Я съел несколько кусков мяса и почувствовал, что уже вполне насытился. В лунке подле очага стоял берестяной сосуд полный воды и я немного попил. Ойты заметив, что я отложил остатки мяса в сторону, сказала, что мне нужно есть больше. Я поблагодарил её и осторожно поднялся на ноги, снова ощутив горячее жжение в рёбрах; повязка из полосы кожи, которую мама отрезала от полы своей юбки, сильно давила, из-под неё выглядывала краснота.
Пока я спал, мама с Ойты разделали останки пещерного льва, и теперь куски мяса коптились в дыму насаженные на длинные заостренные жерди. На некоторое время заботы о пропитании отлегла: у нас был изрядный запас мяса, может ни такого вкусного и нежного, как баранина или оленина, но, тем не менее, весьма питательного. Может быть, даже рёбра проступившие у нас из-под кожи, немного подзарастут жирком. Со тоже не теряла времени даром. Как рассказали мне мама и Ойты, ещё с вечера она убежала к мертвому льву, а возвратилась совсем недавно, перед тем как я проснулся. Сейчас она лежала в траве под кустом и сладко посапывала, а из её полу-разинутой пасти торчал розовый язык; она точно улыбалась во сне.
Я прилёг было, но не смог сомкнуть глаз. Было скучно, и я решил пройтись. Мама, после некоторых сомнений, всё же отпустила меня (чему поспособствовала старуха, обронив как бы невзначай, что будущему охотнику не к лицу держаться за женский подол), велев взять с собой деревянное копьё с обожженным острием, которое она сделала поутру. Я подхватил увесистую, не ободранную от коры жердину, и пошёл через луг к болоту. Проходя мимо места, где пиршествовали падальщики, я приостановился. От трупа льва уже остались одни кости да грязная исклеванная шкура. Вороны, вспугнутые моим приближением, поднялись в воздух и возмущенно загалдели. Я погрозил им копьем и пошел дальше, пересёк луг и свернул влево, намереваясь обойти болото. Подойдя к месту впадения ручья, по камням перескочил на другой берег. Я шел неспешно, стараясь не очень пугать нервных уток, скрывавшихся в гуще стеблей. Вязкий берег болота был испещрён следами множества животных: были тут и мелкие, едва различимые звездочки птичьих следов, и отпечатки когтистых лапок горностая, очень много лисьих и волчьих следов. Но моё внимание привлекли не эти, привычные для глаза отметины, а следы, оставленные острыми копытами. Интересно, кто их оставил: олени, бараны или, быть может, кто-то другой? По помету, попадавшемуся то тут, то там, я понял, что это вовсе не бараны, да и на оленей не похоже. Может, здесь были те самые куланы или сайгаки, стада которых мы недавно видели издали, о которых я и раньше много слышал, но не знал как они выглядят.
У одинокого камня, вклинившегося в мутную воду, я нашел кучку гусиного пуха и перьев: наверное, лиса изловила неосторожную птицу . Я взял несколько перьев и закрепил в волосах, посмотрел в воду и улыбнулся: молодой па-тхе! Я выпятил грудь, покрепче ухватил копье. Я воин. Колеблющееся отражение показало мне маленького худого мальчика с заостренной палкой в руках. Нет, не очень-то на воина похоже, не то, что на пат-хе. Я разочарованно вздохнул и, закинув копье на плечо, пошел дальше. Я обогнул болото и оказался на противоположной его оконечности — там, где оно вдавалось в равнину широкими затянутыми тиной лужами, перемежавшимися бугристым кочкарником. Я вышел из-за поросли камышей и остановился. Срывая пучки травы, по колено в воде, здесь паслись Старшие братья. Неугомонные, полные детского озорства, их детеныши в искрящихся на солнце брызгах, носились тут же по мелководью. Между косматыми исполинами, фыркая, поводя головами и настороженно поглядывая на раззадорившихся мамонтят, ходили красивые изящные животные с черными гривами и увенчанными пышными кисточками тонкими хвостами. Их гладкая рыжая шерсть отливала огнём. Это были куланы. Немного поодаль, держась большими тесными группами, бродили странного вида существа. Горбоносые, с загнутыми тонкими