Завоеватель Шамбалы - Reconstruction

Гогенхайм проснулся от того, запахло рассветом. Какое приятное ощущение... Совсем как в детстве... давшнишнем-предавнишнем, почти совсем забытом им детстве, когда поутру нянюшка вот так же распахивала створки огромного окна, и утро врывалось в комнату серовато-розовым потоком. Нянюшка была женщиной весьма неортодоксальной и не придерживалась расхожего для тех времен мнения, что свежий воздух вреден для здоровья...

Дверь тихонько скрипнула... потом затрещали половицы. О, совсем незаметно, будто кто-то пытался подкрасться... совсем тихо. Шушуканье, шушуканье...

— Па-ап, ты спишь?.. — нерешительный голос.

— Пап, вставай! — кто-то с размаху прыгнул ему на живот, и другой голос, гораздо более уверенный, произнес. — Вставай, рыбалку проспишь! Мама уже завтрак приготовила!

Он открыл глаза. Мальчишка лет семи сидел верхом у него на животе, сложив руки на груди, и требовательно смотрел светло-карими глазищами... у самого Гогенхайма были такого же цвета.

— Эдвард?.. — спросил он нерешительно. Он никогда не видел этого мальчика... он видел его только двухлетним малышом, а потом совсем уже взрослым юношей: строгим и даже злым. Улыбчивым ребенком — ни разу. Но он узнал бы его из тысячи.

— Пап, вставай, ты же обещал! — кто-то потянул его за руку.

Второй мальчишка казался на вид примерно того же возраста, хотя Гогенхайм и знал, что он был на год младше. Чуть темнее волосы, чуть темнее глаза, и вообще больше похож на Тришу, чем на него. Его он и вовсе видел только младенцем... а в каком виде потом — лучше и вовсе не вспоминать. Но узнал бы и подавно.

— Альфонс?..

— Ну да, ты чего, не помнишь, как нас зовут?.. — весело спросил Эдвард. — Ну ты даешь!

— Он, наверное, так крепко заснул, что проснуться не может, — поддержал Альфонс брата.

— Слезь-ка с меня, я встану, — сказал Гогенхайм, чувствуя, что у него начинает кружиться голова. Он сошел с ума?.. Он сошел с ума и видит призраков?.. Что случилось после того, как тот мальчик, Альфонс Хайдерих, застрелил Зависть?.. Дракон упал, стал синим и прозрачным, рассыпался сияющей лунной пылью... а сам Гогенхайм оказался... где?.. Он помнил темноту, благословенную темноту, пронизанную единственным лучом солнца. Он еще подумал: как хорошо, наконец-то его, усталого человека, оставили в покое...

Эдвард послушно соскочил с кровати, Гогенхайм сел и огляделся.

Первым делом окинул взглядом свои голые плечи и руки. Совершенно здоровая, гладкая кожа, никаких следов... Потом — комната.

Это была та самая спальня. Вот на комоде и любимая кружевная салфетка Триши, которую вышивала ее мать, вот и фотография с их свадьбы, стоит на этой салфетке... Вот столик с зеркалом, который он купил как-то по случаю в Ист-сити, но Триша почти не пользовалась косметикой, и столик стоял пустой, только сиротливо лежала на нем идеально чистая расческа... Пустоватая комната, что ни говори. Но ни он, ни Триша не любили, когда много мебели. Шкаф с одеждой чуть приоткрыт, на дверце висит прорезиненный плащ, внизу, прислоненные к дверце, стоят тяжелые резиновые сапоги.

— Значит, на рыбалку?.. — спросил Гогенхайм.

Сыновья радостно закивали.

— А не рано?..

— Пять утра! Самое то!

За открытым окном занимался рассвет.

— Ладно, идите завтракать, я сейчас.

Он действительно собрался почти что "сейчас". На умывание потратил минуты две от силы, на одевание — и того меньше. Он чувствовал, что изнутри его сжигает какая-то лихорадочная сила... вот оно, вот оно то, по чему он так долго тосковал. Его рай. Но откуда он взялся?.. Неужели, Шамбала — это действительно исполнение желаний, за которые не надо ничего платить?! Весь жизненный опыт Гогенхайма протестовал против такого поворота событий, но глупое, не постаревшее сердце хотело надеяться.

