Берси тоже сражался напоказ, но его усилия были гораздо более тщетны — Женевьева совсем не глядела в его сторону, несмотря на то, что он в своих бурных натисках превзошел сам себя. Ланграль двигался подчеркнуто аккуратно, как в фехтовальном зале, но поскольку он держал шпагу в левой руке, противников это все равно смущало.
В какой-то момент он повторил один из приемов Женевьевы, нырнув под руку противника и быстрым движением выбив у него шпагу. Она широко раскрыла глаза, и воспользовавшись этим замешательством, Ланграль схватил ее за рукав и потащил за собой.
— Быстрее, иначе они перекроют городские ворота!
Мокрые ветки кустов ощутимо хлестнули ее по лицу, и капли посыпались на шею, заставив поморщиться. Некоторое время она просто бежала за Лангралем по каким-то зарослям, стараясь ровно дышать, потом внезапно ткнулась лицом в бок лошади и сама удивилась тому, насколько быстро всунула ногу в стремя, и чьи-то руки подтолкнули ее в седло..
— Эй, не спите там, — услышала она голос Люка и поняла, что прижимается к шее коня, отпуская поводья. Маленький отряд галопом пронесся по Новому мосту и вылетел в ворота прежде, чем стражники успели что-либо сообразить.
— Вот что интересно, графиня, — услышала она рядом с собой голос Ланграля. Ветер свистел у нее в ушах, а его интонация звучала так же ровно, как на дворцовом рауте. — Вы в совершенстве владеете техникой беспощадных. Я, разумеется, не буду спрашивать, при каких обстоятельствах вам удалось ее постичь. Но вы ни разу не употребили ни одного смертельного приема, и это удивляет меня гораздо больше.
— Я тоже не стану спрашивать, откуда вам известен по крайней мере один прием этой же школы. — прокричала Женевьева. — Он, может, тоже не самый убийственный, но его не открывают первому встречному.
— Я с легкостью могу вам ответить. Мне его показал один человек, он называл себя простым учителем фехтования, но вряд ли он на самом деле им был. Он пообещал, что этот прием не один раз спасет мне жизнь, и оказался абсолютно прав. До сих пор не понимаю, почему он мне его показал — ведь беспощадные ничего не делают из простого чувства симпатии.
— Его звали Эрнегард?
— Похоже, что у нас с вами были общие учителя, графиня.
— Да, — Женевьева опустила голову, и некоторое время они скакали молча, только копыта мягко стучали по пыльной дороге. — Были.
— С ним случилось что-то плохое?
— Он помог мне бежать из нашего замка, когда его захватили гвардейцы. Он отдал мне запасную лошадь и шпагу, а сам остался драться с двадцатью.
— Если когда-нибудь у нас будет время, графиня, — вмешался Берси, — вы не откажетесь рассказать, как вообще вам удалось спастись? Все в Круахане были уверены, что вы погибли при штурме.
— Я расскажу. Но только если вы все перестанете ко мне обращаться так официально. Вы же сами сказали, — Женевьева обернулась к Люку, ища поддержки, — будто нас теперь многое связывает. — Они как раз проезжали узкий деревянный мост, поэтому лошади невольно замедлили бег. — И у нас еще столько предстоит впереди. По крайней мере, до Валлены... никто не знает, что будет потом, я хотела бы, чтобы вы считали меня... своим другом.
— Я буду только счастлив, — наклонил голову Люк, и даже в сумерках были хорошо заметны озорные искорки в его глазах. — А уж как Берси обрадуется, трудно передать словами. Смотрите только, чтобы он не попытался злопотреблять священными узами дружбы.
— Я тебе шею сверну, — ласково пообещал Берси, но так как их разделяла лощадь Женевьевы, то эти слова так и остались простой угрозой.
— А вы? — Женевьева повернула голову к Лангралю.
Тот пожал плечами со своим обычным равнодушным спокойствием.
