...Когда он открыл глаза, повозка уже стояла на месте. Вокруг было по-вечернему темно. Высоко над головой в фиолетовом небе робко перемигивались первые звёзды. Стёпка не сразу вспомнил, где он, что с ним и почему он лежит не на диване в своей комнате, а в совершенно чужом месте, на жёстких досках и колючем сене, в одежде и обуви, укрытый тяжёлой шкурой с не очень приятным запахом... Ах да! Это же повозка пасечника! Это же всё на самом деле с ним приключилось, это был не сон! У него даже мурашки по спине побежали: ЭТО БЫЛ НЕ СОН!!! Он взаправду едет с гоблином в троллевой повозке выручать Ванеса из лап жестоких элль-фингов!
Вокруг угадывались тёмные громады высоченных елей. Пахло лесом и дымком от костра. Смакла забавно сопел, уткнувшись носом в свой мешок. Рядом с повозкой негромко переговаривались, стреляли в костре сучья, мирно фыркали лошади. Было очень тепло и очень спокойно.
Стёпка долго лежал, глядя на звёзды и прислушиваясь к убаюкивающему шёпоту леса. Вставать ему не хотелось. Хорошо было валяться на душистом сене, вдыхать полной грудью свежий лесной воздух, ни о чём не думать и ни о чём не беспокоиться.
Над ним чуть заметно дрогнула еловая лапа, на лицо посыпались сухие иголки. Стёпка смахнул их, напряг зрение... Некрупный зверёк размером едва ли больше белки смотрел на него сверху, притаившись в густой хвое. В его зелёных глазах мерцали отблески костра. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга, затем зверёк прикрыл глаза и беззвучно растворился во тьме, ушмыгнув наверх по стволу. Стёпка мог бы на что угодно поспорить, что разглядел на нём подпоясанный верёвкой кафтанчик и широкие шаровары. Так что не зверёк то был, а неведомый лесной житель. Леший, может быть, или какой-нибудь еловый гном.
Сухо хрустнула ветка под тяжёлыми сапогами, и над Стёпкой склонилась огненно-рыжая голова пасечника.
— Разбудили мы тебя? — прогудел тролль. — Не подымайся, лежи, лежи. Поспешать теперь некуда. На вот, глотни ещё чуток, не помешает, поди, — он поднёс к лицу знакомую флягу.
Стёпка сел, с наслаждением сделал несколько глотков, улыбнулся, хотел поблагодарить... и опять провалился в тёплые объятия сна. А тролль накрыл его медвежьей шкурой и вернулся к костру.
* * *
Утром Стёпка проснулся, как ему показалось, раньше всех. Он высунул голову из-под шкуры, приподнялся над бортом повозки, посмотрел сонным взглядом по сторонам, ничего интересного не увидел, зябко поёжился и опять нырнул в уютное тепло — досыпать. Солнце ещё не взошло, тролли спят, можно с полным правом понежиться. Хорошо, если всё путешествие пройдёт вот так — спокойно, мирно и безопасно. Приключения — это, конечно, здорово, но очень уж утомительно и нервотрёпно. Только в книжках главным героям не сидится на месте и они с безголовым восторгом пускаются во всевозможные погони, поиски, смертельно опасные поединки и всякие битвы до полного уничтожения врага. А в настоящей жизни, между прочим, хочется просто лежать, пригревшись под тяжёлой медвежьей шкурой, и не забивать себе голову всякой-разной героической чепухой. Вот так — и ничуть ему за такие мысли не было стыдно, потому что он же всё-таки был не герой какой-нибудь без страха, но с заскоком, а обыкновенный мальчишка, пусть даже и из другого измерения, пусть даже и почти демон.
Ему было так хорошо, что он опять задремал, правда, уже ненадолго. Когда он уговорил себя выбраться всё же из повозки, заспанные, отчаянно зевающие тролли вяло собирали разбросанные вокруг костра вещи. И Стёпка догадался, что минувшей ночью тролли славно отметили первый день путешествия. Неусвистайло ещё спал, лежал под своей повозкой большой грудой, вольно раскинув могучие руки и ноги.
