Кому верить?

Самые активные и общительные жители подхватывали новеньких и подводили их к более-менее соответствующим по возрасту командам. Так продолжалось до обеда. Потом гостям дали время привести себя в порядок и снова всех разделили. Кто-то остался в доме спокойно наслаждаться едой, а непоседливым предложили отобедать на улице вместе с жителями королевства. В парадной столовой блюда чинно сменяли друг друга под тихую музыку, на улице всем пришлось кушать быстро, так как под барабаны начинались 'дикие пляски' сродни африканским, потом закрутился хоровод, который вывел всех на горку, где никто не удержался на ногах и кучей скатились вниз.

'Всеобщий дурдом', как сказала Ксения продержался до вечера. К праздничному ужину жители наконец разошлись по домам, а гости обустроились в доме и были заняты более культурным времяпровождением. Алик занимал гостей своего возраста, отринув спокойные игры, он увлёк не только мальчишек, но и юных леди в игры типа 'кенгуру' или лошадок с всадницами, у которых вместо меча в руках были подушки. Хорошая изоляция и песнопения взрослой части гостей позволили им привести себя в состояние необузданных дикарей.

Когда взрослая молодёжь, с удовольствием разбившись на команды, отгадывала мелодии по нескольким нотам под благосклонным надзором почтенных дам и лордов, в их залу ввалилось несколько гикающих пар, где две защищались против трёх и никак не желали сдаваться. Зрелище получилось потрясающим.

Разлохмаченные девочки, устроившись на закорках мальчишек, отчаянно пытались сбить подушкой наступающие пары. Игра была все против всех, но так вышло, в бою три пары временно объединились против двух, и он закипел с новой силой. Вылетевшие ранее из битвы срывали горло, поддерживая выбранные пары.

И вся эта орущая, сумасшедшая толпа, вывалилась в общий зал и, ничего не замечая, продолжала гвалт. Несколько родительниц схватились за сердце, остальные же не знали, как реагировать, настолько шокированы были, но неожиданно послышался смех и подбадривание стойко держащейся последней двойки.

Не обошлось на празднике без неувязок. Слишком острый глинтвейн, от чего несколько гостей смешно выпучили глаза. От излишне раскрепощённых молодых людей прозвучала пара весьма фривольных песенок, да и утреннюю массовую свалку на горке вспоминали краснея.

Но в целом, блестящие от удовольствия глаза, расползающиеся в улыбке губы при вручении подарков на память о прошедшем празднике, всё показывало, что презентация нового королевского двора удалась запоминающейся, яркой, нескучной. И как бы не переживала Ксения, что слишком много народу было, и вообще всё было слишком, но продажи королевского фарфора подскочили буквально на следующей неделе, да так, что пришлось увеличивать штат художников сначала вдвое, потом втрое.

Единственное, что прошло для гостей незаметно, это как вечером во дворе бабушка Цецелия, руководившая разбором еды и посуды после уличного праздника, окидывая взглядом оставшееся поле деятельности, вдруг обратила внимание, что двое мужчин выносят сундук и грузят его в карету. Утром сундуки всё больше вносили в дом, после ночи ожидалось, что их будут обратно цеплять к каретам, так что же слуги тащат сейчас? Она не стала кричать, а разослала девушек на поиски Лукиана, Александра и Антония. Поскольку все были предупреждены о грозившей Алику опасности отравления или похищения, то смекнули сразу, что происходит нехорошее. И правда, карете выехать не дали, а в сундуке лежал с тряпкой на лице младший сын миледи. Ксения обо всём узнала значительно позже, поэтому до последнего гостя считала, что всё обошлось.

Чьи слуги, чья карета, выяснить не удалось, но в любом случае, конечный был заказчик известен. Либо наместник, либо Илая. Нанятых людей по закону нового королевства оставили себе. Наказанием им было отработать пять лет на благо молодого государства. Алик же пришёл в себя почти сразу, как сняли мокрую тряпку с лица, и для него всё обошлось без последствий.

Ксения обратила внимание, что в гости к ней не приехали вельможи рангом старше маркиза. Оно и понятно, вставал вопрос субординации и признания. Если она графиня, то она кланяется, а ей кивают, если она королева, то герцог ей кланяется, а она кивает — и так во всех мелочах. Всё требовалось отслеживать тщательно, любое несоответствие в официальном протоколе будет передаваться из поколения в поколение. Вот и воздержались от приезда более высокие титулы, чтобы не случилось казуса.

Впрочем, все тонкости не помешали представить Вита нужным людям и вести беседы на скользкие темы. Наместник у многих вызывал нарекания, хотя бы тем, что был пришлым, не понимающим нужды местного общества, но больше всего портила ему репутацию его супруга.

Её ненавидели большей частью за то, что она сама презирала местных, ни разу не выказала никому симпатии, а метрополиских леди иначе, как чернавками, не называла. Как бы ни бился наместник, какие бы правильные законы и полезные правила не устанавливал, его всегда с удовольствием критиковали, находя изъяны в работе, чаще всего отыгрываясь за отношение Илаи к людям.

