— Только не пойму, — чего вы там ищите? Песок — базальт и чистый кварц, в таких местах и на Земле с жизнью бедновато. Чисто ж вулканический берег, — ты глянь!

И он указал на кольцо из невысоких скал, клонящихся верхушками к середине кольца, метрах в трехстах от берега. Еще пара-тройка таких же плит была повержена, сохранившись в виде лежачих либо же застрявших между соседями, тяжких глыб. И спокойные волны, дробясь среди скал, грохотали в вечном буйстве, сотрясая массивный, гладкий камень.

— Это ж явные остатки небольшого вулканического кратера. Тут просто по статусу не положено никаких кораллов или даже их остатков...

— Все равно красиво, — сказала незаметно подошедшая Анюта, — прям как руины какого-то замка, в котором жила королева.

Фермер, пятясь в воду, пожал плечами. Температура водички была повыше тридцати градусов, и, поскольку для первого раза не предполагалось плавать сколько-нибудь долго, особой нужды в гидрокостюме не было. Береговая команда в составе Челы, Анны и русского остались психовать у кромки воды. Некто В Сером еще раз убедился, что куда легче делать самому, чем дожидаться незнамо — чего или глядеть, как мучаются с какой-нибудь хреновиной другие. Благо еще, что Фермер был точен, и силуэт его возник у берега аккурат к окончанию контрольного двадцатиминутного срока:

— А ты говоришь, — начал он, будто продолжая спор, в котором не участвовал, — теоретизировать сколько угодно можно. Проверять надо.

— Ты что?

— Нет-нет, — он даже выставил вперед мясистую ладонь, — ничего живого я не нашел. Все мертво, как... — И, не найдя подходящего сравнения, продолжил. Кораллы тут — были. Страшно крепкие, минерализованные скелеты и до сих пор видны ниже зоны волнения. Там поглубже, метрах на шестидесяти, их просто нечему было сломать. Спускаться мы не стали, но видно было превосходно: если и не кораллы, то что-то страшно на них похожее и вполне заменяющее. А так — ни-че-го! Так что хочешь — ныряй, хочешь — так искупайся, вода отменная: мокрая, соленая, теплая...

Некто В Сером молча содрал с себя снаряжение и на манер тяжеловесного тюленя бросился в воду, нырнул, проплыл под водой метров сорок, вынырнул, отфыркиваясь, и упрощенным кролем поплыл прочь от берега. Обернувшись, увидал сильно отставшего Челу, и, со страшным удивлением, — Анюту. Первый пилот барахтался на мелководье, не проявляя никаких намерений плыть за мужчинами.

— А-аньк! Ты чего там?

— Чего-чего! Плавать я сроду не умею, и глубины до смерти боюсь, вот чего!

Мужчины поплескались какое-то время, но признание Первого Пилота по непонятной причине сбило желание плавать еще, и они скоро выбрались.

— Интересно, — продолжал неторопливый допрос Фермер, — и в чем же причина такого пробела в воспитании у столь решительной, храброй и двигательно одаренной девушки?

— Ничего-то ты в жизни не понимаешь, немчура. Речка у нас была, — по колено воробью и текла на треть свиным говном. А бассейна у нас как-то не было предусмотрено. Забыли, наверное.

— Это неважно. Я обещаю, что приму самые последовательные меры, чтобы исправить данное упущение, как бы ни был занят. Потому что не уметь плавать — недопустимо. Совсем. Ладно, — проговорил он, вдруг переходя к иной теме, — сейчас состоится первый спуск на воду корабля по имени "Жизнь".

Он достал из сумки объемистую банку, полную сизой прозрачной жидкости, открыл крышку и совсем уж было собрался вылить содержимое в воду, но был остановлен.

— Чего это такое?

— Три вида одноклеточных водорослей и оплодотворенные яйца двух видов рачков.

— Неужто хватит?

— Ха! Если бы были течения подходящие, через три дня цвел бы весь океан на всей планете. Но нам нет нужды торопиться, потому что еще будет у нас бо-ольшая беда с углекислым газом... Не миновать.

