Замена

Шипение воды, липкий страх, вспотевший живот — и предчувствие боли, щекотное покалывание в голове. Я знала, как можно это прекратить: всего один укол.

Всего один.

На полтора часа раньше.

"Симеотониновая акселерация". Я еще помнила эти слова — к счастью, — и мне еще хотелось немного пожить.

— Осторожно, — предупредила Аска. — Там полка на соплях.

Ей вторило эхо и бледные вспышки — призраки на дверцах посудного шкафа. Я мотнула головой: с первого раза вставить тарелку в сушку не получилось. Со второго раза я покачнулась и раздавила ее о мойку.

Одновременно со вскриком Аски.

* * *

— Раззява, — сказала Ленгли, помогая мне сесть. — Давай. Позади тебя шкафчик, смелее облокачивайся.

Тук. Тук. Тук. В руке поселился болезненный пульс, и я постаралась поднять ее, чтобы посмотреть.

— Что там? — спросила Аска.

"Так близко", — подумала я. У Аски была матовая кожа с крохотными оспинками на висках. И она снова съела помаду.

— Кажется, я порезалась, — сказала я.

— Да, так и есть. Пробила ладонь. Где аптечка?

Я кивнула на зал, и она умчалась. Здоровой рукой я провела по лбу: испарина. По полу были разбросаны осколки, один даже запутался в халате.

— Ну, крупные сосуды и сухожилия не задеты, так что без кройки и шитья обойдемся.

Голос отливал бронзой. Холодные руки взяли мое запястье, и я следила, как шипит баллончик с антисептиком, как щурится видимый мне глаз Ленгли. Бинт, прикосновения — и холодные пальцы, и горячее дыхание на коже руки.

— Кошмар, сколько крови, — процедила она, рассматривая рану. — Какое у тебя протромбиновое время?

Я молчала. Кровь уже останавливалась.

— Второй комплект посуды тебе точно бы не повредил. Тебе нужен кто-то рядом, Аянами. Кто-то, кто перевяжет тебя.

Бинт ложился ровно и в меру туго, рана отзывалась болью на движения Аски.

— Ты, конечно, можешь жить в медблоке... Или выписать себе Майю, но это не дело, — Ленгли осмотрела результат своей работы, но руку не отпускала. Ее пальцы нагревались.

"Я теплее ее".

— Вот скажи мне, что ты последнее сделаешь, когда поймешь, что вот оно — все, совсем все?

"Она не сказала — "поймешь, что смерть за плечом"".

Аска смотрела на меня, расстояние было неловким, и она все еще держала мою руку. Кожа под бинтом, около бинта — да вся рука до локтя уже горела огнем.

— А-я-на-ми.

— Да?

— Что ты сделаешь последним?

— Сдам полномочия модератора, — ответила я и уточнила: — На форуме.

Она нахмурилась:

— Это шутка?

— Нет. Да.

В кухне стало тихо. Аска серьезно смотрела мне в глаза, я ждала, когда утихнут боль и жар, и казалось: вот оно — оправдание, чтобы раньше поставить укол. Потом Ленгли наклонилась и поцеловала бинт — на тыльной стороне моей ладони.

— Что... Что ты делаешь?

— Ничего. Говорят, так заживает быстрее, — ответила она и поднялась. — Вставай, идем пить чай.

Только сейчас я поняла, что слышу свисток чайника.

* * *

— Ерунда какая-то.

Аска старательно принюхивалась к пару, и я все надеялась, что она поймет этот аромат: белый чай и немного бергамота — совсем немного, чтобы раздразнить обоняние. Завитки пара убаюкивали, хотелось немного вздремнуть, потому что уже наступило завтра, потому что темы для разговора становились все более пустячными.

— М-м, на вкус лучше, чем казалось.

Я моргнула: Ленгли отпила из чашки и жмурилась. Она держала ее за ручку всеми пальцами, и только указательному не нашлось места под завитком — от этого казалось, что Аска держит пистолет.

— Я рада.

— А Синдзи понравилось?

— Понравилось.

Она улыбнулась и снова поднесла чашку к губам.