Он быстро спустился вниз по крутой лестнице... прошел через чисто прибранную гостиную, в которой, однако, желтела на столе забытая целлулоидная уточка, он почти вбежал на кухню, откуда вкусно пахло яичницей с ветчиной. За столом уже сидели Эдвард и Альфонс и уплетали за обе щеки, Триша стояла у плиты.

— Доброе утро, дорогой, — улыбаясь, сказала она. — Хорошо спал?..

Он шагнул к ней, обнял, зарылся лицом в ее волосы, вдыхая знакомый свежий запах.

— Слишком долго, — прошептал он, чувствуя, что сейчас заплачет. — Слишком долго.

Он стоял так с минуту, не решаясь поцеловать ее на глазах у детей, и в конце концов Триша удивленно спросила: "Что это с тобой?" и отстранилась.

В чувство его привел детский плач. Ребенку было, наверное, месяцев пять-шесть, не больше.

— Ну-ну, Антуан, успокойся! Что разревелся?.. Мокренький?.. Кушать хочешь?.. Нет, ты же только что поел...

Гогенхайм понял, что не заметил третьего ребенка, который тоже сидел около стола, на высоком детском стульчике. Триша взяла его на руки, ощупала... младенец не унимался.

— Хочешь к папе на ручки?. — наконец-то догадалась Триша. — Возьми-ка его, я дожарю на тебя яичницу, — она передала ребенка Гогенхайма, и он взял его с полузабытым неуклюжим чувством. Ребенок был совсем маленьким, месяцев пяти-шести... он пах молоком, детской присыпкой и пускал пузыри. На руках у Гогенхайма он моментально успокоился и смотрел на него широко открытыми янтарными глазенками.

— Значит, Антуан?.. — пробормотал Гогенхайм.

— Наверное, он плакал, потому что тоже хочет с нами на рыбалку, — весело предположил Эдвард.

— Извини, Антуан, сегодня мы тебя взять не можем, — совершенно серьезно сказал Альфонс. — Вот когда подрастешь немножко, вот тогда обязательно!.. Пап... можно, я его подержу?..

— Если ты уже доел.

Альфонс тут же соскочил со стула, подбежал к Гогенхайму и протянул руки. Тот осторожно передал ему ребенка. Альфонс торжественно пронес малыша через кухню и посадил обратно на стульчик.

— Сегодня мы его укладываем, ладно, мам?.. — просительно произнес Эдвард. — Честное слово, он лучше засыпает, когда мы это делаем.

— У меня ощущение, что вы с ним играете, как с куклой... — обеспокоено произнесла Триша. — Не забывайте, что он ваш брат.

— Конечно, не забываем! — оскорблено произнес Эдвард. — Мы его очень любим! А с куклами девчонки играют.

— И он такой забавный, — улыбнулся Альфонс. — Неужели мы тоже такими были?..

— Ты-то точно был, — фыркнул Эдвард.

— Как будто ты нет?

— Не-а. Мама говорит, что я был ужасным ребенком.

— Вы оба были очень милые, — улыбнулась Триша.

Гогенхайм сел за стол, Триша поставила перед ним тарелку с яичницей. Яичница была необыкновенно вкусной. Каждый желток — как маленькое солнышко. Это... вот он, рай, которого он всегда желал, к которому всегда стремился, и который вынужден был покинуть. Вот он, рай, который они почти создали с Тришей... неужели все это могло быть так?.. Неужели?...

Гогенхайм и сам не заметил, как доел. Он находился словно бы в какой-то прострации. Он верил и не верил, что то, что происходит с ним, происходит на самом деле. Он просто боялся поверить.

— Доел?.. — Триша улыбнулась ему, составляя тарелки в раковину. — Тогда идите быстрее, мальчики совсем извелись. Боятся, что вы пропустите клев.