Она, безусловно, не выкрикивала гадости на улице, но каждое её шипение, едкое, колкое высказывание становилось известным обществу и возвращалось бумерангом мужу.

Происшествие на балу с младшим лордом Орисом на глазах у всех возвело взаимную ненависть в некий абсолют. Ксения всё больше становилась народным героем, Илая — ведьмой-чужестранкой.

Глава 18

Осада.

Шло время.

Вит колесил из имения в имение, ненавязчиво рассказывая новости самопровозглашённого королевства, собирая новую информацию, даря подарочки. Александр с Лукианом держали настоящую осаду. Гостей больше не приезжало, как и торговцев. Пути в их земли перекрыли с внешней стороны. Антоний крутился, как белка в колесе, поддерживая прежнюю жизнь через узкие туннели-ходы в горах и подъёмники.

Алексей занимался разработкой новых фирменных рисунков королевского фарфора, который стал приносить небывалый доход.

Алик же стал секретарём старшего брата и отныне следовал за ним неотступно. А Ксении неожиданно достались самые обычные домашние женские дела. Осада шла уже больше года, никто от неё особо не страдал, разве что почему-то волков стало больше, чем раньше, но и эту проблему скоро должны были решить.

Без гостей отпраздновали новый год, открыли школу лекаря, где господин Фидель потихоньку начал учить себе смену.

— Дело это долгое, − говорил он, − потребуется лет десять-пятнадцать, так что пора начинать.

Ещё Ксения неожиданно стала бабушкой. Александр напортачил, и одна из деревенских девушек родила от него мальчика. Немудрено было, что к нему липли девчонки. Он красив, знатен, воспитан, но его дети должны быть наследниками и об этом нельзя было забывать. После долгих бесед с мужчинами, которые учили его осторожности, Алекс надолго зарёкся вообще иметь дело с девицами. Хотя не прошло и месяца, как он оттаял, поддаваясь обаянию девичьей красоты, но осторожность не потерял.

А леди вдруг поняла, что дети подросли настолько, что в постоянной её опеке больше не нуждаются, даже Алик. Посмотрев на себя в зеркало, покрутившись возле него, она неожиданно для всех заказала себе новый гардероб с легкомысленными элементами и словно сбросила с себя груз прошлых лет, чаще стала улыбаться, шутить, смеяться, просто напевать. А особо любопытным отвечала:

— Ах, отстаньте, дети подросли, можно сказать, я только жить начинаю, всё мне интересно, всё легко...

Иногда ещё и радостно кружилась вокруг себя, с удовольствием наблюдая, как юбка топорщилась колоколом и от этого она снова смеялась. Весной, как только появились первоцветы, так в каждом уголке особняка в вазочках, баночках, кружках, благоухали букетики, отчего в доме витал тонкий запах цветов.

Незаметно в особняке стали чаще собираться сыновья, не перекусывая где-то, как придётся, а спеша домой, чтобы усесться за общий стол. Лёгкое настроение Ксении передавалось мужчинам в её доме, и все стали чаще улыбаться, светлели лицом. Забывая на время, что они до сих пор в осадном положении, что дважды им присылали отравленное вино, что однажды выловили чужака, караулившего Алика, что участились нападения на разъезжающего Вита. Жизнь продолжалась, а значит надо жить в полную силу.

Примерно в то время, когда сияющая прекрасным настроением королева крошечного самопровозглашённого государства расставляла по вазочкам маленькие букетики с яркими цветочками, на берегах Красного моря воины Новой Империи дожидались смены и собирались возвращаться домой. Кто-то во время длительного похода нашёл для себя земли, покинув родные края двадцать лет назад именно ради этого, кто-то озолотился, кто-то повидал мир и разочаровался в жизни.

Герру Ингвару осточертела Африка со своей яркой природой, с ленивыми жителями, которым чужды удобства, требуемые даже неприхотливым северным воякам. Сначала его внимание привлекли территории возле огромной реки (имеется в виду Нил), но ежегодные её разливы, обогащающие почву, раздражали, не давали спокойствия.

Люди, живущие на этих землях, неплохо их приняли. Они привыкли работать и, когда северяне убрали местную верхушку власти, установили свои порядки, которые оказались более демократичными, в отличие от прошлых, народ окончательно принял светловолосых воинов. Некоторые из отряда Ингвара решили остаться там жить.

Сам молодой командир пошёл дальше. Тоска, чувство большой потери гнали его вперёд, на край света. Наверное, зря. Духота, ветры, песочные бури, диковинные животные, насекомые, змеи, и постоянная экономия воды теперь окружали и составляли его жизнь.

Последние года чуть ли не каждый день ему снятся снега, вьюга, печь с хлебом и та девушка, чей портрет он вырезал из рамы на землях бывшего великого Метрополиса и все эти годы носил с собою. Контуры картины едва видны, от частого сворачивания в трубочку краска давно стала осыпаться, но он все равно пялился на неё, будто жаждущий на воду.

