Тропой лекаря - 2. Дар смерти

— Мы еще увидимся, молодой человек. Я вам обещаю... а это на память!

И над головой работорговца взвился огненный столб. Огонь, вызванный Рамоном, прицельно сожрал все волосы работорговца, оставив на память ожог на половину головы. Кажется, немного и лицо задело, ну... бывает! Все равно до свадьбы этот подонок не доживет, так и переживать не о чем.

— Всех в тюрьму. В цепи потяжелее, пусть палачи вытряхивают подробности. Этого, — кивок на Лантара, — отдельно. Если кого раньше времени уморят — спрошу по всей строгости.

И не обращая внимания на крики, стоны, жалобы и благодарности, направился к причалу. В шлюпку — и к кораблям. Со складом покончено, а вот с кораблей сигнала еще не было. Что это дядя там задерживается?

Помочь бы надо...

* * *

Ночной штурм корабля — зрелище не особенно впечатляющее. Особенно если приказано все делать по-тихому, чтобы не всполошилась вся акватория.

И над душой твоей стоит злющий, как кракен, канцлер.

А потому и 'Девушка', и 'Заяц' были взяты на абордаж быстро и совершенно бесшумно.

Подплыли ночью несколько лодок, по-тихому закинули крюки на борт, и рванулись на штурм.

Ладно, тихо закинуть абордажный крюк ни у кого не получится, а потому вахтенных перестреляли заранее — кого увидели. Да и немного их было, привыкли господа работорговцы к безнаказанности.

На палубе 'Зайца' гвардейцам повезло — все прошло без особого шума и пыли. А вот на 'Зубастой девушке' успели и повоевать. То ли вахтенного сняли плохо, то ли кому-то из матросов не спалось, но на корабле успели поднять тревогу. Ударили в гонг, матросы похватали оружие, и кто в чем был, высыпали на палубу. Еще и капитан ввязался в драку, так что допрашивать сейчас было особенно некого.

Половина полегла в схватке, дядя был тоже ранен в плечо...

Рамон только головой покачал.

— Как вы так неаккуратно! Дядя, ну что я Линетт скажу?

— Что муж у нее не за чужими спинами отсиживается.

— Будете отсиживаться. Отлеживаться, пока рана не заживет, — припечатал Рамон. И кивнул приплывшему с ним Харни.

— Рысью в трюм. Думаю, погрузить еще никого не успели, но проверить нужно... Вы, двое, за ним!

Думал он совершенно правильно, так что вскорости из трюма начали появляться рабы. Много их не грузили, так, десятка два за ночь, а потому начинали заранее. И Рамон уже распоряжался, приказывая погрузить пострадавших в лодки, и отправить в лечебницу. Что здесь рядом?

Лечебница для бедных?

Вот, туда и везите! Первую помощь там точно окажут, а дальше посмотрим. Либо лекарей пригоним, либо по домам раздадим...

Пострадавших — в лечебницу, и солдат, и рабов. Остальных — в казармы гвардии, будем разбираться. Матросов с корабля в цепи и в тюрьму. А я на утренний доклад к его величеству, не возражаете, дядя?

Нет?

Вот и отлично...

Рамон подал знак Дироту, что все закончено, и от души зевнул. Правда, прикрылся, чтобы не заметили, а то весь образ разрушится. Палачу положено быть ужасным и устрашающим, а тут вдруг зевки! Еще бы попу почесал!

Что ж...

В кои-то веки убеждаешься, что анонимные доносы — не зло. И кстати, надо найти во всем этом бардаке рыжего парня, и помочь ему, что ли?

Если мужчина, который рассказал герцогу про корабли, дружил с его отцом, если отец жизнью заплатил, чтобы спасти сына...

Ну, такое определенно заслуживает награды. Например, маленького домика и какого-нибудь дела.

Ладно, посмотрим...

Глава 11

Я думала, что у нас был безумный вечер?

Не-ет... вечер у нас был просто замечательный. А вот ночь оказалась безумная.