— Мы такой диалог пропускаем — м-м-м — замечательный! — сказала она. Верхняя губа у нее блестела от пара. — "Как ты догадалась, что я ему предлагала этот чай?" — "Коробка открытая, но едва початая. Ты угощала гостя" — "Возможно, это была Майя" — "Ибуки предпочитает желтый или зеленый чаи"... Что?

Я смотрела, как она дурачится, и не понимала ее. Где-то произошла ошибка, что-то не так. Почему она такая? Какая она должна быть? Почему она все время...

Другая?

— Не напрягайся так, — посоветовала Аска. — Я всего лишь хочу сказать, что с тобой просто. И весело...

"Я подпустила его к тебе".

— ...с другой стороны, мужчинам такое не нравится. Им страшно, когда их не просто видят насквозь, но и сообщают об этом в лоб.

"Я всех вижу насквозь. Кроме тебя"

— Так что не упусти Синдзи. Он уникум, — сказала Аска и цокнула языком. — А то в этом лицее тебя за женщину держат только некоторые ученики. Ну и Акаги вспоминает, когда ты садишься в гинекологическое кресло.

— И Нагиса, — сказала я, глядя ей в глаза.

"Игра? Издевка? Что она скажет?"

— И Каору, — согласилась Аска. — Но там другое.

"Другое... Другое". Пульс в раненной руке стал ударами. Аска посмотрела на меня и вздохнула:

— Аянами. Давай загрузим тебе надпочечники в другой раз? Успокойся, у тебя адреналин скоро из ушей закапает.

Она издевается. Ее тон — стального цвета, уже не бронзовый, но я понимала, что она обходит тему. Уклоняется. Прячется.

Извиняется.

— Я спокойна.

— Укол?

— Да. Уже пора.

* * *

— Ай-кью — это пустые цифры.

— Пустые значения, — наставительно исправила Ленгли, не оборачиваясь. — Согласна, у них даже размерности нет. Но ты же не станешь спорить, что за интеллектом стоит много большее?

Не стану. Я хочу спать, но Аска копается в моем компьютере и философствует. Я подтянула подушку выше и села. Экран монитора был далеко, я видела только меняющиеся цвета и движение, когда Ленгли скроллила страницы.

— Что например?

— Уважение — причем, заметь, взаимное. Понимание. Отношения.

— Отношения строятся между разными людьми.

— Ай, перестань! Тогда выписывай меня из людей, потому что, заводя парня, я чувствую себя зоофилкой.

"У нее отношения с работой", — подумала я. Под одеялом рядом с рукой лежал телефон, и мне хотелось написать что-нибудь Икари-куну: разглагольствования Аски странно на меня действовали. А еще я хотела планшет, чтобы лежа под одеялом открывать браузер, смотреть новые фото, смотреть, как меняются времена года у других людей — по всему миру.

Даже странно, что я не подумала об этом раньше.

Завтра закажу себе планшет, решила я. Я знала, что потрачу полдня на изучение предмета, на выяснение того, какая функция мне нужна, а какая — нет. "Можно проще. Можно попросить Синдзи помочь с выбором".

Завтра — то, которое уже сегодня, — обретало смысл, и мне это нравилось: и "завтра", и "смысл".

— Ты там или спи уже, или давай разговаривать, — потребовала Аска, и я увидела на мониторе экран выключения системы. — А то лежишь и улыбаешься. Ну-ка, руки из-под одеяла!

— Твой идеал — Каору, — сказала я.

— Что?

То, Ленгли. Ты его не предскажешь, не изучишь. Он всегда тебя удивит, всегда найдет ключ — даже если ты выдернешь замок из-под его носа. Тебе только и останется: успевать, успевать, успевать.

Мы молчали, потом она встала.

— Ты прямо как дура, — рассмеялась Аска. — Я ведь просила тебя: без экстраполяций. Давай так: в полседьмого на Большом перекрестке. Я тебе кое-что покажу.

Я кивнула, и она пошла обуваться. Потом щелкнула дверь, и я осталась одна. Я поставила будильник — на семь двадцать, подвинула ближе к кровати поднос с набранным шприцем. Мыслей было мало: вечер был пустым, и пусть я не понимала, как, но Ленгли получала нужную ей информацию. Мне было интересно, я устала от общения и убеждала себя не верить в ложь.

