— Стрелять только по заклёпкам.
— Как?
— Стрелять только тогда, когда наводчик своими глазами увидит заклёпки. Не раньше. На таком расстоянии вероятность попадания — стопроцентная. Но, бить надо не абы куда, а фугасом — в движитель, в гусеницы. Разрыв гусянки и отстрел ведущих колёс резко разворачивает танк, я сам видел. Боковая и кормовая броня намного тоньше, а если бить в люки, снарядом их прямо внутрь вносит. Под погон башни — даже без пробития брони башню клинит — танк не может стрелять. Ну, и двигательный отсек. Моторы у них — бензиновые. Удар снаряда, с пробитием или нет — это удар. Бензин от него детонирует, мотор — нежная штука, ударов не любит, ломается. Противотанковые гранаты, взорванные под днищем, не пробивают брони, но танки бывает разлетаются, как картонные коробки. Когда разом рванёт от гранаты и бензобак и боекомплект. Если человеку ударить в лоб кулаком — пробития черепа не будет, но на ногах ему устоять сложно.
Комбат отвернулся к амбразуре, невидящим взглядом смотрел на поле боя, сейчас притихшего. Присутствующие командиры украдкой переглядывались.
— Бить в упор. Подпустить. А они нас — издалека?
Я пожал плечами. Есть другие варианты? С удовольствием выслушаю.
— Маскировка. Только игра в прятки позволит нам... — бубнил себе под нос комбат. Сам с собой разговаривает.
— Так, ладно! — Ё-комбат встрепенулся, обвёл нас всех взглядом исподлобья, — Обстрел слабеет. Сейчас начнется новая атака. Артиллерия! Отойти на запасные позиции, замаскироваться. Огонь открывать только с предельно малых дистанций! Только в борт и корму! Или в гусеницу. И только в бронетехнику. На иные цели не отвлекаться. Свободны!
Комбаты с пушками в петлицах вышли. Ё-комбат продолжил:
— Вторая, третья рота, всё остаётся прежним. Держим врага. Отсекайте пехоту, при приближении танков — жгите их. Кузьмин, твоя рота занимает оборону вон там, видишь?
— Это же в тылу, считай.
— И немец так же считает. Этот овраг позволит им пройти прямиком нам в тыл. Его вчера заминировали, но враг уже пробовал пройти. Разведка донесла об одном подорвавшемся танке и группе саперов, работавших там. Так что, овраг может быть уже проходимым. Тебе надо его запереть, а желательно устроить им ловушку и похоронить их там. Ты с этим должен справиться. Даю тебе в усиление миномёт — по оврагу работать будет лучше пушки, и два "Мухомора" с зенитными пулемётами. Вперёд!
Я вышел вслед за остальными ротными. Они задумчиво побрели на передок, я — в тыл.
Рота моя, все 46 человек, сидели в Тарасовой яме, обедали. Я присоединился, сообщив новость о назначении меня ротным.
— Какая ж теперь рота? — удивлённо спросил один из бойцов, — и взвод не наберётся.
— И, тем не менее, мы — рота, — ответил я, принимая протянутый котелок с кулешом, — И воевать каждый из нас должен теперь не только за себя, но и за тех ребят, что уже не с нами.
— Это как так?
— А вот так! Теперь вы все — обстрелянные ветераны, в третий бой сейчас пойдём. На испуг вас не взять. Вот и должны мы показать немчуре, что такое отдельный чекистский батальон. Так показать, чтоб в ставке Гитлера о нас знали и боялись. Ладно, это так, в качестве политинформации. Взводные, распределить людей по взводам поровну, пополнить боекомплект, берите побольше гранат и этих, шаров горючих, ампул. Неплохо себя показали. По готовности — доложить.
— Сколько ПТР брать?
— А сколько осталось?
— Два.
— Тут и думать нечего. Оба и бери. И зачем задаёшь глупый вопрос? Сам не мог подумать? И мне не даёшь. Ни подумать, ни поесть.
Я стал в темпе заполнять желудок, не чувствуя вкуса еды, размышляя.
— Мельник!
— Я!
— Метнись по-тихому к тому оврагу. Не делай вид, что не в курсе, тебе не идёт глупый вид. Только тихо, немца, если он там, не вспугни.