Не успела я восполнить силы, как в дверь лечебницы забарабанили. Линда распахнула ее, и на пороге оказался солдат.

— К вам сейчас доставят людей. Раненые, много... примете?

Я зашипела сквозь зубы.

— Я приму, конечно, но я одна на дежурстве. Не разорваться же?

— За кем послать? — тут же сориентировался солдат?

Не долго думая, я назвала ему адрес Карнеша, сказав, что у него много учеников. Пусть захватывает всех, если пострадавших много...

— Очень много.

— Что случилось? Пожар? Пираты?

— Не! Палач работорговцев накрыл!

У меня чуть колени не подкосились.

Палач!

Работорговцев!

Лорт, миленький, в ноги поклонюсь, вся выложусь, но маркизу еще десять лет жизни подарю!

Спасибо, родненький! С меня причитается!

Я даже не сомневалась в своих выводах.

Про работорговцев знали я и Лорт. Я ничего Моринару не говорила, значит или на него озарение свыше (сниже?) снизошло, либо это Лорт постарался. Во второе верилось больше.

Но...

Я обернулась к Линде.

— Рысью! Греем воду, как можно больше, достаем все бинты, всю карболку, кровеостанавливающие, шовный материал, иглы... будешь помогать!

Линда закивала — и мы опрометью помчались по лечебнице.

Я плюнула на все, и открывала двери палат.

Я же знаю, где лежат выздоравливающие...

— Господа! Нужна ваша помощь! Сейчас здесь будут раненные, много раненых, помогите им устроиться, Линда покажет, где тюфяки, берите и тащите прямо во двор, там разложите, чтобы удобнее было усадить и уложить людей...

Не минула эта судьба и девушек, которые, по стечению обстоятельств, оказались в палатах, лично госпожи Рионы.

— Девушки! Надо помочь Линде! Сейчас здесь будет много раненых гвардейцев...

Второго приглашения не потребовалось.

Вскоре во дворе закипела бурная деятельность.

Аристократок учат распоряжаться людьми.

Не стоило бы, да не до конспирации сейчас, людям же плохо!

Так что я указывала, как привыкла, раздавала приказания, кому-то влепила здоровенную оплеуху, чтобы слушались без пререканий — и ее приняли, как заслуженное... я еще воду тут варить буду на тему 'могу ли я распоряжаться'? А ну, пошла, ослица!

Мужчины раскладывали во дворе костры и таскали воду из колодца, грея ее, в чем получится — хоть бы и в жестяных тазах. Мне нужен кипяток, много кипятка. Много горячей воды...

Рядом несколько женщин рвали тряпки, еще пятеро, под командованием Линды, заваривали травы для кровеостанавливающего компресса...

Еще в одном котле спешно грелась вода для бульона, а в сам котел летели травы для желудка и кишечника... если работорговцы, если рабы, им, наверняка, требуется восстанавливающее питье, и хоть какая еда для начала.

Запас рыбы у нас был, он и ушел в котел. Варится быстро, пятнадцати минут хватит, хоть по чашке бульона, да выдадим...

А потом начался кошмар.

Они шли и шли.

Мужчины, женщины, нескольких детей принесли на руках, все в ужасном состоянии, в грязи и нечистотах, с кровоточащими ранами, истощенные...

Дар просто взвыл, требуя выпустить его наружу, но здесь и сейчас я не могла этого сделать.

О, нет!

Выплеснуть все на одного человека, свалиться в бессилии, и не помочь еще сотне?!

А ну молчать!

И впервые я ощутила свою силу, как бушующий внутри меня поток, но — покорный мне. Здесь и сейчас я была хозяйкой своей силы, своего разума, своего тела...

Люди шли и шли.

Я командовала, приказывая ложиться на тюфяки, тем, кому вовсе уж плохо, вот сюда, слева, где Линда, остальным сюда. Сейчас им помогут раздеться, вымыться, потом дадут чашку бульона, и я тоже подойду...

Больные не протестовали. Помогали все, как могли. Здесь и сейчас люди столкнулись с громадной бедой, и какие там личные обиды? Какие склоки?