— Если это вам доставит удовольствие, пожалуйста. Но я бы на вашем месте подумал о более насущной задаче, которая стоит перед всеми нами.
— Какой задаче?
— Остаться в живых.
— Что мне в вас особенно нравится, Бенджамен, это несокрушимый оптимизм, — пробормотал Берси.
— Ланграль страшный человек, — заметил Люк, заговорщицки наклонившись к Женевьеве. — Я, конечно, его нежно люблю, но иногда он меня просто пугает.
Женевьева закусила губу и выпрямилась в седле. Они вырвались на открытое место и одновременно пришпорили коней. Над дорогой медленно вставала розово-желтая луна, освещая редкие рощи, пригибающуюся под ночным ветром траву и четверых всадников, несущихся во весь опор. Впереди была ночная скачка, когда ничего не видишь перед собой, кроме ушей коня и темной полосы дороги. И Женевьева была счастлива, что все сосредоточились на скачке, и никто не видит ее лица, по которому катятся слезы.
Впрочем, может, они были от встречного ветра?
Часть пятая.
Круахан. 2035 год
В том году лето в Круахане наступило неожиданно, хотя обычно оно никогда не торопилось, неохотно меняя мрачно-серый цвет дождливого неба на относительно синий. Но в этот раз жара нагрянула внезапно и выбила жителей города из привычной колеи. Все они забыли повседневные дела и отправились бродить по берегам единственной в округе речки Круаху, название которой в народе сокращали до Кру, что вполне соотвествовало ее незначительным размерам. Но сейчас все были рады наличию хотя бы такой воды, устраивали купания и пикники на полянах, кто побогаче — катались на колясках, одним словом — предавались блаженному безделью, оправдывая это редкой погодой, которая неизвестно, повторится ли еще в их жизни.
Мы тоже перебрались в загородный орденский дом, который купили совсем недавно и даже не успели там основательно обжиться. Хотя какие могут быть потребности у орденских воинов? Мы с Гвендором только жалели, что не перевезли из городской резиденции все нужные книги и поэтому каждый вечер натыкались на укоризненные взгляды курьеров, которых в очередной раз приходилось отправлять за городскую стену.
Именно так я и представлял себе абсолютно безмятежную и налаженную жизнь, а так как уже давно я не надеялся, что когда-либо смогу ею наслаждаться, тем более неожиданной и ценной она мне казалась. Утро мы начинали с прогулки верхом или тренировались на шпагах, потом до обеда Гвендор как всегда закрывался в своей маленькой лаборатории — она, конечно, не могла сравниться с его былой гордостью в Ташире, но зато она была абсолютно неприкосновенной — а я садился за рукописи. Единственное, что могло нарушить эту идиллию — редкие гонцы из канцелярии первого министра и еще более редкие гости из придворного мира. Даже политические и светские сплетни доносились до нас как-то приглушенно, словно все предпочли летние развлечения традиционным для Круахана интригам.
Правда, меня беспокоило, что каждое утро я просыпался с ощущением легкой тревоги. Она быстро развеивалась под лучами яркого солнца, но на следующее утро появлялась снова, как предрассветный холодок. И наконец я понял, в чем ее причина — я опасался, что подобная счастливая и спокойная жизнь продлится совсем недолго.
В тот день, когда она безвозвратно закончилась, мы сидели на открытой террасе, примыкающей к главному зданию орденского дома. Предполагалось, что высшее руководство круаханского командорства, каковым мы все считались к тому моменту, напряженно работает и мыслит. Но на самом деле этим занимался только Гвендор, а остальные бездельничали — кто скрытно, вроде меня, делая вид, что думает над рукописью, а кто не стесняясь, вроде Жерара и Бэрда. Несколько раз они пытались затевать фехтовальный поединок, который быстро сходил на нет из-за полного отсутствия какого-либо темперамента у сражающихся.