Гогенхайм послушно встал из-за стола, пошел наверх за сапогами. Когда вернулся, Триша дала ему в руки корзину с едой.

— А вы, мальчики, возьмите ведра и удочки, чтобы не нагружать отца, — строго сказала она. — И смотрите, не ходите купаться, вода еще не прогрелась. И если все-таки будете бегать по грязи босиком, — а я знаю, что все равно будете, — помойте ноги как следует перед тем, как надевать сапоги.

Она поцеловала Гогенхайма в щеку на прощание и тихо спросила:

— Дорогой, с тобой все в порядке?.. Ты как-то неважно выглядишь... Если так, то, может, отменить все?.. Я понимаю, Эд и Ал расстроятся, но...

— Нет, все в порядке, Триша, — улыбнулся он. — Все в полном порядке. Мне стоит только раз посмотреть на тебя, и любая хворь отступает. Да и нет у меня таких хворей, о которых стоило бы говорить твоими прекрасными губами.

Он слегка поцеловал ее в губы... о, только слегка, потому что Эдвард и Альфонс еще не вышил за дверь, но она все равно покраснела и прошептала что-то типа: "Всегда ты умел говорить комплименты, Ван Гогенхайм".

Они спустились с крыльца и зашагали по тропинке через луг. Гогенхайм старался не оглядываться на дом. Он шел, как в тумане... он уже совсем не понимал, что думает и чувствует. Хотелось только, чтобы это никогда не кончалось... рай, в котором он может быть вместе с Тришей и сыновьями, и с ними всеми все в порядке, и никому не придется страдать... Может быть, тут живы и Сара с Юрием, и Пинако не хоронила их, и маленькая Уинри не страдает без родителей?.. Все может быть. Ведь это же рай, а в раю сбывается действительно абсолютно все.

А потом тропинка повернула к реке, и они начали спускаться вниз. Гогенхайм знал, к какому месту он должен повести сыновей — туда, где частенько рыбачил сам. Для этого следовало пройти с полчаса вверх по течению, до запруды. То есть сначала спуститься к самой воде, а потом шагать воль берега...

На пригорке, перед тем, как тропинка круто ныряла вниз, к песчаному пляжу, стояли двое юношей и смотрели на него. Они были все в пыли, в грязи, в крови... у одного, к тому же, отсутствовал рукав плаща, и было видна, что правая рука у него — механическая.

Маленькие сыновья Гогенхайма бежали вперед, по тропинке, словно не видя молодых людей, и миновали, не затормозив. "Не останавливайся, — сказал себе Гогенхайм, хотя сердце у него дрогнуло. — Ни в коем случае не останавливайся! Иначе ты снова потеряешь рай".

— Папа! — окликнул один из юношей — Гогенхайм не понял, который.

Он остановился.

— Доброе утро, Эдвард, Альфонс.

— Доброе утро, папа, — это сказал Альфонс. — Выходит, ты настоящий?..

— О чем ты?.. Ну разумеется, я настоящий.

— Просто нам сказали, что двое могут последовать в мир иллюзий, — горько сказал Эдвард. — Мы думали, это Данте и Хаскинсон... но вот кто не строит никаких иллюзий, так это Данте. Значит, это Хаскинсон и ты?.. Мы даже не знали, что ты здесь, в Шамбале. Как ты попал сюда?..

— Я тоже не знал, что вы здесь. Я был рядом с Хайдерихом, когда он убил дракона... видимо, поэтому.

— Думаю, так, — кивнул Эдвард. — Иначе не вижу причин, почему сюда попал такой, как Хаскинсон. А мы, собственно, сюда из нашего мира. Вместе с Данте.

— Данте?.. — Гогенхайм вздрогнул.

— Она мертва, — сухо произнес Альфонс.

— Вот как?.. — Гогенхайм грустно улыбнулся. — Это вы ее?..

— Мы, вместе с Хайдерихом. Это место заставляет сражаться тех, чье видение мира различается. Твое, по-видимому, совпадает с нашим.

— Каким вашим?..

