Проклятие Раду Красивого

Вдруг раздался звук трубы. Очевидно — приказ, но я не очень разбирался в том, что означает тот или иной звук.

— Отступаем, Раду-бей, — крикнул мне кто-то из турков. Своего знаменосца и турецкого начальника, помогавшего мне управляться с конниками, я давно потерял из виду.

Мне удалось разглядеть лишь то, что турецкие всадники, метавшиеся там и сям, все развернулись почти одновременно и поехали на звук трубы. Мой конь сам последовал за ними. Я хотел бы повернуть его куда-нибудь в другую сторону, но не мог. Конь просто не понимал, зачем в этой неразберихе двигаться не в ту сторону, куда следуют другие лошади, и упрямо тащил меня за ними. Пешие люди его не смущали. Верблюдов он старательно огибал. И всё сам, меня не слушая! Ох, уж эти боевые кони!

Я уже готов был выпрыгнуть из седла, но подумал, что пешком удалиться от султанского лагеря намного не смогу. А ведь моя цель заключалась именно в том, чтобы убраться подальше. Да и оказаться пешим среди всего происходящего казалось очень опасно — затопчут и не заметят.

Меж тем конь всё тащил меня на звук трубы.

— Ах ты, глупая скотина! — закричал я, ведь эта глупая скотина везла меня прямо к Мехмеду!

Вокруг султана собралось несколько военачальников. Мехмед и они окружили себя плотным кольцом конных воинов. Многие всадники, судя по простым кожаным доспехам, принадлежали к моим четырём тысячам.

— Следуй за мной, Раду-бей, — приказал Мехмед, и я понял, что мы едем прочь из лагеря, на юг.

А в это время мой брат двигался с севера и, может быть, в эту самую минуту уже ворвался на место недавней ставки, тщетно пытаясь разыскать там султана!

Турки из южной части лагеря расступались перед нами, давая дорогу. Наверное, это Исхак-паша позаботился, чтобы нам не препятствовали, и очень скоро весь лагерь с сумятицей и неразберихой остался позади.

Мы ехали вдоль реки, протекавшей справа и казавшейся очень чёрной под безлунным звёздным небом. Мы ехали весь остаток ночи, а придержали коней только тогда, когда рассвело, и стало ясно, что за нами никто не гонится. Лишь убедившись воочию, что ничего не грозит, Мехмед приказал возвращаться.

Мы уже направлялись к лагерю, когда увидели, как справа от нас из-за дальнего леса восходит солнце. Ах, как грустен показался мне этот восход! А ведь говорят, что грусть обычно одолевает на закате!

* * *

Не успел Мехмед приблизиться к лагерю даже на расстояние полёта стрелы, как навстречу уже выехали Махмуд-паша и Исхак-паша с многочисленной свитой.

Исхак-паша сразу принялся хвастаться. Говорил, что сумел с помощью своей конницы выгнать конницу моего брата из лагеря, но Махмуд-паша тут же усомнился в том, что Исхак-паша кого-то выгнал:

— Возможно, Влад-бей решил покинуть лагерь сам, потому что отчаялся добиться своей главной цели, то есть убить тебя, повелитель, — заметил великий визир.

Махмуд-паша понимал, что во время ночной битвы проявил себя не очень хорошо, так что теперь всеми силами препятствовал Исхаку-паше показаться героем.

Султан тоже это понимал, а Исхак-паша продолжал хвастаться:

— Повелитель, у меня есть и ещё хорошие новости. Я не только выгнал конницу Влада-бея, но также напал на его пехоту, которая отходила от лагеря, отбил у неё наши пушки и взял в плен почти тысячу людей Влада-бея.

— Казним их, — тут же повелел Мехмед. Казним их в виду всего нашего войска. Пусть это поднимет боевой дух моих воинов.

— Повелитель, это ещё не все хорошие новости, — улыбался Исхак-паша. — В лагерь только что прибыл посланец от Влада-бея и просит позволения предстать перед тобой.

— Казним его тоже, — отрезал Мехмед. — Чем больше людей Влада-бея мы убьём, тем лучше.