— Ну вот, — с непонятной грустью сказала Анна, — так все было тихо, торжественно, красиво. А теперь начнется все, как всегда: слизь, чавканье, бульканье, пузыри пускаемые, муть, запахи. Везде — жуткое число суетливой мелочи, еда и траханье.

— Не ожидал от вас такого холодного эстетства. Как у Снежной Королевы... Мадемуазель, — с такой философией выходить замуж противопоказано категорически. То, что вы перечислили как раз и составляет суть замужней жизни.

— Да нет, все я понимаю. Это так, — вроде как мечтаешь кое-когда податься в монашки, а сама знаешь, что — не по тебе это дело, и сроду ты никогда ни в какой монастырь не пойдешь. Красиво тут все-таки. Чисто.

-А твою банку, — сказал Некто В Сером, мы проткнем в паре мест и прицепим к вот этому вот одру...

— Ты это когда?

— Ты скажи сначала, — почему жижа какая-то сизая? Цианобактеры?

— Разумеется, нет. Видите ли, — классический хлорофилл не слишком-то подходит для несколько более жесткой радиации здешнего светила. Так что, даже при самом благоприятном развитии ситуации, мы вряд ли когда-нибудь увидим милую нашему сердцу "изумрудную зелень лугов" и "зеленые шатры лесов". Хлорофилл пришлось модифицировать, сместив спектр отраженного света к фиолетовому краю. А самое интересное, что преобразование этой несчастной планеты придется начать все-таки с космоса...

— Объясни.

— Непременно, мисс Судкова. Самым подробнейшим образом. Иначе ничего не выйдет, поскольку чего бы я не предполагал, а сто процентов дела в этом направлении — все равно за вами. Начиная от рекогносцировки здешней системы и кончая колоссальными энергетическими проектами.

— Ну что ж, идеи нам близки и насквозь знакомы. Романтика восьмичасового рабочего дня с восьми до восьми.

— Что? А, понимаю, — шутка. Но очень возможно, что и больше, чем с восьми до восьми. Но пока — отдых, завтра еще одна — и последняя рекогносцировка предварительного сорта. Она носит, скорее, символический характер.

Невысокая, — всего-то метров двести пятьдесят — триста, горка была устрашающе-массивной. Это, скорее, была даже не горка, а чуть приподнятый край плоскогорья, клином выдающийся в более низкую равнину, мертвую, как и все на Этом Берегу. Скучные бурые стены обрыва были глубоко рассечены чуть зазубренными выпуклыми гребнями, ниже переходившими в в выпуклые рыхлые осыпи. Кое-где эти осыпи напоминали целые потоки глыб, каменные реки, тянущиеся далеко вглубь мертвых степей. Фермера надо было видеть: он, взяв совершенно великолепную лопату с ухватистой, короткой ручкой зеленого цвета, буквально принюхивался к пустыне под ногами и глядел наверх, на обрыв. Наконец, он решительно зашагал вдоль одной из Каменных Рек, и Некто В Сером потянулся вслед за ним. Два человека казались муравьями рядом с исполинскими глыбами, сплошь загромоздившими русло этого громадного оврага вместе с грудами бурого гравия. Глыбы попадались от самых свежих, остроугольных и кончая ветхими, источенными эрозией. Чуть выше "уровня" этой каменной реки слежавшиеся обломки покрывала рыхлая корка слипшегося крупного песка, что проваливалась под ногами. Фермер метнул окрест последний из своих фирменных, хищных взглядов, окончательно выбрал место, нагнувшись, растер в бугристых ладонях почву, более напоминавшую каменное крошево пополам с пылью, плюнул, пробормотал себе под нос сначала — какое-то жуткое проклятие, а потом, похоже, молитву, — начал копать. Он вроде бы и не очень торопился, а все-таки довольно скоро оказался в яме по пояс.

— Эй, тебе помочь?

— Зачем? — Фермер нехотя разогнулся. — Чтобы замедлить дело? Твоя помощь в очень многих делах неотличима от легкого, вершимого не нарочно саботажа. Ты бы слышал тон, коим ты высказывал свое предложение: казалось, что ты молишься, чтобы его не приняли. Не бойся: я спешу и потому не буду привлекать тебя к труду.

