Как показал опыт тиранических режимов, главная мера эффективности тирании — степень привлечения социальных низов к занятию становящихся "вакантными" мест в прореживаемых элитах. И вот в этом отношении династия Тюдоров оказалась, по крайней мере среди современников, вне конкуренции.
Откуда рекрутируются "новые дворяне" Тюдоровской эпохи? Разумеется, из городской буржуазии. Сто двадцать лет правления династии Тюдоров — это сотни и тысячи раз повторенные сюжеты мольеровского "Мещанина во дворянстве". Монархия активно способствует массовой скупке владений и титулов городским купечеством, справедливо рассматривая его как свою опору в противостоянии мятежной, горделивой и своевольной "старой знати".
Впрочем, зажиточное крестьянство точно так же получает в это время зеленый свет. Так, например, йомен Бейлс из Чарлтона впервые появился в деревне при Генрихе VIII. Во втором поколении этот род уже украсил свою фамилию припиской "джентльмен". А в 1643 году заменил ее титулом "баронет". Другой йомен, Томас Вент между 1543 и 1551 гг. скупил всю землю виллы Косби (более 1000 акров) и тем самым приобрел статус джентльмена. Его сын построил себе дворец, сохранившийся до сих пор[262].
Итак, народ, простонародье, получает в тираническую эпоху становления абсолютизма отличный шанс пробиться наверх. Именно поэтому тюдоровская эпоха, создавшая фантастические социальные лифты для третьего сословия, отразилась в предшествующей ей Войне Роз, наложив на нее отпечаток "конца старой аристократии". Но нет, не война, а мир положил конец старой аристократии. Конец ее месту в государстве и обществе. Ибо это место начинает активно занимать новая аристократия — аристократия кошелька.
Разумеется, английский абсолютизм не повторяет полностью абсолютизм французский. Так, если Людовик XI собирал Генеральные Штаты — этот реликт сословной монархии — всего один раз, практически упразднив его, то Генрих VII пришел к тому же результату прямо противоположным образом. Он, наоборот, полностью подчинил английский Парламент монаршей воле, превратив его в королевскую "машинку для голосования".
Скажем, его сын Генрих VIII "волею парламента" осуществляет реформацию церкви, создав англиканскую церковь, став ее высшим иерархом, закрыв сотни монастырей и конфисковав их гигантские земельные владения. Но вот на английском престоле оказывается его внучка, Мария Тюдор. Мария — истовая католичка — возвращает английскую церковь в лоно Святого Престола, и английский парламент исправно вотирует контрреформу. Наконец, королевские регалии переходят к правнучке основателя династии Елизавете, и ее подданные все той же "волею парламента" вновь становятся англиканами.
Парламент оказывается просто на диво послушным инструментом в руках династии Тюдоров. Чем достигалась такая дисциплина? Во-первых, разумеется, мощным слоем заседающей в Парламенте "новой знати", прекрасно помнящей, кому она обязана своим возвышением. Ну, и, конечно же, старый добрый террор. Наработок первопроходца европейского абсолютизма Людовика XI никто не отменял. И машина террора, направленная против "много о себе понимающей" знати действовала вовсю.
В 1487 году Генрих VII в. создает в своем Тайном совете еще один комитет. От украшенного звездами потолка залы заседаний этот комитет получает название Звездной Палаты[263]. Первоначально Звёздная палата была апелляционным судом, призванным минимизировать влияние аристократов на правосудие и обеспечить защиту прав простолюдинов (commoners). Очень скоро к судебной функции добавляется функция контроля за соблюдением королевского Статута от 1503 года о роспуске феодальных дружин.
Фактически же при Генрихе VII этот комитет стал высшим административно-судебным трибуналом в Англии. И уже для его сына, Генриха VIII Звездная палата начинает работать как главный инструмент террора против неугодной ему и слишком много себе позволяющей "старой" аристократии. Не забывая при этом заботиться и о королевском кармане — путем конфискаций, наложения штрафов, получения выкупов и т. п. сборов.
Если мы вспомним о "комиссарском правосудии" Людовика XI, то увидим, что оно точно так же выполняло обе эти функции. Первое — организация машины репрессий, призванной запугать старую аристократию до икоты. Второе — пополнить за ее счет королевскую казну. И то, и другое Звездная палата Тюдоров выполняет безупречно.
При Елизавете Звездная палата достигает пика своей свирепости, беспощадно прибегая к самым членовредительным наказаниям. Как пишет Джордж Райли Скотт, "Звездная палата применяла одни из самых жестоких пыток, которые когда-либо покрывали позором английское правосудие"[264]. Впрочем, о штрафах она при этом тоже не забывает.
Шерифы, судьи, присяжные, приговоры которых Звездная палата находила неправильными, одинаково испытывали на себе гнетущий контроль этого учреждения, зачастую разделяя судьбу "недостаточно осужденных" Что не могло не сказаться на их энтузиазме при проведении следственных и карательных мероприятий.