— Мы не хотим, чтобы мир менялся вообще, — хмуро сказал Эдвард. — Мы не верим, что человеческая мысль может изменить его к лучшему.

— То есть мысль отдельного человека, — мягко поправил брата Ал. — Люди слишком часто ошибаются.

— Значит, вы кое-чему научились, — улыбнулся Гогенхайм.

— Папа, что это ты там стоишь?! — Эдвард-маленький с берега звал его. — Пойдем!

— Погоди минутку, — крикнул Гогенхайм. — Уж больно вид хороший.

— Это иллюзия, ты же понимаешь, — с болью сказал настоящий Эдвард. — Шамбала...она предоставляет выбор. Раствориться в универсуме... Хайдерих назвал это нирваной. Вернуться на землю. Затеряться в иллюзиях. Что хочешь ты?..

— Это рай, который я потерял, — пожал плечами Гогенхайм.

— Нет! — крикнул Эдвард с неожиданной горячностью. — Разве ты не помнишь, отец?! У тебя же есть теперь новая жена! Живая женщина, не иллюзия! Ты что, хочешь и ее заставить пройти через то, через что прошла мама?! Ты что, и ее бросишь?! Разве ты не научился быть мужчиной на старости лет?!

— Мы тоже потеряли рай, — произнес Альфонс. — Но... но мы хотим вернуться домой! Мы попробуем снова! Может быть, у нас получится что-то... Отец, разве ты можешь...

— Пап, ну пойдем же, клев же закончится! — позвал его маленький Альфонс.

— Пойдешь, папа?.. — спросил Альфонс— взрослый.

Гогенхайм спрятал лицо в ладонях и сделал шаг.

Я пришел в себя от того, что мистер Мэтьюз и Эдвард пытались поднять меня с пола. А раз уж сознание вернулось, то пришлось и подниматься самостоятельно.

Что же мне только что снилось?.. Вот Эд убивает Хаскинсона... то есть Хаскинсон кончает с собой... понятия не имею, не смог толком рассмотреть. А потом что-то еще.... нет, не помню.

— Слава Богу, очухался, — подвел итог Мэтьюз старший. — Теперь пойдемте быстрее.

— Куда?.. — кажется, я не совсем соображал.

— Куда, в подземный ход, конечно! — сердито воскликнула Уэнди. — Здесь сейчас все обрушится. Дракон постарался на славу.

Действительно, пока мы бежали уже почти знакомыми коридорами к той самой двери, которую мистер Мэтьюз показывал нам с Уэнди, кажется, пару столетий назад, хотя всего-то прошло несколько часов, или даже меньше того, замок стонал и рушился вокруг нас. Едва я успел захлопнуть позади всех дверь подземного хода, как прямо перед ней с потолка обрушилась лавина из камней — по крайней мере, судя по звуку это было так.

— Мы еще не в безопасности, — сказал мистер Мэтьюз, тяжело привалившись к стене. — Этот ход... тоже... может... обрушиться. Побежали быстрее.

— Побежали, — согласился я. Хотя по большому счету я сомневался, смогу ли переставлять ноги со скоростью хоть чуть побыстрее умирающей черепахи. Все тело ныло, как побитое, и, что хуже всего, продолжала невыносимо болеть голова.

Тем не менее мы именно что побежали: вперед, очертя голову, по узкой и темной лестнице. Уэнди быстро заметила, что со мной что-то не в порядке, и поймала меня за локоть. Я был ей безумно благодарен, но в узком пространстве ее поддержка только мешала и, уж конечно, замедляла темп. Пришлось ласково отстранить ее.

Мы спустились в подземный ангар, эллинг или как еще это назвать. Просто большая пещера, по краю которой шел изогнутый каменный причал. У самого причала плескалось море, и катера чуть покачивались на мелкой волне.

— Ого! — воскликнул Эдвард, с тревогой глядя на эту волну. — Если так здесь, то как же штормит снаружи?!

— Паровой яхты нет... — пробормотал мистер Мэтьюз. — Значит, кто-то смог сбежать...