рожками, с телом оленя, они точно шагнули в этот мир из сказок. От тхе-хте я много слышал о них, раз даже пробовал их мясо. Как зачарованный уставился я на странных животных, которые, заметив моё внезапное появление, насторожились и подняли уродливые морды. Бочком — бочком, они стали отходить подальше. Я сделал несколько шагов; вот и куланы, вслед за сайгаками, потянулись прочь. Только мамонты оставались по-прежнему спокойны и безучастны ко мне, осознавая свою силу и превосходство над любым существом. Очень осторожно, не делая резких движений, я стал приближаться к ним, не до конца понимая, что делаю. Какое-то наваждение, чары тянули меня вперед и, не в силах сопротивляться им, я шаг за шагом, подходил к мамонтам всё ближе. Я остановился лишь тогда, когда земля под ногами кончилась и одной ногой я ступил в холодную воду. Крупный самец, тот самый, что увёл стадо из Долины Каменных людей, а вчера первым бросившийся на льва, стоявший ближе других, повернул ко мне свою большую лохматую голову и поднял уши. И было столько величия в его движениях, плавных и неторопливых, столь грозно вздымались его лихо закрученные бивни, что я, пораженный, замер на месте. Я не посмел шевельнуться и тогда, когда его длинный, толстый как ствол дерева, хобот вытянулся в мою сторону и шумно втянул воздух. Большие глаза мамонта были устремлены на меня. Мамонт неспешно повернулся всем массивным телом и сделал несколько шагов ко мне. Сердце заколотилось от страха: точно так же, как вчера льва, он мог сейчас растоптать и меня. Но тот же охвативший меня страх, настойчиво шептал оставаться на месте. Поспешное отступление лишь ускорит гибель. Грязь под ногами исполина запузырилась. Самец остановился в двух десятках шагов и, повернув голову боком, стал разглядывать меня одним глазом. Я не выдержал, попятился было назад, но поскользнулся, выронил копье и плюхнулся задом в лужу. Мамонт грустно, понимающе кивнул и отступил. Неужели почувствовал мой страх? Я встал на ноги, убедился, что мамонт по-прежнему смотрит на меня, и вытянул руки ладонями к нему и, неожиданно для самого себя, заговорил.
— Большой, мудрый Старший Брат! Спасибо тебе за то, что спас меня от страшной смерти. Я никогда, сколько буду жив, не забуду этого и всегда буду тебе благодарен. Ге-тхе наделил тебя большой силой и ты, как и подобает старшему, защитил меня от грозного льва. Да благословит Великая Мать тебя и твоих потомков!
Мамонт опустил голову и прислушался. А я говорил и говорил, видя его внимание. Самец опустил хобот в воду.
— Ты подарил мне жизнь. Это великий дар. И если когда-нибудь тебе или кому-то из твоих родичей будет нужна помощь, я обязательно приду...
И тут вдруг, мамонт резко вскинул хобот и выбросил из него мощную струю воды в мою сторону. Я заорал и замахал руками. Вода ударила мне в лицо и грудь. Я попятился по кочкам и упал в лужу. Мамонт торжествующе затрубил. Я сел, вытер мокрое лицо рукой, сплевывая горьковатую болотную воду. Мамонт кончил трубить и снова смотрел на меня. Его хобот опять был погружен в воду. Я встал и, уже ожидая что сейчас последует, отпрыгнул в сторону. Струя воды ударила в пустое место. Я ликующе засмеялся и замахал руками. Мамонт замахал хоботом и стал игриво покачиваться с боку на бок. Я, не мешкая, подхватил оброненное копье.
— Спасибо, Старший Брат! — я поднял руку и помахал ему. — Спасибо за всё. И, помни мои слова. Я развернулся и быстро зашагал по своим следам. Мамонт выпустил струю мне в спину, но я был уже далеко. Несколько куланов, торопливо отступили с моей дороги и, семеня стройными ногами, отбежали в сторону. Я потряс над головой оружием. Снова затрубил мамонт. Я оглянулся. Самец всё еще раскачивался всем телом, а потом, точно сбитый ветром, завалился на один бок и плюхнулся в жижу. Из его хобота вырвалась пенистая струя и ударила в спину, пробегавшего мимо мамонтёнка, и сбила его с ног. Детеныш кубарем покатился по водной глади. Я улыбнулся.