Я исподтишка наблюдал за Гвендором — мне всегда была интересна его манера, когда он одним глазом читал разложенное на коленях письмо, и одновременно водил пером по лежащей на столе бумаге. Волосы падали ему на глаза, и время от времени он отводил их рукавом. Он уже совершенно свободно писал левой рукой, потому что правая годилась на то, чтобы переворачивать листы бумаги, прихватывая их двумя оставшимися пальцами, но держать перо уже не могла.
— Какие новости в большом мире? — спросил наконец Жерар, утомившись слоняться по террасе, плюхнувшись в кресло и вытягивая ноги.
Бэрд взял со стола пачку уже отложенных Гвендором бумаг и медленно перебрал их.
— Через две недели в Серебряном дворце по приказанию первого министра состоится Большой летний бал, — прочитал он. — Разумеется, нас всех приглашают.
— Только не говори мне, что скряга Марелли выделил на это деньги из казны, — присвистнул Жерар. — А то я решу, что жара вызвала необратимые изменения у него в голове.
— Не переживай, — Бэрд перевернул страницу. — Деньги на празднество, как всегда, предоставила Торговая гильдия.
— А куда им еще было деваться? Марелли, наверно, опять им объяснил, что это лучше, чем двукратное повышение пошлин. При этом будьте уверены, что половина того, что выделено на бал, осядет у него в кармане. Вот человек, которым я искренне восхищаюсь.
— Между прочим, — мрачно сказал Бэрд, — говорят, что с некоторых пор он приказал писать свою фамилию через "о", чтобы подчеркнуть, что он истинный преемник Моргана, и что все истинные властители Круахана должны иметь в имени слог "мор".
— Скверный признак, — пробормотал Гвендор сквозь зубы, не отрываясь от бумаг. — Похоже на окончательный выбор дороги.
Мы помолчали, словно ощутив в воздухе надвигающуюся тень. Мало того, что в орденском языке слово "мор" было связано со смертью, в круаханском языке оно тоже ничего хорошего не значило — один из оттенков темного цвета.
— Новый памфлет герцога Тревиса, — продолжил Бэрд, откашлявшись, — обличающий подозрительные связи нынешней канцелярии и Ордена Креста. Намекает на то, что мы вначале дали первому министру Морелли мзду за право чеканить монету из нашего золота, а теперь он делится с нами доходами из казны. И вообще, доколе Круахан будет находится под влиянием чужеземного ордена и его сомнительного металла?
— Сразу видно, что старик Тревис несколько лет не выходит из дома, — фыркнул Жерар. — Иначе ему бы в голову не пришло предположить, что Морелли будет с кем-то делиться чем бы то ни было.
— Тревис нас нежно любит, это давно понятно, — заметил я. — Кстати, он к нам воспылал еще большей страстью с того самого момента, когда он пригласил вас в гости, Гвендор, а вы не пошли.
— Я просто не хотел лишать его повода нас любить. А то вдруг бы он в нас разочаровался.
Я внимательно посмотрел на Гвендора, но так и не понял, насколько серьезно он говорит.
— Приглашение в салон баронессы Энкиро, где баронесса и ее сторонники объявят о создании новой партии Зеленых листьев. Девиз партии — господство аристократии и свобода любви.
— Свобода любви нам, конечно, насущно необходима, особенно в свете последних произведений господина Тревиса, — согласился Жерар, — но причем здесь листья?
— Видимо, это влияние наступившего лета, — предположил Гвендор, и на некоторое время мы замолчали, был слышен только уютный шорох пера по бумаге.
— Хочется выть, — неожиданно сказал Жерар, вскакивая со стула. -Гвендор! Давайте объявим кому-нибудь войну! Или на худой конец устроим какой-нибудь местный скандал. Иначе я умру здесь от тоски. Пусть бы к нам заехал кто-нибудь не особенно симпатичный, чтобы я мог затеять с ним драку и хотя бы так повеселиться.
— Ну что же, — заметил Бэрд, уже давно смотревший в сторону дороги за воротами. — Мне кажется, у тебя намечается неплохой повод для этого.