Я вспомнил, что Хаскинсон сказал о том же самом.

— Выбора у нас все равно нет, — покачал я головой, и спрыгнул в ближайших катер. — Этот подойдет, мистер Мэтьюз?

— Подойдет, — он залез в тот же катер, потом туда запрыгнули Уэнди и Эдвард.

— Водить его сможешь?.. — снова спросил мистер Мэтьюз у Уэнди.

— Я же сказала, что смогу, — она решительно направилась к рулю, налетела на меня, едва не упала, я ее подхватил... кажется, мы на какое-то время замерли в этой страшно неудобной позе, но тут Эдвард решительно подтолкнул Уэнди вперед, так, что она едва не врезалась в этот самый руль.

— Обниматься потом будете, — несколько грубовато сказал он. — Сейчас сбегать надо!

— Есть, сэ-эр, — ехидно протянула Уэнди, заводя мотор. Катер рванулся к смутно белеющему выходу из пещеры.

Кажется, мы закричали: манеру Уэнди водить катера своей лихостью превосходила только ее манера водить самолеты. Мы проскользнули под низко нависшей скальной крышей, даже не пригибаясь — оказывается, не такой уж она была и низкой, достаточно, в принципе, чтобы прошла и небольшая яхта, — и выкатились на просторы бушующего океана.

Бушующего — это, на самом деле, просто для красного словца. Небо по-прежнему хмурилось, но поверхность Атлантики морщила, скорее, сильная зыбь, чем сколько-нибудь серьезная волна. Катер лихо понесся на этой зыби вперед... а куда вперед?!

— Уэнди, ты знаешь, куда держать курс?! — крикнул я.

— На восток! — рассмеялась Уэнди: ветер трепал ее короткие светлые волосы, и сейчас она казалась на диво хороша, еще прекраснее, чем обычно, даже перепачканная в пыли и известке, даже с царапиной на щеке, чуть пониже родинки у левого глаза. — На восток, авось, врежемся в Норвегию!

— А горючего хватит?.. — с тревогой спросил мистер Мэтьюз.

— Понятия не имею, — беспечно улыбнулась Уэнди. — Бак полон, но я не знаю, сколько этот конек ест овса, никогда раньше на нем не ездила!

И тут Эдвард, сидящий на корме, закричал:

— Смотрите!

Мы обернулись. Замок позади нас медленно оседал, рушились башни, крыши, зубцы, стены... густые клубы пыли поднимались в воздух.

— А почему теперь мы видим этот остров?.. — спросила Уэнди.

— А раньше вы его не видели?..

— Нет, раньше его видели только Эдвард Элрик и его брат, а я увидела его, только когда мы уже совсем низко над островом опустились, и смогла посадить самолет.

— Предполагаю, его видят те, кто видел Врата, — пожал я плечами, — только и всего. В любом случае, сейчас уже немного толку — его видеть.

— Да... — констатировал мистер Мэтьюз, — хорошо, что мы не задержались поискать запас горючего.

— А еще мы не задержались взять документы, изобличающие преступную деятельность этих... этих мерзавцев! — сердито воскликнула Уэнди. — И теперь мы ничего не докажем!

— Это жизнь, — печально улыбнулся мистер Мэтьюз. — Я бы и не стал сейчас никуда соваться. Если разрушен остров Туле, это не значит, что сама организация потерпела полный крах. Полагаю, они вполне способны нас достать. Так что лучше всего — залечь на дно. А тебе, Уэнди, стоило бы вернуться домой, извиниться перед отцом за самовольную отлучку и сделать вид, что ничего не знаешь.

— Я не могу! — в ярости крикнула Уэнди. — Просто не могу! Ведь из-за него вы...

— Ну и что?.. — пожал плечами Мэтьюз. — Грегори... не такой уж плохой человек. Просто запутавшийся.

— Трусов я ненавижу еще больше, чем злодеев! — безапелляционно произнесла Уэнди. — Кроме того, каким бы он ни был... — она вдруг покраснела. — Каким бы он ни был... — и отвернулась к штурвалу.

