| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Толмача сюда.
Мода говорить голландским или немецким наречием не вышла пока за пределы царского двора. Из чужих языков в России лучше всего знают татарский. С турками (или их рабами) на нем тоже можно объясниться.
— Ефим! Объяви, а кто не знает по-русски — пусть толмач переведет, что я им всем даю волю. Кто хочет остаться с нами, в нестроевой команде или в рабочей слободке под Богородицком, тех будем кормить по солдатскому рациону. Остальных угощаем сегодня, перевозим на берег — и прощай.
— Господин бригадир, пропадут же! Куда им идти?!
— Их дело. Вижу, ты хочешь всех забрать...
— А что плохого?
— Из одной неволи — в другую... Сами пускай решают. Мне надо за себя долг отдать.
— О чем ты, Александр Иваныч? Какой долг, кому?
— Хрен его знает, кому. Богу, наверно. Делай, как я сказал!
— Будет исполнено!
Звон железа заставил меня обернуться. Только что закованный турок — судя по холеной бороде, не рядовой матрос, — бросившись ниц в нескольких шагах, что-то кричал по-своему.
— Чего ему надо? Ну-ка, переведи.
— Господин бригадир, он хочет сказать русскому паше... Виноват — вам хочет сказать что-то важное по военной части.
— Пусть говорит.
— Он просит его расковать и отпустить на волю за это.
— Не на турецком базаре, чтобы торговаться. Заслужит — отпущу, соврет — голова с плеч. Ну?!
Пленный, спеша и спотыкаясь, заговорил — толмач переспросил, не поняв сразу. Повернулся ко мне:
— Караван ластовых судов идет из Очакова, с осадной артиллерией. Они ее под Каменный Затон везли, да казачий атаман похвалился крепость без пушек взять, хитростью. Так что теперь на полпути где-то...
— Стой. Ефим, пошли человека за Шепелевым, пусть к моему шатру приходит. Этого я забираю.
Степан Шепелев — один из тех гвардейских офицеров, что достались мне по государеву указу после Лесной, из гошпитали. Он получил две пули в лицо: одна выбила правый глаз, другая изуродовала нос, — но выжил, сохранил боевой дух и не превратился в калеку. Должность полкового квартирмейстера пришлась ему впору. Напомню, что на квартирмейстерской части лежит не только забота об организации маршей и размещении войск, но еще изучение местности, составление карт, засылка лазутчиков и допрос пленных. Бывает, что человек с каким-либо физическим недостатком настолько стремится взять реванш над природой и доказать свою годность, что оставляет здоровых соперников далеко за флагом. А при допросах внешность Степана явно служила преимуществом: с таким лицом дыба не нужна, глянешь на допросчика — сразу язык развязывается.
Слова моего турка подтвердили другие. Для вящего соблазна, еще и провиант вместе с пушками. Три дня назад караван находился у кызыкерманских развалин. Сто тридцать верст вниз по реке.
Осадный парк, будучи захвачен, мог однозначно решить в нашу пользу дело о возвращении Каменного Затона и разрушить дальнейшие неприятельские планы. Конечно, у султана достаточно артиллерии помимо этой, но как скоро ее смогут собрать и доставить? Потерянное время невосполнимо. Зима в степи бывает весьма суровой, море Азовское замерзает на три или четыре месяца. Погубить армию здесь легко. Скорее всего, оказавшись перед опасностью затянуть осаду Азова до глубокой осени, османы отложат ее на будущий год.
Не будь у меня речных судов, не стоило даже пытаться. Четыре дня марша до Кызыкермана. Турки успеют увезти пушки в безопасное место или укрыть за надежными укреплениями. Но на лодках пехота обретает подвижность, недоступную даже кавалерии. Если грести в три перемены, да по течению, и продолжать движение ночью...
Да! Атаковать надо завтра. Известие о сегодняшней баталии они получат вечером, и за ночь ничего предпринять не успеют. По словам казаков, на левом берегу всего три или четыре удобных места для выгрузки тяжестей: проскочить их в темноте опасности нет. К тому же, ночь будет лунная. Я решился. Еще до полудня флотилия оставила остров.