— Понял, разрешите исполнять?
— Ага. Я думал ты уже там. Если немец там — остаёшься на месте. Нет — возвращайся.
Мельник нагрёб в сидор патронов, распихал гранаты, вылез из оврага. Я откинулся к земляной стене, прикрыл глаза. Но, тут же меня за плёчо потряс комвзвода-раз:
— Мы готовы.
— Это радует. Слушай сюда. По данным разведки вон в том овраге скапливается враг для удара нам в тыл. Наша задача — не просто отбить удар, а ударить неожиданно самим и уничтожить врага. Противник обладает численным перевесом, поэтому наша атака должна быть стремительной. Если не удастся быстро выйти к оврагу и закидать их гранатами и шарами с зажигательной смесью — все ляжем в этом поле. Всё зависит от скорости, ясно? Малыми группами скапливаемся вон на том рубеже, а по моей команде разом и дружно бежим настолько быстро, насколько только возможно. Пулемёты ставим на флангах, ПТР — в центре. Пришлите мне наводчиков.
Подошли расчёты ПТР, миномета и ДШК.
— Бронебойщики, из оврага могут полезть танки. Ваша задача — максимально сблизиться, занять позицию прямо вот там, видите? Это единственное место, где танк сможет подняться из оврага. Как он покажет днище, а он его покажет — бить в дно. Там броня тонкая. Ясно?
— Так точно!
Объяснил задачу командирам расчётов миномёта и двух ДШК на "Мухоморах". Они тоже кивнули:
— Так точно!
— Тогда, работаем!
Я схватил автомат, тоже затарился гранатами, сунул шар ампулы в противогазный подсумок (сам противогаз я оставил на складе ещё в момент получения), выскочил из Тарасовой ямы и побежал к оврагу. Моя рота широкой, но редкой цепью, бежала следом.
Враг нас увидел, вернее, увидел выезжающие на фланги грузовики с красноречивыми крупнокалиберными пулемётами, понял, что их манёвр разгадан. Над редкой травой обрыва показались каски, затараторил пулемёт, но, тут же заткнулся — молодец, Мельник!
— Вперёд! Ура! — заорал я, побежал, вихляя, так быстро, как мог.
— Ура! Ура-а!
Овраг весь озарился вспышками выстрелов, нам навстречу стали выбегать из оврага немцы. По ним с флангов ударили наши пулемёты, косоприцельным огнём прикрывая нас, заставляя немцев прятаться. Всё таки, отличная штука ДШК — при попадании его пули враг сразу выбывал из строя — я видел, как немцам отрывало руки и головы. Красота, в смысле, жуть! Начали рваться мины нашего миномёта, но пока бесполезно, ничего, пристреляются.
Я бежал впереди всех. С такой скоростью, с какой в школе и на 60 метров не бегал. И это в броне, с оружием, с раненой ногой! Три сотни метров пробежал за несколько секунд. Но, тут, как на стену нарвался — дыхания не хватило. Ушел на землю кувырком, встал на колено, дал несколько очередей в немцев. Конечно, ни в кого не попал — ствол гулял туда-сюда вслед за вздохами-выдохами. Ещё перекат, перезарядил автомат, вскочил, побежал змейкой, но уже не так резво, держа автомат на линии прицеливания, постреливая, падая, перекатываясь.
Получился встречный бой. Я читал, что это самый сложный из видов боя. Мы атаковали и немцы тоже атаковали. Их больше, а у нас — самозарядные винтовки. Это в кино у немцев сплошь автоматы. А у этих — такие же винтовки как и у всех — после каждого выстрела надо "передёргивать". На ходу стрелять из такой невозможно. В большей плотности огня было наше преимущество и мы его реализовали — со всех сторон раздались крики:
— Атас! Атас!
Я упал, выхватил гранату, перекатился, взвёл, ударил о землю, приподнялся и кинул со всей силы. Серия гранатных взрывов прогромыхала впереди. Вскочил, побежал опять вперёд.
Немцы залегли, отстреливались. Мои ребята перекатами сближались с ними. Из оврага взревели моторы — танки!
— Пэтээр! Занять позицию! Танки! — закричал я, приподнявшись из ложбинки, с которую нырнул, чтобы сменить рожёк, — Рота! Обходим танки с флангов!