Мы переглянулись. И тут до меня дошло, что она хотела сказать: "Каким бы он ни был, он все равно будет против Альфонса". Кажется, это дошло и до всех остальных, потому что мистер Мэтьюз хлопнул меня по плечу и сказал:

— Ну и повезло тебе, парень!

Эдвард буркнул:

— Блин, были бы у меня какие-то шансы победить, вызвал бы тебя на дуэль! — потом широко улыбнулся. — Поздравляю, старик!

— С чем поздравлять?! — я чуть из себя не вышел. — Ну вот с чем?!

— Со мной, — Уэнди, которая уже минуты две что-то искала на панели управления катером, наконец это нашла, закрепила этой штуковиной руль и уселась на скамеечку рядом со мной. — Или ты... против?..

— Нет, конечно! — я чувствовал, как отчаянно краснею. — Ты же знаешь! Но... у меня ни кола и ни двора, и образования тоже никакого официального, и вообще...

— У меня тоже, — махнула рукой Уэнди. — Из образования — только пансион для благородных девиц, и то я оттуда сбежала. Даже документов нет. Так что мы друг друга стоим.

Я посмотрел ей в глаза. Действительно ли ты твердо решила, милая?.. Ведь мы же почти не знаем друг друга! Может быть, тебе будет совсем не сладко жить со мной, и уж всяко хуже, чем с твоими богатыми и уважаемыми родителями.

Но синие глаза смотрели на меня, и в них не было сомнений — только решимость и на самой глубине боль. Да. Уэнди — не чувствительная барышня, начитавшаяся женских романов про побеги с таинственными незнакомцами. Она серьезная девушка, которая бросает дом и семью только потому, что уверена: иначе поступить не может.

И я всегда буду с ней. Всегда... до последнего вдоха я буду ее защищать от всего, что может угрожать ей.

— Только... Уэнди, я думаю, ты должна знать: я серьезно болен, и...

— Не смертельно?.. — со страхом перебила она меня.

— Нет, нет, — я покачал головой, мысленно скрестив пальцы. "Надеюсь". — Просто вряд ли я буду способен на...сильные нагрузки.

— А зачем тебе сильные нагрузки? Что ты собираешься делать?.. — спросила Уэнди.

— Попробую разыскать друзей профессора Михельсона... это мой старый учитель, — вздохнул я. — Он советовал мне это сделать сразу же после его смерти, но я все как-то не собрался... было полно заботы о хлебе насущном. Сейчас я понимаю, что такие вещи не следует откладывать. Я хочу снова попробовать вернуться к ракетам.

— Даже теперь, когда ты знаешь, что их собираются использовать почти исключительно и в первую очередь, как оружие? — спросил мистер Мэтьюз.

— Особенно теперь, — я твердо кивнул. — Да и Эдвард Элрик еще раньше меня предупреждал, что это может быть оружие... Но он продолжал заниматься этим по своим причинам, а я — по своим. Понимаете... этим занимается и Оберт, и еще кое-кто. Рано или поздно кто-то из них построит рабочую модель. Я хочу сделать это скорее рано. Тогда, возможно, у меня будет шанс повлиять на то, как ее будут использовать... или не будут... Может быть, я и не достигну успеха, но я буду хотя бы пытаться.

— А я тебе помогу, — сказала Уэнди, прижимаясь к моему плечу. — Я всегда буду тебе помогать.

— А... можно я с вами?.. — вдруг спросил Эдвард. — Я не буду обузой, честное слово! Я много думал, там, во Вратах, и над ракетами тоже, и теперь у меня куча идей... может, какие-то из них даже окажутся полезными.

— Это надо спросить у твоего дяди. Хотя я не думаю, что ты будешь обузой, — улыбнулся я. — В конец концов, я начал жить самостоятельно, когда мне было четырнадцать, а тебе же...

— Почти тринадцать, — сказал Эдвард. — И, кстати, я жил самостоятельно... почти месяц, пока не встретил мистера Гогенхайма.