Некто В Сером с видом крайней обиды сел, отвернувшись от спутника, и надулся. Так он просидел довольно долго, пока не подскочил, вдруг услыхав почти безотчетный вопль:

— Я же говорил, я же уверен был!!!

— Ты что в-вопишь?!! Так заикой сделать недолго!

— Что? А... Нет, ничего особенного, — проговорил он из ямы, доходившей уже ему до шеи, — и с торжеством поднял на ладони какой-то невзрачный темный комок, — ты только погляди, до чего я докопался!

После давешнего вопля Некто В Сером был, с одной стороны, — исполнен скепсиса, а с другой — парадоксальным образом готов был поверить во что угодно. В том числе в то, что напарник свихнулся. Он с подозрением и даже легкой брезгливостью спросил:

— Это что?

— Да почва же! — Ответил Фермер со счастливой улыбкой. — Понимаешь, моя первая, еще студенческая работа была посвящена ископаемым почвам с точки зрения сравнительного плодородия... Я уверен, что в этом образце — полным-полно угля, она перещелочена, в ней масса золы, а минеральные соли — по большей части вымыты. Но это все-таки почва. Мы правы в своих подозрениях: это была хорошая, добрая к своим детям планета, кто-то, наверное, выращивал на ней хлеб, но потом еще кому-то этот порядок показался скучным,и они, — для разнообразия ив благодарность за доброту, -однажды ее убили... Придется вскрывать грунт на миллионах квадратных километров, поскольку все другие мероприятия не дадут такого быстрого эффекта, не могут его дать... А! Что тебе говорить!

— Погоди... Ты так увлекся, что ничего вокруг себя не видишь. Глянь, — Анька зовет, что-то случилось...

По земле, по его плечу ползал, дрожа, яркий, четкий "зайчик" от лазерного луча.

— А?!

Подняв глаза, они в один миг поняли, что именно произошло: на горизонте вдруг возникли, на глазах вырастая, громоздясь чудовищным горным хребтом, устрашающе-черные, пылающие сотнями тысяч молний, покрытые шипами, буграми и наростами тучи. Они клубились, как облако ядерного взрыва и выглядели почти столь же страшно. Некто В Сером, схватив Фермера за руку, в один миг выдернул его из земли, как морковку:

— Бе-егом!

Фермер, глянув, прищурился и присвистнул. Молча повернулись, два громоздких мужика тяжеловесно, но достаточно быстро кинулись к старому, доброму "Адонису". Первый же порыв ветра, ударивший им в спину, напоминал чудовищный пинок, так, что двое тяжелых мужчин сбитыми кеглями покатились по земле. Они, разумеется, тут же вскочили и побежали дальше, причем им обоим казалось, что ветер гонит их, словно сухие листья, так они и неслись, равно падая и тогда, когда ветер усиливался до силы стенобитного тарана, и тогда, когда он вдруг слабел, и они, теряя равновесие, валились на спину. Туча налетела угольным покрывалом, которое набрасывают на голову противника, чтобы ослепить, апокалиптическим драконом из того числа, против которого нет храброго рыцаря, и одновременно же в спины "археологам" ударил ледяной ливень. Жидкие струи воды летели почти параллельно почве и били с силой струи пожарного брандспойта. Кошмарная почва под ногами на глазах превращалась в какую-то полужидкую, неимоверно скользкую пульпу, но до "Адониса" было уже близко. Когти из бездефектного металлокерамического полимера вцепились в камень и держали с надежностью скального основания. Кроме того, в тот же миг, когда ударил ветер, Анна включила минерал для фиксации машины в данной точке пространства. Теперь она исключительно вовремя распахнула проем входа, и они буквально влетели внутрь в сопровождении как минимум двух ведер превращенной в вихрь воды. Только теперь, оказавшись в относительной безопасности салона, они по-настоящему поняли, какой грохот стоял снаружи. Молнии вонзались в землю густо, как снаряды во время артподготовки, оставляя дымные, исходящие паром следы, — везде, но Массивная в тот момент вообще напоминала вулкан, потому что тысячи молний собрались в мрачно-лиловую корону, мерцающую вкруг ее вершины, высекая пар и дымящиеся обломки. Дождь снаружи закончился, превратившись в буран мокрого, смешанного с дождем снега. А степь враз провалилась куда-то вниз, а у Анны было зверское лицо, потому что она — чувствовала, а они только потом, когда сплошная смесь воздуха, воды и снежной пыли на миг рассеялась, увидали угольно-черный, исчерна-черный на черном фоне столб вихря. Он был под стать облакам, дождику и ветру, и туша "Адониса" по сравнению с ним была, как комар — по сравнению с закопченной фабричной трубой. Но геминер — особый привод, и машина проскользнула между идущими шеренгой вихрями уверенно и не без изящества.