Я сделал ещё один рывок, упал за кочку. Я просто задыхался, дышал глубоко, до боли в груди. Услышал грохот выстрела ПТР, тут же ещё один, выглянул. Как я и хотел — ребята ударили в днище — на метр возвышавшееся над землёй. Но, танк продолжал, ревя, ползти вверх. На его броне сверкали рикошеты ДШК, подобно вспышкам электросварки. Ещё один сдвоенный залп ПТР — рев танкового мотора резко оборвался, он стал сползать вниз.
— Ура! — взревел я, вскочил, кувыркнулся влево, опять вскочил, побежал вправо, опять влево, увидел немца, плюхнулся на живот, дал в него три коротких очереди, перекатился, побежал прямо на танк. Достал на ходу ампулу, метнул её в танк, от которого виден остался только кусочек ствола, упал, кинул туда же гранату, лег на спину, оглянувшись. А позади меня кипел рукопашный бой. Немцы, поняв бесперспективность сидения в овраге под падающими на голову минами и рвущими их очередями ДШК, пошли на сближение, на прорыв. Мелькали руки-ноги, приклады. План атаки срывался. Придётся опять самому, спасая бой.
Я побежал прямо на пологий спуск, по которому пытался выехать танк. Ух, ё! Ещё один! Уткнулся в корму первому, горящему, дергался, выбрасывая столб чёрного выхлопа. И с десяток немцев вокруг. Губы мои поползли вверх и вниз, я почувствовал, что оскаливаюсь по-волчьи, глотка сама изрыгнула звериный рёв.
Как заведённый, я выдёргивал гранаты, приводил их к бою, швырял в овраг. Семь! Семь гранат раскидали немцев, овраг передо мной был очищен. Только танк ещё ревел.
Я добежал до обрыва оврага, упал на краю, стал обстреливать кусты в овраге, на любое шевеление отвечая очередью.
— Атас! — прокричал кто-то рядом сипло, загнанно.
— Ампулы есть? — крикнул я бойцу.
Он посмотрел на меня безумным, невидящим взглядом, продолжая взводить гранату.
— Ампулы есть? — я подскочил к нему, встряхнул. Боец закивал, пододвинул противогазную сумку. Два шара. Не побоялся. А расколются друг о друга? А! Не до этого! Не об это надо думать! Схватил оба шара, кинул один за другим в отползавший танк — отцепился? Опоздал — запылал, как пионерский костёр!
По одному, по двое подбегали, обезумевшие после рукопашной, бойцы, закидывали овраг гранатами, шарами. Овраг пылал, ничего там уже не могло уцелеть, но никто не слышал меня, не слушал. Я тормошил их, орал:
— Хватит! Хватит!
Только когда кончились гранаты, взгляды стали более-менее осмысленными.
— Дальше надо, на запад!
Но, гранат уже не было. Надо было преследовать врага, но около меня была только дюжина запаленных, тяжело дышащих бойцов.
— Занять оборону! Взводные, ко мне!
Один. Только один взводный уцелел. Он устало смотрел на меня.
— Занять оборону! Пулемёты и ПТР поставь здесь и там, миномёту — огонь перенести вглубь оврага. Раненных — в тыл! Ясно?
Он кивнул. Нормально. А где Кадет? Мельник? Кадет перевязывает себе руку, бледный, посиневшие губы трясутся.
— Перевяжешься, дуй к комбату. Доложишь, что атака отбита с превосходящими потерями для врага. Сожгли два танка. Понял?
Миша закивал, закусив губы. Глаза влажные, красные. Ранение — это больно. Похоже, что штыком его в предплечье зацепили.
— У тебя же автомат, как ты его подпустил так близко?
— Патроны кончились, не успел перезарядить. Из пистолета пришлось отстреливаться.
Понятно. А где же Мельник? Побежал его искать. Навстречу бежал, пригнувшись, бронебойщик. Один с двумя "удочками". А, вон остальные трое — перебегают с места на место с ТТ в руках — немцев добивают, ещё с десяток бойцов перевязывают кто себя, кто других раненных. Молодцы! А вот и санитары! От посёлка бежали три девчушки с носилками и большими сумками с красным крестом.