— Погоди, так вы что, с ним и раньше были знакомы?.. — удивленно спросил мистер Мэтьюз.

— Да, — Эдвард кивнул. — Он меня вроде как... ну, подобрал, думаю, будет подходящее слово. Видишь, когда тебя арестовали, я сразу знал, что полковник Честертон тут виноват. И поэтому ушел. Думал найти способ тебя освободить... и совершенно случайно познакомился с этим Гогенхаймом. Он почему-то начал мне помогать. Пытался как-то даже разузнать насчет тебя. Я думал сперва, у него какой-то корыстный интерес, или вообще... — он сказал какое-то непонятное мне слово, и только тут до меня дошло, что разговор идет по-английски. — Но нет. Я так и не понял, почему он это делал... то есть теперь, конечно, понимаю. Я был здорово похож на его сына, вот и все.

— А кстати, где мистер Гогенхайм? — спросила Уэнди. — Куда он делся?.. Я его не видела с тех пор, как исчез дракон... Он что, погиб?..

Мы переглянулись.

— Видимо, да, — произнес мистер Мэтьюз. — Я тоже не видел его с тех пор, как дракон рассыпался синими искрами. Может, он провалился в эту самую Шамбалу?.. Только непонятно, почему он, а не Альфонс.

— Нет, я ведь был в Шамбале, и его там не видел, — покачал я головой.

— Ты был в Шамбале?! — на меня уставились три пары изумленных глаз.

— Ну и... как?.. — спросил Эдвард. — Как там?.. Твои желания исполнились?..

— Она не исполняет желаний, эта Шамбала, — горько сказал я. — Не исполняет ничего, кроме своих капризов.

Интересно, как там братья Элрики... вернулись ли они в свой мир?.. Надеюсь, у них все хорошо... они это заслужили.

— Да, Ал... проясни мне кое-что, — наморщила Уэнди лоб. — Почему ты написал в том письме, что Эдвард Элрик умер?..

— Я?! Когда?!

— Ты написал, что вы собирались ехать в Берлин, но он умер, и вы теперь будете жить в Мюнхене...

— Нет! Я написал, что мы собирались ехать в Берлин, но он мне соврал, и теперь мы будем жить в Мюнхене!

— Соврал?! Нет, ты точно написал "умер"!

Мэтьюзы переглянулись и... едва ли не покатились со смеху.

— Одна буква!6 — хохотал Рой Мэтьюз, кашляя и стуча себя по колену. — Одна буква, черт побери, ввела в заблуждение целую организацию! Ал, но ведь у тебя хороший почерк, как Уэнди могла так ошибиться?..

— Это... не Уэнди, это я, — кажется, щеки у меня запылали. — Я... знаете, почему-то всегда путаю эти два слова. А что, это было важно?..

— Потом расскажу, — печально улыбнулась Уэнди. — Достаточно важно.

И тут мы услышали низко над нами шум самолета. То есть мы бы услышали и раньше, но его заглушал плеск волн. Самолет заложил круг низко над нами, оттуда что-то кричали. В багажном отделении сидел мистер Хьюз... а он-то тут откуда?.. Англичанин размахивал руками и возбужденно что-то орал.

Что-то?.. Нет, вполне определенно! Если не ошибаюсь, он кричал: "Забирайте к югу, там навстречу рыбацкое судно!" — это насколько моего английского хватало.

А на пассажирском месте сидел герр Гогенхайм... если я правильно разобрал, а разобрал я правильно, на зрение никогда не жаловался. Даже издалека он выглядел мокрым и замерзшим... неудивительно, что кутался в одеяло. В море они его подобрали, что ли?.. Кто сидел на пилотском месте, я не видел... но мистер Мэтьюз не то увидел, не то догадался.

— Там Лиза?.. — громко спросил он у Уэнди.

Счастливая, она кивнула.

— Лиза! — мистер Мэтьюз вскочил на ноги и закричал, размахивая руками. — Лиза!

Потом он закашлялся, но остался стоять, и на лице у него выражение только что помилованного смертника.

— Лиза, я жив! Жив!