Возвращаясь к стоянке, я всё думал о своей встрече с большим мамонтом. Вот это да, я разговаривал со Старшим Братом и (без сомнения) он услышал мои слова. Мы даже играли. Такого я и представить себе не мог. Я и огромный мамонт, мы играли! Невероятно. Вот удивятся бабушка и мама, когда расскажу им обо всем. Не поверят, наверное... Стало немного досадно. Ведь и вправду могут не поверить, скажут — придумал всё. Я стал нервно покусывать губы. Конечно, кто бы поверил в такое? Времена теперь другие, это в легендах люди разговаривают со зверями и понимают друг друга. Но те времена давно прошли теперь всё не так, по-другому.
Когда я подошел к стоянке, навстречу мне вышла Ойты. Её строгий задумчивый взгляд ощупал меня с ног до головы. Мама сидела у еле теплившегося очага и сосредоточенно строгала палку (делала ещё одно копье); она лишь мельком подняла голову, когда я подошёл и тут же вновь опустила её, делая вид, что очень занята. Я недоуменно захлопал глазами. Что случилось? Я сел на землю рядом с мамой и стал дожидаться, когда она закончит своё занятие, намереваясь рассказать ей о своей теплой встречей с мамонтами. Но мама, едва отложив копье и нож, взялась поворачивать рожни с коптящимся мясом. Потом опять взяла в руки копье и стала обжигать его острие. Она знала, что я что-то хочу сказать, но делала вид, что не замечает этого. Ойты, пожёвывая луковицу саранки, тоже притихла. Я несколько раз ловил на себе её не то боязливой, не то благоговейный взгляд. Может, знают всё? Ну и что же? Почему злятся? Пожалуй, мама волновалась за меня и от того осерчала и не хочет говорить? Я тоже надулся и, подперев руками подбородок, уставился вдаль, на болото, где были видны движущиеся спины мамонтов. Ну и пусть себе молчат, думал я, и я не скажу ни слова.
Мама доделал копье и, отложив его в сторону, всё ещё стараясь не смотреть мне в глаза, сказала, потягиваясь:
— Нужно собираться. Отыщем в лесу удобное место и поставим шалаш. Бабушка, снимай мясо с жердей. Сикохку... — она запнулась: мои глаза всё же поймали ее взгляд. — Сикохку, забери копья. Я возьму сумку и чаши.
Ойты набила сумку мясом и подала её маме. Я подхватил копья. Всё было готово, можно было отправляться. Мама пригасила костер, указала рукой в лес и первая вошла в тень старых ив. Я позвал Со и пошел за ней.
— От ручья далеко отходить не будем, — сказала мама, когда мы начали взбираться на склон. — Ни к чему бегать далеко за каждым глотком воды.
Мы прошли совсем немного.
— Вон там хорошее место, — мама указала рукой вверх и вправо. Там из покатого склона выступал округлый каменистый бугор, увенчанный несколькими раскидистыми кедрами. — Там и встанем. Ручей рядом, — мама кивнула в сторону зарослей кустов, откуда доносилось глухое клокотание потока.
— Место удобное, — бормотала Ойты, когда мы уже стояли на бугре и осматривали редколесье на склоне. — Наш прежний шалаш совсем недалеко отсюда, чуть выше по ручью. Отсюда и болото видно, и луг. Хорошее место. И сильного ветра не будет, а сквозняк отгонит мошкару. Хорошее место.
Мама тут же принялась собирать палки и сучья, годные для постройки шалаша. Я стал ей помогать, а Ойты взялась рвать траву, чтобы застелить ею пол нашего будущего жилища. Вскоре на бугре, в окружении кедров с усохшими белесыми вершинами, вырос каркас хижины. Мама и Ойты пошли к молодым пышным елочкам, чтоб наломать лапника, а я пошел за водой. Признаюсь, что, подходя к темной чащобе, обступившей ручей, я пару раз останавливался и долго прислушивался. Во мне всё еще был силён испытанный вчера ужас. Вдруг из кустов на меня опять кто-нибудь кинется? Я попросил помощи у духов и нерешительно вошёл в заросли. В кустах я никого ни встретил, спокойно набрал воды и вернулся к стоянке, где мама и Ойты уже начали крыть шесты лапником.