Мельника я едва нашел. Даже пробежал мимо шагов на пять, но потом моё сознание меня остановило и заставило вернуться. Что? Что кольнуло подсознание? А, вот, — блеск оптики винтовки Мельника! А где же он сам? Я отшвырнул труп немецкого унтера, а под ним — Мельник. Не повезло моему снайперу нарваться на упёртого унтера, да ещё с МП-38 в руках. Лицо Мельника было в крови, сквозное ранение плеча, несколько пуль в броннике, одна — в бедре. Косой очередью унтер срезал Мельника, а потом видимо решил добить. Чем его Мельник успокоил? Грудь унтера разворочена, ТТ валяется рядом — Мельник стрелял в упор, похоже ещё и в лицо немцу зубами вцепился.
Самая серьёзная рана — простреленная нога. Кровь вялыми толчками вытекает из раны — артерия перебита? Не теряя времени тесаком Мельника располосовал его штанину, передавил пальцами артерию. Этим же тесаком отрезал портупею немца, подтянул к себе, перетянул ногу. Кровь перестала течь, но вытекло её и так уже как из пробитого бидона. И пуля в ноге осталась. Кость хоть цела?
Перевязал ногу, забинтовал плечо — там пуля прошла навылет, давящей повязки, думаю, достаточно. Снял бронник — пробития, к счастью, не было. Из двух шомполов и черенка от лопаты сделал шину на ногу, так как не знал — задета кость или нет.
Мельник так и не пришел в сознание. Я взвалил его себе на хребет, подхватил его винтовку и свой автомат и пошёл к школе.
— Давайте его на носилки переложим, — закричала подскочившая девчушка с серой повязкой на руке.
— Туда иди, — мотнул я головой в сторону поля недавней схватки, — там ещё такие же есть.
Пошел дальше. От линии начала атаки до немцев я домчал за несколько секунд, а обратно шел бесконечно долго. Казалось, этот путь мне не одолеть никогда. Мельник наливался свинцом с каждым шагом, а силы меня с каждым же шагом покидали.
Рядом притормозил грузовик, оттуда заорал водитель:
— Грузи!
Я его отослал туда же. И брёл дальше. Сил оставалось так мало, что я уже не слышал грохота боя, не реагировал не постоянные взрывы вокруг — раздосадованные очередной неудачей немцы остервенело били "по площади". Но я не обращал на это внимания — надо было только дойти.
Когда силы иссякли полностью, дальше шёл только на ярости злости на себя. Я злился на себя за то, что выдохся, а бой ещё не окончен! Не окончен! Я не мог выбыть из боя! Я должен быть там! Впереди! Они же щеглы ещё, желторотики. Без меня не справятся. Ну и что, что я в армии не служил? Я прожил там, в моём прошлом-будущем, не мало, а по жизненному опыту — даже много. Жизнь не жалеючи била меня, крутила, выворачивала наизнанку. А я относился к этому "философски", лишь обретая "шрамы" опыта и "серебро" в волосах. У меня есть большой опыт "кризисного" состояния, "кризисного" управления. Я — "тёртый калач". А они? Кадет, Шило, Леший, взводные? Смогут они "сломать" себя, встать вопреки обстоятельствам? Увидеть ситуацию полностью, учитывать все нюансы? Увидеть всё с "высоты птичьего полёта", отстранённо, вдаль, "за горизонт" заглянуть, а это важнейшее умение любого управленца, хоть мастера на заводе, хоть менеджера в офисе, хоть командира в бою? Смогут?
— Давай, браток, подмогнём!
Я их не услышал, но стало гораздо легче. Мельника переложили на носилки, понесли, я брёл, зачем-то, следом, потом остановился, поняв, что эта задача выполнена — Мельник в руках медиков.
А дальше что? От слабости — в голове муть. Никак не мог сосредоточиться. Побрёл сначала обратно к роте, но остановился, сел в воронке, ещё теплой. В таком состоянии меня не должны видеть — мораль и дисциплина сразу рухнут. Забил трубку трясущимися руками, с третьей спички прикурил. Чёрная пелена меня накрывала. Умираю? Неплохо бы. Смерть — всего лишь избавление.