В темноте звуки стали ярче, они оживали на потолке дрожью, которую я не видела при свете, они создавали новые углы там, где их не было. Комната разгоралась все заметнее: звуков не стало больше, просто я стала вслушиваться в мнимую тишину.

"Пусто. Тихо".

Я подняла над лицом забинтованную ладонь. Не могу рассмотреть, поняла я. Где-то в темноте был бинт, была рана, которую коснулась губами Аска Ленгли. Я подумала и вытянула телефон. Вспышка экрана была оглушительной, но я переставила будильник на шесть.

"Новое сообщение" — "Добавить номер".

<Спокойной ночи.>

Я подержала руку над меню "Отправить", а потом поменяла точку на запятую.

<Спокойной ночи, Синдзи.>

* * *

Утром ветви парка стали стеклом.

На земле остался ночной снег, а влагу на деревьях схватило блестящей корой. Мне хотелось спать, при вдохах тянуло в груди, но я осматривалась. Вокруг лежали не схваченные кадры, и я почти жалела, что не взяла фотоаппарат. Оставалось только думать о том, что нет солнца, что нужна высокая светочувствительность, и почти наверняка снимки получились бы зернистые. Но шепчущая ночная темнота, схваченная кустами, но черные ветки, облитые стеклом, но брусчатка, на которую так больно будет падать, — это выглядело мрачно, волнующе.

Красиво.

Я осторожно дышала, зимнее пальто непривычно оттягивало плечи.

И очень хотелось спать. И еще было спокойствие.

Две главные парковые аллеи встретились под космами обледенелых ив, и я почти сразу увидела Ленгли. Она бегала: кроссовки, шорты, майка. Она помахала мне, забегая на перекресток с малой тропинки.

— Привет. Погодка — говно, — объявила Ленгли. — Самое утро, чтобы кому-нибудь нагадить.

Она вытягивала из ушей пуговицы наушников, снимала со спины рюкзак.

Она была недовольна, но казалась выспавшейся.

— Что ты хотела показать?

— Сейчас идем уже.

Ленгли набросила рюкзак на одно плечо и показала:

— Нам вон туда.

Лицей оживал, и меня тоже покидал сон. Я почти видела перед собой дверную ручку, видела класс. Мне хотелось представлять, какая сегодня светотень в знакомых кабинетах, получится ли дискуссия, удастся ли что-нибудь новое. В лицее будет Икари, и все будет хорошо.

— Что с лицом? — поинтересовалась Аска.

— Ничего.

— Думаешь о Синдзи? Или о работе?

Я вспомнила о новом сообщении и кивнула. Аска рассмеялась. Ее смех почти сразу исчез в путанице обледенелых ветвей, словно в "тихой" комнате. Застывший парк берег тишину, экономил свет, он был прекрасен, и будь еще немного солнца — и я бы вернулась за камерой.

— Сюда.

Мы стояли перед входом в учительское общежитие.

— Что ты хочешь показать? — повторила я.

— Увидишь.

— Аска, Рей! Утречко!

Я оглянулась. На турнике у северного крыла висел Тодзи: одной рукой он держался за перекладину, а другой махал нам.

— Обезьяна-кун, — сказала мне Аска и помахала Тодзи в ответ. — Но дерется неплохо и честно. Он мне нравится: бывший коллега, как-никак. "Долг, честь, отчизна" и все такое прочее.

— Он хороший учитель.

— Хороший, — согласилась Ленгли, открывая дверь общежития. — И, вопреки расхожему мнению, не тискает своих учениц.

В холле пахло сном и ночными посиделками: пахло отсыревшими пепельницами, пСтом пополам с одеколонами, пахло неправильным спиртом и несвежим дыханием.

— У Линды вчера народ хорошо гудел, — сказала Ленгли, жестом указывая на лестницу. — День рождения, наверное.