— А может, мы сначала выслушаем посланца, повелитель? — тихо спросил я.

Если бы я занимал своё обычное место в султанской свите, то Мехмед меня, конечно, не услышал бы, но так получилось, что я ехал рядом с султаном, по левую руку.

— Я не буду вести с твоим братом никаких переговоров, — сказал султан. — Он коварный человек. За минувшую ночь пытался убить меня дважды, причём оба раза напал, как вор, а не как воин. Как можно договариваться с таким! Твой брат обманет меня. Он и раньше меня обманывал, когда клялся в верности, а затем предал, убив моих посланцев и разорив мои крепости, — Мехмед вдруг улыбнулся. — Да... он убил моих посланцев, и вот теперь у меня есть возможность поквитаться! Я убью его посланца так же, как он убил моих!

— Вобьёшь гвозди ему в голову? — спросил я.

— Нет, — продолжал улыбаться Мехмед. — Ведь, как я теперь знаю, он прибил чалмы к головам моих посланцев, желая оскорбить ислам. Я подумаю, как бы мне оскорбить веру твоего брата.

Мне совсем не хотелось, чтобы султан убил посланца, но я понимал, что султан сейчас хочет мести и почти не способен думать о своих выгодах. Имело ли смысл настаивать при таких условиях? Однако я решил попытаться:

— Но, может быть, сначала всё-таки узнаем, с чем приехал посланец?

— Посланец приехал договариваться о выкупе за пленных, повелитель, — тут же пояснил Мехмеду Исхак-паша. — Посланец проболтался об этом, однако он не простак, а хитрец. Он сначала хотел договориться напрямую со мной и заплатить выкуп мне. Полагал, что я окажусь сговорчивым и позарюсь на деньги. Но я ответил, что судьбу пленных можешь решить только ты, повелитель.

Мехмед засмеялся, довольный:

— Всех казнить, — повторил он.

Меж тем мы въехали в лагерь, и при свете солнца стало видно, насколько сильный ущерб оказался причинён моим братом. О том, чтобы сегодня двинуться к Тырговиште, не могло быть и речи. Сначала следовало перевязать раненых воинов, добить раненых лошадей и верблюдов, а также починить те вещи, что были сломаны в ходе ночной битвы, если, конечно, починка представлялась возможной.

Султанская ставка представляла собой гораздо менее жалкое зрелище, чем мы могли ожидать. Конечно, здесь были и поломанные телеги, и мусор валялся на каждом шагу, но зато укрепления были восстановлены — деревянные щиты стояли, как прежде. Мёртвых людей убрали. Мёртвых верблюдов убрали. Живые верблюды лежали на прежнем месте, а вместо сгоревшего зелёного султанского шатра посреди ставки возвышался другой — белый, шатёр Махмуда-паши.

— Я осмелился отдать тебе свой шатёр, повелитель, — с поклоном произнёс великий визир, заметив вопросительный взгляд султана. — Там уже есть всё, что нужно, чтобы ты мог отдохнуть после тяжёлой ночи.

"Надеюсь, султан не решит, что для отдыха нужен ещё и я", — подумалось мне, однако султан сейчас думал не об отдыхе, а о мести.

К великому сожалению Махмуда-паши, стремившегося выслужиться, султан не пожелал отправиться в шатёр, а повернулся к Исхаку-паше и велел показать пленников и посланца, присланного моим братом.

Я, конечно, сопровождал султана, но предпочёл бы не сопровождать, потому что не знал, как смотреть в глаза людей, могших стать моими подданными, но вместо этого обречённых на смерть.

И вот я увидел, что на краю лагеря прямо на земле сидят те самые пленники. Руки у каждого были связаны за спиной. На некоторых пленниках остались панцири из бычьей кожи — турки поленились снять. На некоторых виднелись доспехи подороже — кольчуги, но все изодранные и в своём нынешнем виде не представлявшие ценности. А вот большинство пленников совсем не имели доспеха, и мне почему-то показалось, что они так и шли в бой — без доспеха. Эти люди не выглядели настоящими воинами. Скорее походили на крестьян, которые по зову моего брата пришли в ополчение.