Спирька разбудил меня, как было приказано, с первыми признаками рассвета. Извилистая цепочка фонарей на мачтах уходила в легкий туман: рулевым приказано было держаться строго в кильватер. Утомленные солдаты гребли вполсилы. Ночью быстрее нельзя. Казак-лоцман размеренно вонзал в воду шест, чтобы нам не наскочить на мель ненароком. Когда туман растаял под солнцем, колонна остановилась, поджидая отставших. Посланные вперед под образом запорожцев разведчики вернулись и доложили о неприятеле. Скоропоспешный военный совет собрался на палубе скампавеи.
— Преимущество в артиллерии у нас: турецкие осадные пушки не монтированы на судах, лежат мертвым грузом, — отстаивал свое мнение секунд-майор Непогодин, — Можно их захватить с воды, и незачем лезть на сушу драться с янычарами!
— Кабы суда посреди реки на якорях стояли, все бы с тобой согласились! — спорил Мордвинов. — Они ж у самого берега — турки их приткнут прямо к земле, как только нас увидят, и что получим? Те же янычары заберутся на них, и вот она, рукопашная с превосходящим неприятелем! Для ружейного огня никакого удобства нету, всё закрыто. Атаковать с воды корабельную стоянку — чистая гибель, по берегу надо заходить!
— При таком численном превосходстве неприятеля атаковать его с решительными намерениями нельзя с никоторой стороны. — Хладнокровно рассуждал подполковник Вюрц, из московских немцев. — Лучшее, что можно сделать, это разбить ластовые суда артиллерийским огнем в упор или забросить на них зажигательные снаряды. Пушки и ядра туркам придется поднимать со дна, а запасы пороха трудно возобновимы. Две-три недели мы выиграем.
Я слушал дебаты, одновременно разглядывая подробную карту днепровских берегов, коей обязан трудам Шепелева и учеников офицерской школы, все прошлое лето выезжавших на топографические съемки под видом казаков.
— Смотрите сюда. Вот эта луговина очень удобна для боя, а высаживаться можно здесь, выше по течению. У берега камыши, но узкой полосой. Не помешают. Численное превосходство турок умеренное: как уверяют языки, Измаил-паша увел большую часть войска к Каменному Затону. Сейчас он на полдороге. Так что против двух с половиной тысяч наших егерей неприятель имеет тысяч пятнадцать, половина — обозники, как обычно. Считая только бойцов, получим примерно три к одному. Совсем не страшно.
Можно еще улучшить эту пропорцию. На судах оставим канониров и по две пары гребцов, чтобы спустились к турецкому лагерю и корабельной стоянке, стали против них и обстреляли. Тогда часть турок останется у шатров и на берегу, полагаю — от трети до половины. Сможем мы остальных опрокинуть?
— Без сомнения, Александр Иваныч! Опрокинем и истребим!
— Сможем, господин бригадир, если не помешают непредвиденные случайности. Не слишком ли опасно отправлять лодки вниз? При неудаче десанту некуда будет ретироваться.
— Неудачи быть не должно. Но давайте оставим половину судов на месте высадки — те, на которых нет пушек. В случае конфузии этого хватит. А ты, Федор, что думаешь?
— Осилим, если высадимся без помех. Главное, передовому батальону стать в строй до контратаки турок.
— Вот ты с первым батальоном и пойдешь. Диспозиция следующая...
Я слишком оптимистично оценил численность турецких войск, раза в полтора оную преуменьшив. Но настоящих янычар, которых только и следовало принимать всерьез, оказалась малая часть среди толпы иррегулярных башибузуков. Вообще, европейские описания баталий с турками часто вводят в заблуждение относительно их воинских качеств. Громадная империя, раскинувшаяся в трех частях света, не могла бы ни возникнуть, ни существовать без достойной армии. Педантам, презирающим слуг султана за то, что они строем не ходят, рекомендую встретиться с ними в бою. Когда поляки и цесарцы объявляли, бывало, о победах над неприятелем, превосходящим в четыре или пять раз, обыкновенно забывали упомянуть, что большую часть сих 'бесчисленных турецких полчищ' составляли погонщики мулов. Обоз у османов часто обширнее самой армии, либо по меньшей мере равняется ей. Правда, войска могут очень различаться по боевым способностям: ополчения, набираемые султаном во время войны, мало пригодны для правильной баталии, хотя иногда бывают неплохи в рукопашной. Иное дело — янычары и спахии. Сии отборные и прирожденные воины оружием всех видов владеют лучше европейских солдат, а в храбрости никому не уступят. Присущий магометанской религии фатализм пронизывает их отношение к жизни и смерти. Соглашусь, что слабое место магометан — отсутствие правильного строя, это мешает им маневрировать в бою. Но чрезмерно жесткий строй, присущий регулярным армиям, тоже не всегда уместен — сие зависит от обстоятельств.