Потом, все потом.

А сейчас — хоть чем-то, да помочь!

Я сортировала больных, а дар помогал мне в этом, шепча, кем надо заняться в первую очередь, кем во вторую, и можете меня казнить — сначала я занялась ранеными солдатами.

Там требовалось и остановить кровь, и шить — и быстро. А рабы нуждались в первую очередь в мытье, чашке супа и перевязках ран от кандалов. Это не смертельно, хотя и болезненно.

Линда распоряжалась, как могла.

Один за другим люди подходили к ней, их окатывали теплой водой, быстро мылили серым едким мылом, не обращая внимания на ложную стыдливость — стой и молчи, голая, голый — все равно! Грязь в раны попадет, заражение начнется, тогда скулить будешь!

Намылили?

Теперь стой, водой окатим...

На вымытых людей надевались рубахи — попросту простыни, с прорезанной посередине дырой, ничего другого я придумать не успела, пока хоть так, и они направлялись дальше. Получали чашку супа, и переходили в руки Линды. Тех, что попроще, могла перевязать и она, что посложнее — доставалось мне.

А я работала...

Рваная рана, колотая рана, рубленая рана, резаная рана...

Промыть, остановить кровь, перевязать на скорую руку, и никто даже не замечал, что под кончиками моих пальцев исчезают в ранах крохотные золотые искорки.

Эти люди справятся, они выживут, еще как выживут!

Я никому не дам уйти...

Ой!

Канцлера я даже сначала не признала.

В простом темном камзоле, с раненым плечом...

— Ваша светлость?

— Здравствуйте, госпожа...

— Ветана, — привычно произнесла я. — Как же вы так?

— Клинок хороший оказался. Так и...

Руку поднимите. Солдат, подержи ему руку, чтобы сам не напрягался, — привычно кивнула я.

Дар горел и полыхал... оххх!

А рана-то плохая!

Не знаю, что за оружие было у противника герцога, но кольчугу острие пробило. Сама рана не слишком глубокая, но в ней осталось несколько кольчужных колец. Надо чистить, резать, промывать иначе получим горячку, которая лишит нас канцлера за пару-тройку дней.

Не хотелось бы.

Сын у него хороший...

— Ваша светлость, доверитесь? Резать надо, грязь вынимать, срочно?

Канцлер испытующе посмотрел на меня, и махнул рукой. Здоровой. Зря он это сделал, тут же скривился.

— Делай.

Я достала из кармашка склянку с маковым молочком, накапала несколько капель в поднесенную мне чашку с водой.

— Обезболивающее. Подействует — начну. Пейте — и ждите. Солдат, как только его светлость уснет — звать меня.

И дальше, дальше.

Рваная рана, нехорошая, но заживет. Промыть, стянуть края, оставить дренаж...

Резаная рана, тут лучше, просто перевязать, этим сейчас займется девушка господи Рионы. Пусть косо-криво, но сделает...

Когда во двор ворвался Карнеш Тирлен, а за ним следовало трое уче7ников, я чуть не разрыдалась от радости.

— Вы пришли?! Слава Светлому!

Карнеш окинул взглядом весь двор.

— Вета... герцог?

— Рана плохая, в ней грязь. Надо резать, чистить...

— Ладно, я этим займусь, а ты здесь. Справляешься?

— Учеников оставите?

— Разумеется...

Я перевела дух — и принялась за работу.

Карнеш забрал герцога в здание, не кромсать же его на улице, как какого-нибудь босяка? Хотя перед болью все равны...

И я работала и работала.

Перевязать, осмотреть, приказать дать настойку, зашить, обработать, опять перевязать...

Помощь лекаря здесь была так же нужна, как и талант командовать и распоряжаться людьми. Что бы я делала, будь обыкновенной травницей — не знаю. Наверное, растерялась бы, и моя растерянность убила бы несколько людей так же верно, как клинок врага.

Я справлялась.

Никто не остался без помощи, никто не был забыт, никто не умер...

