Стать частью такого благого дела — честь, но я в героя я наигралась еще у Сеймуров, и теперь с ку больше радостью предпочла бы проворачивать авантюры на Черном Рынке, чем строить из себя волшебницу-спасительницу.
А вот глаза Арланда горели, когда он слушал о том, во что нам предстоит ввязаться. Точнее, во что мы уже ввязаны. Вся эта морока со справедливостью, помощью угнетенным — это то, без чего он себя больше не представлял. Как я узнала чуть позже, он уже давно помогал Рэмолу с этим делом про бешенство, с тех пор, как обнаружил яд на фабриках. Он стал глазами и ушами серафима на Черном Рынке, искал источник зараженных ингредиентов, которые наводнили прилавки таким количеством, будто кто-то специально разводил бешеных магических существ.
Возможно, услышь я обо всем этом в другой день, я бы восприняла все не так пессимистично и не раскрасила бы предстоящую мне миссию в черный цвет самопожертвования... Но это ведь была моя свадьба! Даже после того, как Арланд сказал, что мне предстоит уехать, я не знала, что дела настолько плохи: что день свадьбы может стать последним днем, когда я вижу его и всех остальных своих друзей живыми и здоровыми.
По плану мы с Арландом должны были сесть в повозку и, соврав всем про свадебное путешествие, уехать в глухие леса леннайев на востоке. Там уже ждали знакомые серафима, которые обещали дать мне укрытие.
В этом лесном поселении мне предстояло продолжить борьбу с эпидемией. Все нелюди в округе стараниями серафима уже знали о том, что я могу исцелять, — пусть даже пока сама не понимала, как именно. И младшие нелюди не собирались упускать возможность вылечиться, пока их припадки ярости не превратились в необратимое безумие.
Встретить нас должны были в самой чаще, и мы продвигались к ней уже вторые сутки. Идти дальше становилось все тяжелее и тяжелее, лес густел, деревья и кустарники разрастались, образовывая непроходимые заросли. Огромные взрывающие землю корни деревьев изгибались опасными петлями, о которые можно было легко споткнуться, почти за каждым кустом находился небольшой овраг, иногда приходилось обходить болотистые места — путь был непростой и утомительный.
Утомительный... для меня, после стольких месяцев городской жизни и ночевок в собственной кровати, это был настоящий ад! Даже любимый походный костюм казался мне неудобным и тесным после прекрасно сшитой одежды из дорогих мягких тканей. Ноги, давно не топтавшие острых камней, кочек и корней, болели, дыхание сбивалось, мне хотелось просто лечь на землю и уснуть.
— Мы можем остановиться и передохнуть, если хочешь, — предложил Арланд, когда я его догнала в очередном овраге.
— Если мы остановимся, я не смогу заставить себя идти, — призналась я, принимая руку инквизитора, помогающего мне выбраться.
— Граница должна быть уже близко, — чтобы, выбравшись, я по инерции не упала прямо на его грязную накидку, инквизитор придержал меня рукой. — В конце концов, не может этот лес быть бесконечным, да?
— Бэйр, ведьма с Великих равнин? — произнес кто-то звучным тягучим басом за спиной Арланда.
Инквизитор развернулся и выставил вперед горящую белым пламенем руку. Кречет, вставший между Арландом и темнотой, из которой донесся чужой голос, глухо зарычал, смотря на большой куст перед нами. За ним скрывался говоривший.
— Я — друг, — пробасил незнакомец.
Из-за кустов, ломая ветви тяжелыми копытами, выбрался гигантский кентавр.
Можно было догадаться, что мне снова придется иметь дело с этими существами. Но когда кентавр вошел в круг света от моего светляка, и я смогла разглядеть его получше, я поняла, что удивиться все-таки стоит.
Этот оказался значительно больше, чем те из группы, которую я встретила в Северном лесу. Черты лица у него были совершенно другие, не говоря уже о прочих отличиях.
Его шкура была золотистая, с длинной шерстью. Над широкими, с мое лицо, черными копытами распускались огромные вьющиеся щетки. В месте, где лошадиное тело перетекало в человеческое, шерсть была светлее, чем на всей лошадиной части, постепенно она редела и оставляла темную бронзовую кожу человеческого торса. Ниже локтей, линией вдоль кости у кентавра росли длинные волосы, похожие на щетки на копытах.
Лицо было почти как у леннайя. Большие глаза, уголки которых тянулись к вискам, смотрели нечеловеческим взглядом: невозможно было разобрать эмоции. Не было белков, только темнота, а в ней — кольцо ореховой радужки и узкий вертикальный зрачок. Волосы на голове были насыщенного землисто-коричневого цвета, многие пряди заплетены в косы.