Наше построение, по условиям местности, было не совсем обычным. Старый, испытанный и надежный Тульский полк я развернул в одну четырехшереножную линию, а сводный батальон, составленный из егерских рот других полков, поставил в каре за левым флангом, обращенным к степи. Дрейфующие по Днепру канонерки поддерживали правый фланг, упирающийся в реку. Впервые (и с великим успехом) новые гаубичные бомбы использовались против пехоты.
Конечно, наибольшие потери причинили неприятелю егеря. С четкостью хорошо отлаженного механизма — одна шеренга стреляет, три перезаряжают — на дистанции, почти недоступной для ответного огня, они хладнокровно и деловито сеяли смерть. Но с каждым звуком гаубичного выстрела турки косились влево, откуда с жутким визгом, переходящим в вой, приближалась черная точка, выбирающая очередные жертвы. Канонирам сказано было припасов не жалеть. Вражеская толпа представляла достаточно обширную цель, чтобы даже с воды не давать промаха. Мужество неприятельское сокрушалось сим обстрелом еще сильнее, нежели плоть, и его хватило ненадолго.
На дальнем от реки фланге, куда бомбы не долетали, бой долго колебался на шаткой грани. Пользуясь многочисленностью, османы охватили нашу слишком короткую линию и попали под огонь каре, поставленного на этот случай. Правда, я ожидал здесь атаки кавалерии, но, против всякого вероятия, у турок ее совсем не оказалось: Измаил-паша, видимо, забрал спахиев с собой. Только ногайские всадники крутились вдалеке, не подставляясь под выстрелы. Как только винтовочный огонь ослабевал, янычары шли в атаку, и несколько раз были близки к успеху. В конце концов, их силы иссякли, и они отступили — даже не к лагерю своему, а прямо в степь.
Теперь — вперед! Сдвоив ряды и сверкая остриями багинетов, линия двинулась к шатрам, белевшим через редкий кустарник верстах в полутора. Они нам достались без сопротивления, трудность состояла лишь в том, чтобы не пустить солдат грабить. Я пригрозил лично застрелить каждого сукина сына, который самовольно выйдет из строя. Это подействовало. Все знали мою щепетильность в исполнении обещаний. Еще сотня, другая саженей — и вот он, берег! Груженые барки и кочермы не успели сняться с якорей, наши чайки с трехфунтовыми пушками стерегут фарватер. Успех самый полный, какой только можно вообразить — исключительно благодаря тому, что до вчерашнего дня немногочисленную русскую флотилию враги вообще в расчет не брали, разделили свои силы и расположились на Днепре беспечно, как на Босфоре. Будь у них укрепленный лагерь и береговая батарея — ровно ничего бы у меня не вышло.
Дело еще не окончено. Множество турок, прижатых к реке, укрылось на судах. Можно, разумеется, с ними покончить при помощи артиллерии, только мне сей караван нужен целым. Найдись непримиримый янычарский ага, желающий испортить победу гяурам — лучшее, что он мог бы придумать, это поджечь или затопить его. Кстати, если вражеские корабельщики вздумают разом отойти от берега и пробиваться в Очаков, большинству это удастся: мы не сумеем остановить всех.