Мы все посмотрели в ту сторону. Мне показалось, что из-за жары у меня что-то произошло с глазами, потому что увиденная картина была настолько невероятна, что вряд ли когда-либо могла осуществиться в действительности. По единственной ведущей к воротам нашей резиденции дороге не спеша скакали три всадника в фиолетовых костюмах и темно-зеленых плащах. На плече у каждого был привязан уже заметно потемневший от дорожной пыли, но все еще очевидно белый бант — знак мирного посольства.
— Разбудите меня, Торстейн, — потрясенно сказал Жерар. — Или нет, не надо, потому что это самый прекрасный сон в моей жизни. Наконец-то я могу на законных основаниях набить кому-то морду, и мне никто слова не скажет.
— Если не ошибаюсь, они с мирными намерениями, — сказал Гвендор, поднося руку к глазам.
— Не беспокойтесь, мне это не помешает. Если они не будут сопротивляться, даже лучше.
Я проследил за всадниками, подъезжающими к воротам. В посадке и повороте головы одного из них мне почудилось что-то знакомое. Потом я перевел глаза на Гвендора. Тот сидел выпрямившись, опустив письма на колени, и цвет его лица совпадал по цвету с лежащей сверху бумагой. Первый всадник потащил ногу из стремени, одновременно сняв шляпу и встряхнув волосами незабываемого оттенка.
"Рандалин!" — хотел крикнуть я, но вовремя прикусил язык.
Двор быстро заполнился орденскими воинами, но все они столпились на почтительном расстоянии от ворот, не спеша их открывать. Трое не торопясь спешились и стояли с другой стороны ограды — причем я даже не особенно разглядывал остальных двоих, настолько был уверен в том, что это Джулиан и Санцио.
— Не могу прийти в себя от счастья. Чем мы обязаны столь блистательному визиту?
Рандалин подняла голову, чуть щурясь от солнца. Но снизу ей не было заметно всего, что происходит на террасе. Она видела только стоящего у самых перил Жерара, заложившего большие пальцы за пояс и раскачивающегося с носка на пятку.
— Я хотела бы поговорить с главой вашего командорства, — спокойно сказала Рандалин. На моей памяти она была одна из немногих людей, кто не впадал в моментальную ярость от скрипуче издевательского голоса Жерара. — С господином Гвендором.
— Вам никто никогда не сообщал, о блистательная Рандалин, что ваши желания значительно превышают ваши возможности? Другими словами, хотеть вы можете сколько угодно.
Глаза Рандалин еще чуть-чуть сузились, но я мог поклясться, что она скорее усмехается.
— Обычно я в итоге добиваюсь, чего хочу. Например, я могу захотеть увидеть, как вы держите в руках шпагу, о безымянный защитник ворот. Думаете, мое желание не исполнится?
— Тогда я скажу, что вы непоследовательны в своих желаниях. Зачем вы тогда нацепили эту белую тряпку на перевязь? Впрочем, нелепо ждать разумных поступков от женщины.
— Когда я ее привязывала, я была лучшего мнения об отношении к послам. Но видимо, нелепо ждать к ним уважения от крестоносцев.
— А вы полагали, что мы будем вас встречать с цветами и слезами умиления? — Жерар перегнулся через перила. — Что мы откроем вам свои объятия? Что же, я не против объятий, но тогда вы напрасно захватили с собой эти бессловесные фигуры, что маячат у вас за спиной. Я предпочитаю любовь без свидетелей.
Рандалин метнула быстрый взгляд назад, но Санцио с Джулианом, судя по всему, прошли суровую школу перед тем, как отправляться в путь — они оба дернулись, но промолчали.
— Боюсь, что недостойна чести обниматься с вами, — сказала она, вздохнув с легким облегчением. — К тому же, если не будет свидетелей, кто докажет, что у меня был повод освободить вас от лишнего количества крови? А то она бросается вам в голову, заставляя бредить наяву.