Эти люди не хотели умирать. Когда султан пришёл посмотреть на них, они внимательно смотрели на него, но без вызова, наверное, надеясь, что их не убьют, а сделают рабами. Тоже, конечно, незавидная судьба, но ведь раб может убежать, или его могут выкупить. Всё лучше, чем смерть.

Эти люди явно надеялись на что-то. Они надеялись, что турки договорятся с Владом. Ведь не просто так пленники поглядывали на рослого светловолосого человека в дорогой одежде, который стоял в отдалении — это явно был посланец Влада.

Посланца не охраняли, ведь он не собирался бежать, однако ножны меча у него на поясе болтались пустые. Издали увидев султана, этот человек снял шапку и почтительно поклонился в пояс. Посланец забыл о гордости, а думал о том, как выручить людей.

Меня это очень тронуло. "Если Влад прислал к султану такого человека, совсем не заносчивого, значит, ценит жизни. Мой брат ценит жизни своих людей. А ведь кто-то всё время рассказывает, что мой брат — жестокий человек. Нет, он не жесток", — подумал я.

Меж тем Мехмед, который, только узнав о посланце, совсем не собирался говорить с ним, теперь передумал и сделал знак своим слугам.

Владова человека подвели ближе и держали под локти, как положено для всех незнакомых христиан, приходящих к султану, чтобы христианин вдруг не выхватил откуда-нибудь кинжал и не попытался напасть на турецкого правителя.

Помнится, на военном совете в Эдирне этот обычай применялся в отношении меня — меня тоже держали под локти, но Мехмед показал всем, что доверяет мне, и что не боится повторить судьбу своего прапрадеда, убитого одним отчаянным сербом.

"А ведь нынешний посланец — тоже серб", — вдруг подумал я. Да! Только теперь я узнал его! Этого человека звали — Войко. Когда мы последний раз виделись, мне было одиннадцать лет. И уже тогда он служил моему брату. Когда-то очень давно Войку, в то время являвшегося рабом, подарил Владу старый султан Мурат. Подарил вместе с другими слугами, а также конями и походным шатром перед тем, как отправиться в поход против христиан.

В результате того похода мой брат оказался на румынском троне в первый раз. Как же это было давно!

И всё же я помнил те времена, и Войку — тоже. Я называл его своим другом, несмотря на то, что мне было одиннадцать, а ему семнадцать. Он уже тогда был рослым, а я — маленьким и хрупким. Войко сажал меня к себе на закорки и катал по дворику дворцовых покоев, в которых жили я и Влад.

Затем Войко уехал вместе с моим братом в Румынию, и больше никогда не возвращался. Я даже не спрашивал о нём у Влада, когда брат вернулся в Турцию. Мне казалось, что если Войко до сих пор служит моему брату, то должен вернуться меня повидать, как Влад, а если не возвращается, значит, служит кому-то другому или умер.

И вот я обнаружил, что оказался неправ в своих предположениях. И задумался: "А помнит ли меня Войко?" Впрочем, это тут же показалось мне неважным. "Даже если не помнит, я помню!"

А затем я вспомнил, что Мехмед хочет казнить Войку. Казнить моего друга! Казнить просто потому, что Войко до сих пор служит моему брату.

Меж тем мой друг, который ещё не знал своего будущего, обратился к султану на довольно-таки чистом турецком языке. Пусть Войко давно не говорил по-турецки, но, наверное, продумал свою речь заранее и потому говорил складно. Он сообщил, что у Влада находятся знатные турки, которые оказались в плену прошлой зимой, когда мой брат жёг турецкие крепости возле Дуная. Войко назвал имена, но мне они не были знакомы. Мехмеду — да, но султан назвал пленных турков нерадивыми слугами и сказал, что не нуждается в них и не собирается выкупить.

Тогда Войко сказал, что Влад хотел бы выкупить своих людей, но раз султан не хочет обменять румынских пленных на турецких, то мой брат готов расплатиться деньгами или обменять своих людей на скот.