Было прохладно, над землёй висел редкий туман, утренняя сырая свежесть неприятно пробиралась под рубашку, заставляя зябко ёжиться и потирать голые руки. Тёплая кофта бы сейчас совсем не помешала, но чего нет, того нет. А доставать плащ из котомки было лень. Стёпка зевнул, потом огляделся — уже осмысленнее. Пять повозок, одна другой больше, стояли кругом посреди обширной поляны. Высоченные ели с замшелыми стволами тихо клонили к земле тяжёлые разлапистые ветви. Над деловито потрескивающим костерком висел на бревне большой закопченный котелок без крышки.
Молодой незнакомый тайгарь с широким добродушным лицом протиснулся между повозок и, приветливо кивнув Стёпке, вылил в котелок воду из берестяного ведра. Стёпка понял, что где-то рядом есть ручей или родник, пролез под повозкой и побрёл по едва заметной тропинке. Никто его не окликнул, никто не посмотрел вслед: он был здесь сам по себе и мог поступать по собственному разумению. Мог даже просто забрать вещи и уйти, куда глаза глядят. И от этого на душе у него было чуточку тревожно и в груди что-то приятно холодело. Что ни говори, а быть взрослым и самостоятельным — это здорово!
По крутой каменистой тропинке он спустился на дно небольшой ложбины, где протекал — так и есть! — живой говорливый ручеёк. Стёпка присел на торчащий из земли корень, огляделся и невольно замер. Вокруг было тихо, сумрачно и очень таинственно. Лес словно застыл в ожидании; ели смыкались высоко над головой тяжёлым узорчатым куполом, сквозь который едва виднелось светлеющее небо. Вековые неохватные стволы, седые камни, туман над водой, холодный утренний воздух, в котором глохнут все звуки... И ни души вокруг, даже птицы примолкли. Так и кажется, что сейчас выйдет из чащобы древний-предревний колдун с магическим посохом или промелькнёт на белоснежном единороге гибкий зеленоглазый эльф... Или подкрадётся сзади заскорузлый онт... Стёпка даже оглянулся невольно, но никто к нему пока не подкрадывался.
С трудом стряхнув наваждение, он сполоснул в прозрачной ледяной воде руки и лицо, потом осторожно, чтобы не застудить зубы, напился из сложенных ладоней. Холодная вода слегка отдавала железом. Но всё равно было очень вкусно! А потом до него дошло, что он видит в ручье своё отражение. Его это обрадовало: выходит, не совсем он бесплотное создание. Вода — это вам не глупое колдовское зеркало, она знает, кого отражать. После внимательного разглядывания он с радостью убедился, что лицо его ничуть не изменилось, зрачки не сделались вертикальными, рога на голове не выросли, и кожа цвет не поменяла. Так что даже если где-то в глубине души он и являлся взаправдашним демоном какого-то там периода, разглядеть в нём это демонство было довольно трудно, почти невозможно. Конечно, если ты не маг или не чародей.
Шлёп, шлёп, шлёп...
Сначала Стёпка решил, что ему послышалось. Но, подняв глаза, увидел, что нет, не послышалось. По ручью брёл, шумно расплёскивая воду, полуголый, скукоженный от холода мужичок с лохматой, давно не стриженной головой и торчащей во все стороны бородой зеленоватого цвета. "Утопленник!" — испугался сначала Стёпка, затем, присмотревшись, понял, что нет, живой, но весь синий, и кожа в зябких пупырышках, каких, вроде бы, у утопленников не бывает.
— Куды же я, а? Иде же ж обронил-то, а? — уныло бормотал мужичок себе под нос, придерживая одной рукой спадающие мокрые порты, а другой то и дело шаря по дну ручья. — Экая, братец ты мой раскисший, переболотина! — и снова: шлёп! шлёп! шлёп!
Он остановился напротив сидящего на корточках Степана, глянул на него ясным синим глазом, протяжно зевнул — Стёпке показалось, что у него во рту, за зубами, плеснула вода, — и спросил, легко и просто, как у давнишнего знакомца:
— Мабуть, хошь ты видал? У тебя-то, слышь, глаза позорче моённых будут.
— Кого видал? — опешил Стёпка.
— Да энтого самого! — булькнул мужичок. Нет, у него взаправду полон рот воды! Грудь у мужичка была впалая, а живот, наоборот, заметно выдавался вперёд. — Ключ я здеся обронил родниковый. И отыскать николь не могу, экая закись-перекись! А мне без его руками копать штоль, персты о каменья и коренья обдирать? Нет на то моевонного согласия!