Как и положено репрессивно-карательному органу, компетенция Звездной палаты быстро стала совершенно неопределенной. Она сама определяла, какое дело подлежит ее рассмотрению. Фактически, это был репрессивно-карательный орган государственного террора, направленный Тюдорами против аристократии.
Впрочем, ошибкой было бы полагать, что репрессивные функции были привязаны Тюдорами исключительно к деятельности Звездной палаты. Ничего подобного. Любое крупное государственно мероприятие сопровождалось в то же время и акциями репрессивного характера. И инструментом репрессий служил при этот тот государственный орган, который "отвечал" за реализацию проекта в целом.
Вот как Генрих VIII готовит, например, церковную реформу.
Сделав государственным секретарем Томаса Кромвеля, он уполномочил его разослать во все графства Англии комиссии с целью инспекции монастырей. Эти-то комиссии и стали затем инструментом королевских репрессий против церковного руководства. И ничего, обошлись без всякого участия Звездной палаты. Провели репрессивную кампанию на пять с плюсом!
Прежде всего, в задачи этих комиссий входило с исчерпывающей полнотой дать отчет о поведении и симпатиях обитателей монастырей и аббатств.
"Это поручение было воспринято с энтузиазмом многими придворными, в том числе Лэйтоном, Прайсом, Кэйджем, Питером и Белласисом, которые установили якобы чудовищные беспорядки во многих духовных общинах. Против общин были выдвинуты обвинения. Сейчас трудно судить, справедливыми они были или ложными, но они сопровождались столь шумной кампанией, что восстановили против монахов весь народ"[265].
Вскоре после этого были назначены новые расследования и свершились новые репрессии. Как писал Уильям Голдсмит: "Король проводил их с такой энергией и со столь сомнительной законностью, что менее, чем через два года он прибрал к рукам все церковные поместья и доходы. Число подвергшихся карам монастырей достигло 645, причем 28 из них возглавлялись аббатами, состоявшими членами парламента. В нескольких графствах было разрушено 90 колледжей, 2374 церкви и часовни, а также 110 госпиталей. Доходы от всех этих учреждений составляли 161 000 фунтов стерлингов, или около 1/20 национального дохода. Поскольку об этих реквизициях поползли самые противоречивые слухи, Генрих позаботился о том, чтобы все, кто мог быть ему полезными, или, наоборот, опасными в случае возникновения оппозиции, получили свою долю в награбленном. Он либо дарил часть конфискованных земель своим ближайшим придворным, либо продавал им эти земли по весьма низким ценам, либо обменивал даже на не очень выгодных для себя условиях эти земли на другие владения"[266]
Впрочем, заботы короля простирались не только лишь на коллекционирование материальных благ. Его заботы о душе своих подданных также заслуживают самого пристального внимания. Взгляды Генриха VIII по этому вопросу были изложены в государственном акте, который получил в народе красноречивое название "кровавого статута".
По этому закону, пишет все тот же Голдсмит, — "каждый, кто устно или письменно отрицал пресуществление, или утверждал, что церковь обоих типов является необходимой, или что священники имеют право вступать в брак, или что обет целомудрия может быть нарушен, или что тайные мессы не имеют смысла, или что тайные исповеди не нужны, объявлялся виновным в ереси и подлежал смертной казни через повешение или сожжение заживо, смотря по определению суда"[267].
Ну, вот как-то так выглядело формирование Левиафана по английскую сторону Канала. При множестве отличий в деталях, иногда даже весьма важных — например роль Парламента — никаких отличий в сути проводимых преобразований. С одной стороны — опора на третье сословие и нетитулованное дворянство. С другой стороны — террор, направленный против старой феодальной знати и князей церкви.
Кстати сказать, наш неудачливый российский тиран, Иван Грозный неоднократно пытался поставить вопрос о секуляризации монастырских вотчин. Но так и не преуспел. Единственное, что ему удалось — это несколько притормозить их рост. И все. А уж экспроприация церковного имущества, — об этом он мог только мечтать! С завистью глядя на размах экспроприаций церковной недвижимости, проведенных его британским коллегой, и судорожно пересчитывая казенные медяки, столь недостающие ему для ведения бесконечной Ливонской войны.
Однако, вернемся в Европу.
С большими или меньшими отличиями, но именно так формировались абсолютистские режимы и в остальной Европе. Общим алгоритмом их формирования становится террор против земельной аристократии, осуществляемый с опорой на городскую буржуазию, то есть, будем называть вещи своими именами — на финансовую аристократию.