Сколько прошло лет, сколько женщин побывало в его постели, не оставляя следа в душе. Умные, хорошенькие, красивые или просто интересные, скромные или распутные, которым что-то надо было от него или потому что любили. Не счесть. Некоторыми увлекался, страстно желал, но стоило представить себе, что хочет связать с ней всю жизнь, так словно ледяной водой окатывало и наваждение таяло. Проходило время — лицо и фигурка, будоражащие кровь, стирались безвозвратно.

Только один облик всегда с ним, любимый и ненавистный, потому что не отпускает, терзает, является во снах, грезится в сексе, вспоминается в редкие счастливые минуты и в отчаянные мгновения. Хорошо ли ему, плохо ли, зайдёт к себе в комнатку, закуток, шатёр, развернёт обшарпанный портрет леди, посмотрит на него, бывает, обманет себя, представит, что ждёт она его дома. Поверит тому что придумал, и оглядывается по сторонам, недоумевая, что делает он в этой жаркой чужой стране. Не место ему на этих красочных землях, ничего родного, близкого на них нет. Возвращаться надо, а заодно узнать, как там живёт-поживает колдовская дева, ненароком выкравшая его душу.

Где она живёт, кому детишек рожает, счастлива ли? Несмотря на то, что он видел, как сильно она боялась его, Ингвар хотел пойти против Лейфа, игнорируя обвинение в измене, но его воины, предполагая подобное, связали и заперли его тогда.

Безумная радость охватила северянина, когда он узнал, что хрупкая леди сбежала. И тогда же мелькнула досада, из-за страха ли непонятного ему, ни словом, ни взглядом не попросила она защиты, можно сказать добровольно уехала...

Если бы он знал наверняка, что она не хочет уезжать, разве удержали бы его запертые двери! И всё же он побоялся навязываться ей. Сейчас, может, повёл бы себя по-другому... хотя, что себя обманывать, ни за что не стал бы и сейчас принуждать, лучше с собой что сделать, чем её обидеть.

Как же сложно, как понять себя, её?! Почему всё произошло так глупо, бестолково? Сколько боли ему причиняла та её боязнь. Сколько ревности было к помощнику Харну, с которым она общалась, смотрела на него, слушала, улыбалась ему. Чего стоило ровно общаться с лекаришкой, жалким, тощим, не умеющим держать меча в руках, а она поверяла ему свои тайны, позволяла ухаживать за собой.

Столько лет прошло, а всё помнится и переживается так же свежо, рождая те же чувства, как будто вчера всё произошло.

Из дома письмо пришло, всё плохо там. Отец и мать уже старые совсем, сестра с мужем уехала далеко. Она писала, что родные земли опустели, работать на них некому, старший брат спивается, жалеет себя и земли, превратившиеся из отдельного государства в район Новой Империи, причём не самый важный, не самый большой, не самый нужный, совсем бесперспективный... Плохое письмо, но в то же время счастливое, ведь оно даёт возможность вернуться, закончив службу по договору.

Пропади она пропадом. Ничего она Ингвару не принесла. Ни новых плодородных земель, ни несметных богатств, разве что можно здесь набрать слуг, но стоит ли их тащить в такую даль? Правда слугами их называют только потому, что рабства нет в Империи, но сути не меняет. Для местных жителей, готовых работать, это единственный шанс выжить и узнать, что такое зрелость, старость.

До сих пор здесь племенной строй, и воинственные племена грабят более спокойных соседей, предпочитающих выращивать еду, собирать, охотиться. Бесконечный процесс. Когда доводят мирных соседей до голодной смерти, то принимаются терроризировать прежних напарников в набегах и превращают более слабых в рабочую силу. Северяне, проявившие себя как 'сильное племя', дающее защиту и питание, оказались для многих предпочтительнее своих соплеменников.

Забрать с собой можно хоть сотню добровольных слуг-рабов, но слишком долог путь, да и дохлые они для жизни на Севере. Даже жители Большой реки брезгуют такими работниками. Для домашних дел их учить всему надо, а на тяжёлых работах быстро загибаются.

Мужчина помассировал виски. Нужно было сосредоточиться и определиться, сколько с ним будет возвращаться воинов. С родных земель уходило около трёхсот боевых единиц, но по пути многие оставались на выбранных землях, даже не хозяевами, как обещалось когда-то их предводителем, просто переселенцами под крылом своих. Кто-то погиб от оружия, кто-то — от болезней.

Сейчас с ним набиралось чуть больше сотни воинов, но некоторые из них захотят остаться здесь. Вкусили 'всевластия' и не променяют его ни на что. Только Ингвар назвал бы по-другому нравящуюся некоторым такую жизнь — не всевластие, а вседозволенность. Его отец всю жизнь правил драчливым малочисленным народом и кроме сидения во главе стола да уважения, никаких привилегий ему это не давало, только головная боль от забот. Вот у него была власть, и он распоряжался ею, осторожно, с обдумыванием на десять лет вперёд каждый шаг, а эти только дурь свою лелеют.

Устал. Как медленно тянется время, словно застревая в тягучем мареве удушающей жары. Когда же прибудет смена? Надоело. Домой бы скорее.

* * *