— Не видел я никакого ключа, — промямлил Стёпка, не совсем понимая, о чём, собственно, идёт речь. И вдруг приметил, как в воде у самого берега что-то льдисто блеснуло серебром.
— А вон там, за плоским камнем, не он лежит?
— Иде? — встрепенулся мужичок. — Ужели? Глянь-ко, и впрямь лежит! Отыскался родимый!.. Ну, агромадное тебе спасибо, мил человек! Выручил ты меня, право слово, уж так выручил!..
Он бережно сполоснул ключ, оказавшийся при ближайшем рассмотрении обычным маленьким совочком. Только сделанным, похоже, из настоящего серебра.
— Бочага, — пропел с прибулькиванием мужичок, протягивая руку.
— Стеслав, — сказал Стёпка. Ладонь у Бочаги была холодная и мокрая, как лягушка.
— Ласковое имечко, — улыбнулся мужичок. — И ликом ты, Стеславушка, чист и светел. Медовухой увеселиться не желаешь?
— Не, — растерялся Стёпка. — Я это... Не пью.
— А я пью, — грустно признался Бочага. — И этак, поверишь ли, пью! До полного в очах потемнения. Ключ вот утерял...
— А вы не пейте, — наивно предложил Стёпка и сам смешался, сообразив, что сказал глупо и по-детски.
— Дык как же мне её не пить, ежели она, окаянная, сама в горло так и льётся, — хрипло рассмеялся Бочага. — Так, понимашь, и текёть, закрути её напрочь в гнилые омута!.. Ну, коли ты у нас такой непьюшшый, прими тады в благодарность от меня угощение. Не побрезгай, Стеславушка, не обидь старика отказом.
Он, не глядя, запустил руку в ручей и выхватил из воды огромную рыбину с хищной мордой и багряными плавниками. Размером она была чуть ли не со Стёпку. Она покорно висела в руке Бочаги, одышливо шевеля жабрами. Никак такая большая рыбина не могла плавать в мелком лесном ручье, в котором и воды-то едва по щиколотку. И, однако же, вот она!
— Хватай покрепче, — велел Бочага. — Гостинец мой тебе. Запечь его, да с лучком, да с травками... Язык проглотишь и добавы потребуешь. Такого знатного тальменя и князю на стол не зазорно поднести.
Стёпка опасливо и неловко ухватил рыбу обеими руками и тут же чуть не выронил: тяжело! Тальмень сразу затрепыхался, упруго выгибаясь и шлёпая мокрым красным хвостом по ногам.
— Но-но, не бузи! — прикрикнул на него Бочага больше для порядка, подмигнул по-свойски Степану и похлюпал прочь.
Стёпка стоял в обнимку с холодной скользкой рыбиной и не знал, что делать. Зачем ему этот тальмень (или таймень), куда он его денет? Дурацкая какая-то ситуация. И не откажешься никак — подарок всё-таки.
— Это... А нельзя мне его отпустить? — крикнул он в спину уходящему Бочаге.
Тот оглянулся, поддёрнул порты, переспросил:
— Кого отпустить?
— Тальменя, — сказал Стёпка, с трудом удерживая затрепыхавшуюся с удвоенной силой рыбину.
— Почто?
Стёпка пожал плечами:
— Так. Жалко же его... это... запекать. Пусть лучше плавает.
— А и отпусти, — весело и легко согласился Бочага.
Стёпка разжал руки. Тальмень с шумом обрушился в ручей, сверкнул чешуёй, извернулся... и скрылся в глубине, которой здесь и в помине не было. Чудеса!
— Экое, однакось, диво, — булькнул Бочага. — Рыбицу пожалел. Тварь безмозглую и ни на что окромя ухи не годную. Ты, Стеславушка, не из нашенских ли часом будешь? — он прижмурился и цепко оглядел Стёпку с ног до головы, — Обличьем, вроде, не шибко схож... Остался ты таперича без гостинца. А и ладно, не горюй. В другой раз тады угощу тебя, да уж как угощу-то!
— Да мне и не надо ничего, — стал отказываться Стёпка.