Султан ответил, что в деньгах не нуждается, а в котлах у его воинов сейчас предостаточно мяса. Он сказал:

— Ваши разбойники прошлой ночью попортили нам много коней и верблюдов, но это ничего. Я изничтожу всю вашу шайку.

Войко оторопел, а султан сказал:

— И ты умрёшь тоже. Заодно с ними, — Мехмед указал на пленников, сидящих на земле. — Сегодня мы устроим разбойникам казнь.

После этого султан повернулся и пошёл прочь, а я, следуя за ним, обернулся и видел, как Войку, который теперь оказался официально приговорён, начали связывать, а тот ошарашено смотрел вслед Мехмеду. Или мой друг смотрел на меня!? Он меня узнал? А я ничем не мог ему помочь! Ничем!

Перед казнью Мехмед собирался немного отдохнуть в своём новом шатре, а я отправился к себе. Как ни странно, почти всё моё походное имущество уцелело, но возле моего шатра меня ждала печальная новость.

— Увы, господин, один из твоих коней оказался ранен в битве, — сказал мой главный слуга.

У меня было всего два коня — гнедой и дымчато-серый. "Гнедой остался цел и невредим, — вспомнил я. — Значит..."

Меж тем остальные мои слуги начали вздыхать, прятать глаза, хоть и было очевидно, что в сутолоке прошлой ночи они ничего не могли сделать.

— Он только ранен или...? — я не договорил, потому что увидел труп.

Мой дымчато-серый арабский конь — мой давний товарищ во всех путешествиях! — лежал на боку, откинув голову на вытянутой шее и вывалив язык. Конь выглядел почти невредимым. На его трупе не зияло кровавых ран или порезов. Из бока торчала одна-единственная стрела, а вернее — огрызок без оперения. Наверное, одна из тех, что предназначалась верблюдам, но угодила она в моего коня, вонзилась глубоко и ранила смертельно.

— Вы его не добивали? — спросил я, чуть не плача.

— Мы не осмелились, — ответил слуга. — Он издох сам.

Я сел на землю рядом с головой своего дымчато-серого товарища, хотел закрыть ему глаза, как закрывают человеку, но веки не поддавались. Никак.

Тогда я встал и сказал:

— Снимите с него шкуру. Найдите того, кто сможет сделать это хорошо и аккуратно.

— Да, господин, — слуга поклонился, а я снял с себя доспехи, надел нарядный синий кафтан и решительным шагом направился в шатёр султана, намереваясь использовать всё своё красноречие и не только красноречие, чтобы заставить Мехмеда передумать на счёт Войки.

"Не могу допустить сегодня ещё одной смерти, не могу", — повторял я себе.

* * *

Сгоревший шатёр Мехмеда был зелёного цвета, а шатёр Махмуда-паши, теперь отданный султану, был белым, поэтому, явившись к Мехмеду, я никак не мог отделаться от странного чувства, что явился не туда.

Стоя в том отделении шатра, где полагалось ожидать посетителем, я всё думал, что сейчас в проходе между белыми полотнищами появится великий визир и вежливо, с нарочитым участием спросит: "Чем я могу помочь тебе, Раду-бей?"

Махмуд-паша, как и все придворные, обладавшие правом устного доклада султану, отлично знал, кем я являюсь для их повелителя. Отчасти потому великий визир и отдал Мехмеду свой шатёр — чтобы султану не пришлось отказываться от привычного времяпровождения.

Насколько сильно султан привык ко мне, я понял, когда вместо Махмуда-паши между белыми полотнищами показался слуга Мехмеда — тот самый, который всё время водил меня к султану по ночам! — и сказал:

— Повелитель ожидает тебя, Раду-бей.

Я проследовал вместе со слугой в недра шатра, в большую "комнату", устланную коврами. Посреди неё стояла софа, на которой развалился Мехмед, временно сняв доспехи:

— Мой мальчик, — улыбнулся султан. — Ты, наверное, услышал мой мысленный зов. Я как раз думал о тебе.