в мастерскую, стены и пол заливал багряный свет, уходящего солнца. Мария поднялась к нему навстречу. Отрешённая, почти прозрачная, нездешняя. На губах её была улыбка, а в глазах спокойствие обречённой.

Ник обнимал её, жадно, крепко. Он знал, что выполнит её просьбу, и останется с ней до конца. Сколько бы до этого КОНЦА ни было.

========== Глава 36. Связь. ==========

Рилассия мирно спала, подложив под щёчку ладошки. Вообще вопреки знойным авансам в постели томная красавица оказалась на редкость пассивной. Да что там говорить, если даже снять сорочку для неё уже было верхом непристойности. А как же иначе, это ж вам не развратная деваха, а приличная девушка из высокородной семьи. Этакий подарок, обращаться с которым следовало исключительно тактично и деликатно, то есть нежненько чмокнуть пионовые губки, постаравшись не потревожить кружевной чепец, завернуть под одеялом подол длиннющей сорочечки, аккуратненько раздвинуть стройные ноженьки и бережно овладеть сей драгоценностью. При этом самой драгоценности полагалось стыдливо краснеть и покорненько лежать брёвнышком.

Нравилось всё это Эйдану недолго, а надоело и того быстрее, но у Рилассии помимо яркой цветущей красоты и недавно доставшейся ему девственности имелось ещё одно неоспоримое достоинство — ей благоволили родители. У отца были какие-то дела с папенькой столь завидной невесты, а матери импонировало то, что Дриландские приходились дальними родственниками самой приближённой к трону магической семье. Так что, если в ближайшие лет пять чуда не произойдёт и никого к истинному партнёру не привяжет, скорее всего, их поженят. Собственно всё к тому и шло, поэтому и на то, что Рилассия частенько коротает ночи в чужой постели, все снисходительно закрывали глаза. Сам Эйдан тоже не возражал. В конце концов, подобные браки совсем не редкость, да и заведений, способных разбавить унылую супружескую жизнь, всегда хватало. Главное, чтобы будущих детей магия силой не обделила.

Всё было правильно. Легко и безоблачно. Вот только никак не получалось заснуть. И Эйдан точно знал почему. Не выдержав, он осторожно выбрался из кровати, накинул халат и бесшумно покинул комнату. Каждый раз Эйдан убеждал себя, что эта ночь будет последней. Каждый раз находил десятки причин, по которым ему не следует этого делать. Каждый раз клялся, что одержит победу над собственной слабостью. И каждый раз проигрывал.

Летящий впереди маленький огненный шарик отбирал у густой черноты холодный серый камень пола и стен, ступени и провалы ниш. Тишина в надёжно заблокированных подземных этажах казалась осязаемой и вязкой. Эйдан чувствовал себя преступником, которого в любой момент могут застать на месте преступления. Смешно и глупо. Мало ли что могло понадобиться господину, пусть и в столь поздний час. Да и кто бы стал его расспрашивать? И всё равно высокородного не покидало ощущение беспокойства и опасности, что только подстёгивало щекочущее возбуждение.

Наконец, огонёк скользнул под дверь одной из комнат прислуги, и вскоре в коридор вышел Вильгельм. В одних пижамных штанах, босиком и с небрежно собранными в хвост волосами. Он ничего не сказал, ни о чём не спросил, только отрывисто кивнул и последовал за своим хозяином.

Эйдан некстати вспомнил, как наутро после возвращения из борделя велел Вильгельму не ждать к себе особого отношения. Ведь ничего такого необычного не случилось. Просто владелец воспользовался своей собственностью. Раб всё понял правильно и впоследствии действительно вёл себя так, будто ничего не было. Тогда Эйдан твёрдо решил всё забыть. Сначала в пресных объятиях Риласси, потом в более пылких и опытных — работников всё той же 'Королевской орхидеи'. И хватило его ровно на семь дней, а на восьмой он впервые пришёл за своим любовником на этаж прислуги.

Сегодня в старой кладовке было всё также тесно и пыльно. Пахло старьём. Всюду валялось какое-то барахло, а в углу ютилась поломанная, но отчего-то не выброшенная мебель. Но сейчас, как и в тот первый раз, как и в последовавший за ним месяц, всё это не имело ни малейшего значения, потому что кровь уже неслась по жилам раскалённой лавой, громко ударяясь в виски. А у Вильгельма была прохладная гладкая кожа и густые тяжёлые волосы, рассыпавшиеся чёрной волной по белым плечам, стоило Эйдану развязать ленту.

Здесь в ночной захламлённой тишине, за запертыми дверями, можно было на время забыть о статусе высокородного, не нужно было помнить о дистанции и держать лицо. Потому что этот раб всё-таки не был ни приличной девицей, ни бордельной шлюхой, и его ответное желание было настоящим. Острым и сильным. Эйдан знал это, чувствовал, ведь ещё никто и никогда так полно ему не принадлежал. Хрупкая иллюзия, которая таяла, как дым, стоило только утихнуть страсти.

Но и об этом можно было забыть тоже.

Эйдан скинул халат и стянул штаны с любовника. Вильгельма хотелось трогать, целовать и пробовать на вкус. К нему тянуло просто нестерпимо, особенно, когда он был так близко. Голый и возбуждённый. И готовить его хотелось самому. Уложить на стол с треснувшей полированной столешницей, раздвинуть упругие ягодицы, погладить сухое отверстие, а потом сделать скользким и растянуть для себя.

Это всегда было бесстыдно и грязно. Пошлые хлюпающие звуки скольжения и соприкосновения, насыщенный запах мускуса и яркие метки любви там, где никто не увидит. Эйдану нравилось двигаться медленно, смакуя тягучее раскалённое удовольствие. Тайное, запретное и сладкое. Нравилось смотреть, как мутнеют и наполняются лихорадочным блеском тёмно-карие глаза, как покрывается терпким потом голое жаждущее тело. Нравилось ощущать опьяняющую власть и то, как туго обхватывает его член шелковистый жар. Нравилось ловить губами сухие горячие губы и жадно вылизывать тонкую шею.