Требую пленных. Их мало, большая часть с ранениями в ноги: остальные сумели убежать от медленно наступающей пехоты. Выбираю своим посланцем важного старика в зеленой чалме, похоже — духовное лицо, вроде полкового священника. Мои условия предельно просты. Кто хочет — пусть уходит, остальным смерть. Опираясь на нашего толмача, мулла хромает по берегу, выкрикивая хорошо поставленным голосом соблазнительный призыв к миру. Странная парочка, обнявшись как влюбленные содомиты, бредет все дальше вдоль линии судов, и за спиной ее начинается движение. Сначала немногие (самые смелые или самые трусливые?) выбираются на сушу, оглядываются на грозных егерей и беспрепятственно ускользают к далеким холмам, где скачут ногаи. Их пример вдохновляет остальных: вот уже целые толпы сыплются в воду, лезут вверх по склону, бегут тяжелой рысью под смех и улюлюканье солдат...
— Стой! А этих не выпускать!
Гребцы, из турецких христиан, поддались общему потоку. Объясняю, что угроза смерти их не касается, и соглашение — тоже, ибо я с ними не воюю. Пусть остаются на месте. Без них у меня людей не хватит для управления судами.
Седобородый грек степенно подошел и поклонился в пояс, принимая на себя переговоры от имени корабельщиков. Жаль, что я так и не выучил греческий. Или турецкий. Не люблю говорить через толмача.
— Очаковские и аккерманские греки во имя Христа нижайше просят высокочтимого генерала не губить единоверцев и не принуждать их к службе: буде сие случится, турки потом жестоко отомстят несчастным. Если вам угодно забрать эти жалкие лодки, семьи владельцев будут обездолены: они бедные люди и добывают себе пропитание веслом и парусом.
— Мой чин — бригадир. Скажи ему... Нет, лучше спроси вот что: много они думали о Христе, когда везли турецкие пушки убивать русских? Теперь извольте то же самое делать для нас. Под страхом, если не хотите по совести.
— Он говорит, что их заставили...
— Так я тоже заставлю. Если это оправдание годится для меня, сойдет и для Измаил-паши. Нечего отлынивать. Кто через два часа не будет готов к походу — накажу. И пусть примут солдат на борт. Это чтоб мысли нехорошие не возникали.
В гробу я видал таких единоверцев: вспомнили о православии, глядя в дуло русской фузеи. До конца кампании ни один из них не был отпущен, а все суда взяты на армию, перевозить амуницию и провиант. И то еще перевозочных средств не хватало.
МЕЧТЫ О КРЫМЕ
— Петр Матвеевич, осмелюсь предположить: сколько бы мы ни наказывали ногаев, сие не возымеет действия. Хан Девлет Гирей не пожалеет об их разорении, только обрадуется, что злее будут. Для крымской знати они чужаки: кочевали за Волгой, калмыки выгнали — пришли в здешние степи. Крымцам покажется чувствителен только десант на полуостров, коий я давно предлагаю.
Апраксины состоят в свойстве с царской фамилией. Если бы государь Федор Алексеевич прожил дольше и оставил потомство, царем мог стать племянник моего собеседника. Любопытно, что было бы в этом случае с Петром? Однако братья и при нем высоко летают: один — казанский губернатор, другой — азовский, к тому же генерал-адмирал.
Обед был съеден, вино выпито. Обсуждение военных планов затянулось и успело всех утомить. Три недели назад, когда я прибыл с новообретенным осадным парком на Томаковский остров, а встревоженный моим рапортом граф Апраксин форсированными маршами спешил в Богородицк, все готовились к обложению Каменного Затона. Войска, с необходимыми приготовлениями и предосторожностями, подступили к крепости — но она оказалась пуста. Измаил-паша не стал ее защищать и отошел к Перекопу, разрушив все, что мог. Должен признать разумность сего решения: убогий земляной городок, способный вместить не более трех полков (с великой теснотой и неудобством) многочисленному корпусу не впору. В равной мере проигрышным оказалось бы положение турецкого генерала за пределами укреплений. Дело в том, что нижний Днепр был наш, вражеские провиантские запасы мы частью захватили, частью уничтожили, оставив единственную возможность снабжать войска — из Крыма, гужевым транспортом, верст за триста. Паша поступил в соответствии с европейской воинской наукой: не исключаю, что кто-то из окружения маркиза Дезальера, посла Людовика при султанском дворе, исполнял должность военного советника при турецком командующем.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