"Скорее, поминки". Я не могла отделаться от ощущения страха, от ощущения предчувствия. Все вокруг будто готовились к чему-то: выпивая, отрицая, просто пытаясь делать вид, что все хорошо. И если в учительских кабинетах это отступало — перед детьми, перед стопками бланков и стопками тестов, — то здесь...

Здесь было очень плохо.

— Сюда.

Стены недавно красили, но они все равно выглядели старо. Влага старила панели, и свет ярких ламп звучал неправильно, молодо. Мне было интересно, что за всеми этими дверями. На дверных табличках мелькали знакомые имена, почему-то хотелось зайти, хотелось увидеть чужие разворошенные постели.

"Здесь все интересные", — сказала Аска, и я поняла, что не могу ничего добавить. Почему Макото так не любит курящих учеников? Что за жизнь у Мари? Как Мана смотрит на себя в зеркало, как она красится?

— Нам сюда.

Я увидела дверную табличку и застыла. Снова был холодный пол, который больно впивался в лопатки, снова дергался потолок, снова, снова...

— Нет, подожди.

— Да ну сейчас уже.

Она открыла дверь — как к себе домой. Оттуда хлынул свет, и я стиснула рукоять трости. Я услышала вскрик — вскрик девушки — и свет перестал что-то означать.

* * *

Элли сидела на кровати, прикрыв руками грудь. Она успела надеть только один чулок и не успела расчесаться. Ангел во мне слышал ее страх даже сквозь густую пелену симеотонина. Она боялась, и ей было стыдно.

— Что вы здесь... Мисс Аянами?

Она смотрела на меня, я — на нее, и я не знала, как поступить.

Зато знала Ленгли.

— Оделась и п'шла вон, — прошипела Аска. — Где?

— В д-душе...

— Момент, — сказала Ленгли и исчезла.

Квартира была небольшой, бил свет — сквозь прорванные тучи, сквозь окно — и мы остались вдвоем, и это было хуже, чем боль.

— Он... Обижал тебя?

— Нет, что вы, — она рассмеялась. Звонко, заливисто.

Она рассмеялась. Она рассказывала, какой он хороший, как много знает, как ей нравится с ним.

"Не ее мысли", — поняла я. Импринт чужой воли — как знакомо, как отвратительно. Как мелко. И еще одно: это ведь я побоялась что-то сказать, когда он пригласил ее поговорить в столовой.

— Замолчи, — попросила я. — Пожалуйста, замолчи.

— Нет, вы не посмеете, слышите, не смейте жаловаться на Каору, не смейте...

Она закрыла глаза и плакала. Я положила руку на ее щеку, и слеза стекла в ложбинку между большим и указательным пальцами. Чужая слеза жгла, как кипящее масло, а Элли все плакала, а я — нет.

Когда сзади послышались шаги, глаза Элли были пусты, мои виски звенели, а руки будто сковало утренним льдом. Солнце падало на почти высохшие слезы лицеистки, внутри нее горели пожары, и я знала, что могла бы осторожнее, точнее, нежнее.

Я могла войти в ее память с мягкой тряпкой, но вошла с огнем: чтобы навсегда, чтобы наверняка.

"Поспи. Просто и без снов".

— О, и ты здесь!

— Ну-ка, сядь.

Страаааах...

"Надо обернуться", — подумала я и вдруг поняла, что хочу этого.

Ленгли усадила Каору за стол, развернула стул и оседлала его — точно напротив. Солнце вызолачивало мокрые волосы Нагисы, капли на его халате. Солнце било ему в лицо, но он, щурясь, смотрел только на меня. "Он хуже видит левым глазом. На две диоптрии", — вспомнила я.

— Доигрываешь в мои игрушки? — спросил Каору.

— Сюда смотри.

Ленгли вытащила из рюкзака длинный пистолет и положила его на стол, а рядом — блистер таблеток.

— Что это? — Каору улыбался мне. Честно, ярко и открыто, а у меня за спиной спала Элли.

Я ждала ответа Аски и повторяла как заклинание: "цианистый калий, цианистый калий, цианистый калий..."

— Нитроглицерин.

— А, — сказал Каору и впервые посмотрел на Ленгли. — А за что?

— За все хорошее.