Когда тени от деревьев начали удлиняться и от болота в степь потянулись нестройные вереницы куланов и сайгаков, хижина была готова. Ойты устало развалилась внутри, а мы с мамой стали развешивать на ветвях кедров полосы львиного мяса, ещё не до конца просохшего. Мама даже завела со мной какой-то разговор по житейским пустякам, но в её поведении ничего не изменилось: она по-прежнему избегала смотреть мне в лицо. А я продолжал молчать и обиженно дул губы.
Вечером Ойты позвала меня на ручей.
— Сходим вместе. А то у меня что-то ноги затекли. Надо пройтись, — сказала она. Мама подозрительно на неё посмотрела. Старуха положила свою сухую руку мне на плечо. — Пойдем, Сикохку.
Когда мы подошли к ручью и я наклонился, чтобы зачерпнуть воды, Ойты остановила меня.
— Подожди, мальчик, успеешь. — Её холодный голос несколько напугал меня. Я торопливо поднялся с колен. — Когда ты ходил за болото, — начала она, — твоя мать взобралась вверх по склону и стала следить за тобой. Потом она позвала меня. Как ни болят мои ноги, но я, заметив страх в её глазах, последовала за ней. И знаешь, что мы увидели?
Я заморгал глазами. Коленки мои затряслись. Неужели я вёл себя неправильно, как-то не подобающе... Или, быть может, нарушил какой-нибудь запрет, сам того не зная. У меня затряслись поджилки. Но Ойты вновь положила руку мне на плечо.
— Я много пожила, много видела, но такого... я даже не слышала ни о чем подобном... Мы с твоей мамой сильно перепугались. Но я-то, поразмыслив, кое-что поняла, а вот бедная Кья-па... Она напугана, ты уж её прости. Она теперь не знает как ей себя вести в твоем присутствии. Будь терпелив. Не каждой матери случается застать своего ребенка за таким занятием. Хе-хе-хе! — её смех вернул мне самообладание. Я улыбнулся в ответ.
— Значит, вы всё видели? — дрожащим голосом спросил я, и Ойты кивнула.
— Ладно. Набирай воду, да пойдем назад. Не нужно лишний раз заставлять маму волноваться. — Когда мы вышли из кустов и подходили к хижине, около которой у разведенного костра сидела мама, Ойты наклонившись к моему уху, прошептала. — Старшие братья недолюбливают людей, но тебе, похоже, удалось развеять их опасения!
Когда мы подошли, мама указала нам рукой вверх по склону. Мы глянули туда и недоуменно раскрыли рты. Наша Со бежала среди мелкой поросли и нюхала землю. Она то припадала на задние лапы, то снова вскакивала и начинала крутиться по кустам. Мы, ничего не понимая, следили за ней. Я позвал собаку, но Со лишь заскулила и опять закружилась вокруг себя. Потом присела и завыла, грустно и протяжно, будто стонет кто. Затем снова немного пробежалась, опять присела. Над распадком вновь зазвучал тоскливый вой.
— Это она расплачивается за свою жадность: так объелась вчера, что теперь всё вылезает у неё с обратной стороны! — закричала Ойты, засмеялась, захлопала ладонями по бедрам. — Это ж надо так... Хе-хе-хе! — За старухой засмеялись и мы с мамой: смеялись долго, надрывно, до боли в животе.
И сразу все встало на свои места. Отчуждение, возникшее днем между мамой и мной, рассеялось как дым в ясном небе: мама больше не отводила глаза, когда я на неё смотрел, говорила безумолку, точно сорока трещала.
Когда стало темнеть, мы поели, а затем я первым отправился в новое жилище, где и растянулся на мягкой подстилке. Всё ещё болели ребра: видно, правду, говорила Ойты, что они треснули при падении. От чего-то не спалось. Я крутился с боку на бок, никак не мог лечь удобно: то голова слишком низко, то ноги затекают. Прошло довольно много времени, когда снаружи до меня донеслись голоса матери и старой Ойты. Я хотел-было выйти к ним, но услышанные мной слова, произнесенные Ойты, заставили меня остаться на месте. Она говорила обо мне.