— Нонеча не надоть, а опосля, глядишь, и спонадобится, — глубокомысленно заметил Бочага. — Угощу, слово моё верное, — он прижмурился одним глазом, подтянул порты и побрёл по ручью туда, откуда пришёл. Ключ он бережно прижимал к груди.
— Свидимся ишшо, помяни моё слово, Стеслав! Свидимся, мне то ведомо!
Он ушёл и вновь стало тихо. Вот так. Не обмануло, получается, Стёпку предчувствие, имелись в этом лесу и тайны и удивительные обитатели. О том, что вместо добродушного Бочаги на него мог набрести кто-нибудь пострашнее, медведь, например, или оголодавший волколак, Стёпка старался не думать. Ведь не набрёл же.
Он с трудом смыл с рук липкую чешую и, постояв над ручьём ещё с минуту, тихонько пошёл назад.
* * *
У костра было шумно и весело. Все, кроме Смаклы, уже проснулись и встали. Мужики дружно черпали что-то горячее и дымящееся из котелка, с наслаждением прихлёбывали, черпали ещё, крякали, вытирая потные лица... Вид все имели помятый и растрёпанный, видимо, увеселялись прошедшей ночью от души и не одной только медовухой.
Неусвистайло усадил Стёпку рядом с собой, сунул в руку тяжёлую деревянную миску с мёдом, большой ломоть белого хлеба, спросил:
— Заварухи хлебнёшь?
Все засмеялись, а Стёпка недоверчиво покосился на котелок:
— А что это такое?
Тролль удивлённо пошевелил бровями, затем пояснил:
— Питиё горячее на лесных травах да на кореньях. Оченно пользительное, особливо ежели с похмелья. Голову враз просветляет. Ты хлебни, хлебни. И жажду утолишь и силов прибавится. Цельный день ить придётся по ухабам трястись.
Стёпка осторожно отхлебнул и ему понравилось. Это был просто такой местный чай. Только без сахара. Вместо сахара здесь использовали мёд. И Стёпка его тоже очень хорошо использовал. Всю миску умял, весь хлеб и две кружки заварухи.
— Ты, Стеслав, часом не рыбу ли в ручье промышлял? — спросил широкий седоусый тролль с румяным лицом и серьгой в ухе. — Порты эвон все в чешуе.
Тролля звали, как Стёпка уже знал, очень забавно: дядько Сушиболото. А тролли, которых Стёпка видел в Предмостье с весским дружинником, были его сыновьями и звали их Перечуй и Догайда.
Все с ожиданием смотрели на него, знали, конечно, что в здешнем ручье рыбы отродясь не бывало. Стёпка отодрал от штанины прилипшие чешуйки и рассказал о встрече с Бочагой.
— Давненько я его не видал, — заметил Неусвистайло. — С запрошлого, почитай, лета.
— Он водяной? — спросил Стёпка.
— Какой из него водяной! — захохотал Сушиболото. — Какой водяной! Родниковый пастух он, родничник по-нашенскому! Прежде-то он в Лишаихе обретался, за рыбой присматривал, бобров оберегал, а опосля, известная петрушка, выпивать крепко начал. Ну в глухомань его и затянуло, с лешими колобродить на болотах. Пропащая душа, но не злая ни с какого боку. Завсегда подмогнёт, и пакостей никто от него ни разу не видал. Наш мужик, в обчем, таёжный.
— А ключ ему зачем?
— Родникам лесным путь наверх отворять, ручьям русла чистить.
— А он его потерял, — с укоризной сказал Стёпка.
Неусвистайло усмехнулся в рыжие усы, шумно отхлебнул из огромной деревянной кружки:
— Не терял он его. А ежели бы и потерял, в ручье-то зараз отыскал даже бы и не глядя. Это он тебя, Стеслав, проверить захотел. Что ты за человек, не жадный ли до чужого добра, не гнилой ли внутрях. Приметил тебя у воды, и проверил. Ты на него обиду не держи. Не со зла он. Жизнь у нас ноне такая, что не каждому верить можно и надобно.
Стёпка пожал плечами. Обижаться на добродушного Бочагу он и не думал. Глупо было обижаться. Плохих людей, как он уже успел убедиться, здесь хватало. А как определить, каков из себя человек, не проверив его?