— Ты того, этого... не оборачивайся. Мы тут вытремся, а переодеться не во што...

Анюта молча дернула плечиком и всей спиной изобразила "подумаешь!" в молчаливом ответе на эту реплику. Тут, на высоте в тридцать километров, было спокойно, приветливо светила местная звезда, а внизу бешено клубился облачный океан. Голый Некто В Сером указал вниз и без особого смысла сказал голому Фермеру:

— Вот так-то!

— Если хочешь знать, — медлительно громыхнул нидерландец, — я доволен. В один день я убедился, что тут есть почва, что дожди — идут, и воды, в общем, хватает. И еще одна вещь, — тут есть грозы. Хоть какая-то фиксация азота. Да, мы, разумеется, рассеем модифицированных нитрификаторов, но этого может оказаться недостаточно, и я всерьез опасался, что всю планету придется превращать в грозовой фронт.

— Ага, — кивнул русский, — а потом в сплошной дождь азотной кислоты. Услыхали б вас ваши "зеленые"!

Фермер тихонько, вовсе нехарактерно для себя захихикал:

— А забавно: природа в таком состоянии, что даже и при всем желании невозможно нанести ей ущерба.

— Но ты, надо понимать, все-таки попробуешь?

Фермер вздохнул, и, проигнорировав это высказывание, сказал:

— Нам и вообще несказанно повезло с высадкой: то-то меня удивляло, что стоит такая спокойная погода... Понимаешь, — биота поглощает колоссальное количество солнечной энергии, всячески и разными способами сглаживая перепады температур и вообще всяческую метеорологию. Здесь — ее нет, и погоды здесь должны стоять воистину чудовищные. И это — надолго, а мы — еще и добавим...

— О-о-хохонюш-ки... — с хрустом потянувшись, почти — прорыдал Некто В Сером, — ну ты и накачал на свою голову. И на головы нас, грешных, заодно...

— А чего ты хотел, — голос Фермера мгновенно стал неприязненным, глаза холодно блеснули, — тут же райские кущи? Чтобы прямо сразу завалиться в них кверху задницей? И, — самое главное, — ничего не делать? Предел стремления для всякого русского. Коррекции это не поддается...

— Ну спасибо!

— Я уж договорю... Истинно говорят, что в напарники для большого дела нужен голландец или бельгиец, если нет под рукой, — швейцарец, на худой конец — немец или швед, но ни в коем случае не испанец, не итальянец и не француз... Обрати внимание, — русские даже не рассматриваются. Вынесены за скобку.

— Я работал меньше других или хуже других?

— Мне приходилось задумываться над этим, — Фермер пожал плечами, — как над любым загадочным явлением. Сделав усилие над собой, я заставил себя быть объективным. Нельзя сказать, чтобы ты не умел работать, потому что у тебя громадная работоспособность и дисциплина труда. Нельзя назвать тебя непрофессиональным, потому что ты — великий математик, с этим согласны даже твои коллеги со всей их профессиональной ревностью, да я и сам это вижу... Безотказен? Пожалуй. Потом я понял: дело глубже. Оно в целях. Ты готов, со скрытым отвращением и всем терпением русского претерпеть сколько угодно тяжелой работы для того, чтобы в конце концов ничего не делать.