Мы работали все — и лекари, и служители, и сами больные, и гвардейцы, которые держались на ногах, даже они, высокородные, не считали за труд принести ведро с водой или помочь с перевязкой. Здесь и сейчас все были равны, потому что справиться можно было только вместе. В эту ночь я окончательно срослась с Алетаром, а он со мной.

Глазами людей, ждущих помощи, кровавыми ранами, криками и стонами боли, звездами в ночном небе, огнями костров и запахом вареной рыбы и карболки, он вполз в меня и навсегда остался, ставя свою печать.

И, в свою очередь, принял меня в свои объятия — потому что все, что могла я сейчас отдавала людям.

Алетар не был добрым или злым, как не бывает добрым или злым каждый человек, но он был моим, а я принадлежала ему.

Я не заметила, когда наступил рассвет, я только в какой-то момент пошатнулась — и стала падать, вычерпав себя не то, что до дна — еще глубже, и Бертен, которого я так и не заметила раньше, подхватил меня, и устроил в комнате для лекарей. Домой я бы сейчас не дошла. Линда поставила рядом кружку с отваром, но я уже спала, спала, спала...

* * *

— Ваше величество...

— Рамон, прекрати. Мы здесь без всего этого сборища, разговаривай нормально!

Его величество Эрик только что выслушал доклад герцога, и был весьма доволен.

— Слушаюсь, дядя Эрик.

— Уши оборву, сопля!

— Не достанете, — ухмыльнулся Рамон.

Королевская семья не отличалась высоким ростом. Уж Рамон точно был повыше короля, и подшучивал привычно. Моринары и Раденоры роднились между собой веками, им ли считаться титулами?

Особенно если Моринары бегут от короны, как демон от храмовника?

В его величестве кровь предков проявилась особенно ярко. Большие голубые глаза, светлые волосы, собранные в хвост, и другой хвост, проявляющийся в демонической ипостаси, острый подбородок, крючковатый нос, четко очерченные скулы...

Поставь его рядом с портретами предков, любой скажет — Раденор.

— Табурет подставлю, — и уже другим, полукоролевским тоном. — Вы хорошо поработали. Теперь ими займутся палачи. Уж они все вытряхнут.

Моринар поклонился.

— А Алонсо?

— Он был ранен, я отправил его в лечебницу. Думаю, он уже дома...

— Я заеду к нему завтра. Вы молодцы, Рамон.

Король смотрел теплыми глазами, и Рамон улыбнулся в ответ. Не так, как на палубе корабля, не играя, а искренне. Так, как когда-то улыбался молодой юноша, еще не прозванный палачом.

— Спасибо... Но это еще не все. Я знаю, что мы ухватили только кончик цепочки...

— Размотаем. Награда за мной не заржавеет.

— Я просто выполнял свой долг, дядя Эрик.

— Вот и я свой выполню. Ладно, иди, отдыхай. Небось, всю ночь мотался?

Рамон пожал плечами.

— Надо было. Люди же... если бы их увезли или убили... Кстати, мага бы наградить. Ренар Дирот сделал все, чтобы эти подонки не убили наших людей. Держал воду почти час...

— Награжу.

Рамон кивнул. Это было принципиально.

Да, королевский маг был наглым, заносчивым и взгальным сукиным сыном (причем, половина собак открестилась бы от такого родства), но Рамон видел его после, на берегу.

Мужчина разве что не падал. Шатался, был серым, словно плохая бумага, выглядел лет на двадцать старше своего возраста — и Рамон знал, что это означает.

Он отдал свою силу до донышка, и в ход пошла уже не магия — сама жизнь. За жизни других людей маг платил своими годами, не жалуясь и не торгуясь, так-то... Хотя мог бы все бросить, еще как мог... держал. Держался.

Это стоило благодарности.

Рамон откланялся, и вышел вон.

Домой, и отоспаться. И побольше, побольше. Часиков десять-двенадцать. Его величество в курсе, так что без герцога отлично справятся. А потом можно и к дяде заехать.

* * *

Когда я открыла глаза, солнце клонилось к вечеру.

Ощущения были... гадкие!