Впрочем, везде, где абсолютистские режимы укрепляются, через некоторое время запускаются процессы конвергенции этих двух аристократий. К XIX веку "чистых" военно-феодальных аристократических родов просто не остается. Вся европейская аристократия оказывается служило-торгово-финансовой. Благополучно сочетая в своих руках бразды государственного управления с рычагами финансовой власти.
Вот как описывает это в своей "Книге снобов" Уильям Теккерей:
"Старик Памп метет лавку, бегает на посылках, становится доверенным приказчиком и компаньоном; Памп-второй становится главой фирмы, нагребает все больше и больше денег, женит сына на графской дочке. Памп-третий не бросает банка, но главное дело его жизни — стать отцом Пампа-четвертого, который уже является аристократом в полном смысле слова и занимает место в палате лордов как барон Памп, а его потомство уже по праву наследования властвует над нашей нацией снобов."
На самом деле, ничего удивительного в этом нет. Ведь финансовая аристократия изначально, в самой глубине веков, возникла из того же самого источника, что аристократия "меча и топора". Их кажущееся разделение было временным и очень непрочным. А Новое Время и вовсе стерло всяко различие между теми лучшими людьми, что оседлали человечество с мечом в руке, и теми, что сделали это со слитком золота за пазухой.
Рассмотрим это чуть более подробно. Ибо генеалогия финансовой аристократии окажется критически важным моментом при анализе особенностей формирования русского Левиафана. Ведь именно это — что уж тут скрывать — является для нас наиболее интересным и значительным сюжетом мировой истории. И именно к нему мало-помалу подбираемся мы в своих исторических штудиях.
Причем, как мы с вами увидим чуть позже, именно некоторые отличия в судьбе отечественной финансовой аристократии по сравнению с их европейскими коллегами сделает российского Левиафана столь... ну, скажем так — своеобразным. Так что, небольшое отступление не только не уведет нас слишком уж далеко от главной темы, но наоборот, позволит понять становление нашего отечественного Левиафана более объемно и рельефно.
6. Небольшой экскурс в генеалогию финансовой аристократии.
Исторически первой фигурой, олицетворяющей собою собственно финансовую аристократию, был купец. Торговец. Еще на самом старте его исторического бытия с ним приключилась примерно такая же штука, что и с военно-силовой аристократией. А именно, изначально он вовсе даже не участвовал в тех процессах товарообмена, которые современное человечество ставит ему в заслугу и развитием которых легитимирует его властные позиции в современном обществе.
Грубо говоря: товарообмен был, а Торговца — не было.
Помните, пару глав назад мы говорили о власти и управлении. Управление было всегда. Но лишь сравнительно недавно, всего лишь 5-6 тысячелетий назад, "людям войны" удалось приватизировать эту важнейшую социальную функцию. Которую они лишь сравнительно недавно научились делить с "людьми денег".
Точно также обстоят дела и с товарообменом. Именно Торговцу с большой буквы "Т" ставят в заслугу организацию этого важнейшего социального института. Ведь именно товарообмен лежит в материальной основе современного мира. Ну, как тут не воздвигнуть бронзовую стелу в честь Торговца, создавшего торговлю, а с нею и современный мир! И заслуженно имеющего за это свой высокий социальный статус и не менее высокие социальные блага.
Однако, если мы повнимательнее взглянем в собственное прошлое, то увидим, что слава эта не совсем заслуженная. И дела здесь обстоят примерно так же, как и с "царским искусством" силовой аристократии. А именно: большую часть своей истории человечество осуществляло товарообмен, нимало не нуждаясь для этого в фигуре Торговца.
С неолитическими общинами все понятно — индивидуальная торговля отсутствовала там в принципе. Субъектом товарооборота была вся община в целом. "Все, кто занимался изучением торговых связей, указывают на то, что в первобытных обществах или архаических цивилизациях эти отношения носят совершенно особый характер: они затрагивают все население в целом и осуществляются самим коллективом, а индивидуальная инициатива отсутствует"[268]
Иначе говоря, товарооборот здесь есть, а вот Торговца — нет. От имени общины обменные операции ведут старейшины. Точно так же, как обстоят в это время дела и с управлением: управление есть, а будущая аристократия в лице вождей к нему никакого отношения не имеет. И управлением, и товарооборотом занимались старейшины; и каждый член общества в свой строк таким старейшиной становился.
Более того, когда вооружившись медным, а затем и бронзовым мечом военная аристократия создает первые государства — товарооборот резко увеличивается, а вот Торговца все еще нет. Ибо товарооборот медного и значительной части бронзового веков осуществляется непосредственно царями.
Товарооборот этого времени — царский товарооборот. Цари строят флоты, снаряжают караваны. Более того, мы можем констатировать, что уже в III тысячелетии до н.э. весь "цивилизованный мир" — а это Средиземноморье — покрыт сетями интенсивнейшего товарообмена. А вот торговли, осуществляемой торговцами, все еще нет. Товарами обмениваются по-прежнему цари.