За спиной у кентавра висел огромный тугой лук и колчан со стрелами.
— Мое имя — Дендегар. Я провожу Бэйр к нашему селению, — произнес кентавр со страшным акцентом, когда убедился, что Арланд передумал пускать в ход свои силы. — Можешь идти, — он обращался к инквизитору, но смотрел при этом на меня.
— Я должен убедиться, что Бэйр доберется до селения, — сказал Арланд.
— В селение можно только ведьме, — кентавр ответил не сразу, как будто он забыл, что должен сказать, и старательно вспоминал, хмурясь. — Наша Роща — запретное место для чужаков.
— Но он мой муж, может он пойти со мной? — спросила я, надеясь, что сердце у кентавров окажется хоть в половину человеческим. Если Арланд уйдет прямо сейчас, я этого не вынесу!
— Дайте нам хотя бы одну ночь: потом я уйду, — пообещал Арланд.
— Одна ночь, — произнес кентавр после недолгих раздумий. — Видеть дорогу нельзя, — он посмотрел на Арланда и закрыл себе глаза рукой. — Видеть дорогу нельзя.
— Хорошо... я завяжу глаза, — согласился инквизитор.
— Долго нам идти? — спросила я у кентавра, предвкушая близкий отдых.
Подумав, кентавр показал мне три пальца.
— Три часа?
Он помотал головой.
— Три дня!? — я ужаснулась.
Кентавр, не произнеся ни слова, развернулся и пошел куда-то, жестом приказав следовать за ним. Я завязала Арланду глаза своим шарфом, и повела его за кентавром, держа за руку.
Мысли о том, сколько еще нам предстоит идти, увеличили мою усталость втрое, и только мысли о том, что с Арландом я пробуду еще целых четыре дня, удерживали меня от того, чтобы не свалиться на землю. И еще одна ночь... хотя бы одна ночь у нас будет, прежде чем мы расстанемся.
Кречет, взволнованный появлением необыкновенного существа, кружил вокруг кентавра и обнюхивал его. Дендегар не обращал на пса никакого внимания, продолжая невозмутимо пробираться через кусты и перескакивать через овраги. Ему было проще преодолевать препятствия лесной чащи, поэтому мы с Арландом, который не мог видеть, куда идет, постоянно отставали. Один раз мы даже чуть не потеряли Дендегара из виду, но он вернулся, и мы продолжили путь.
За долгое время пути кентавр еще не раз так пропадал, а мы не раз отставали. Первый привал мы сделали только около трех часов следующего дня. Я сжалилась над Арландом, который тоже уже еле шел, просто упала на первую же кочку и больше не вставала. Даже никаких усилий не потребовалось, чтобы мгновенно уснуть и тем самым прекратить путь.
Меня разбудили, когда было уже темно. Как оказалось, Арланд заботливо перетащил меня на свою накидку, расстеленную прямо на земле: на ней мы с ним и проспали, благо терять ей было уже нечего.
Дендегар изловил дичи и зажарил ее на небольшом костерке: это и был наш завтрак. Пили мы оставшуюся во фляге Арланда святую воду.
После первого привала идти стало легче. На душе, впрочем, лучше не стало. Арланд, на чьих глазах все это время была повязка, пробовал шутить или завести непринужденный разговор, но мысли о том, что мне предстоит расстаться с ним, возможно, на долгие месяцы, мешала радоваться настоящему. Я готова была расплакаться, и разговоры у нас не клеились.
К третьему дню я почувствовала, что смиряюсь с предстоящим, душу сковало оцепенение. Мне не хотелось говорить, не хотелось думать и рассуждать, но зато и мучиться я перестала. Доселе пугающие мысли о будущем стали похожи на страницы старой книги: бумага затерта, слова зачитаны, и уже едва ли можно уловить смысл.
Четвертый день пути стал началом "оттепели". Три дня дорога по однообразной местности и однообразные мысли все-таки заставили меня заскучать, и я стала пытаться как-то развлечься. Я попробовала приставать с вопросами к Дендегару, но ничего не вышло: кентавр как будто поклялся за все время пути сказать только шесть слов. Их он и произнес — это было три "привал", когда надо было поспать, и три "вставайте" после каждого такого привала.
В итоге единственным развлечением стало наблюдение за Кречетом. Все путешествие он приставал к кентавру, кусал его за хвост, играл с бабками, лаял на него в шутку, приносил ему дичь, как дань сильнейшему. Дендегар на пса смотрел с недоумением, но мужественно молчал, только изредка отгонял молодого пса, чтобы тот не отгрыз ему хвост.
Примерно в девять вечера четвертого дня мы неожиданно вышли к высокому забору из толстых неотесанных кольев. Лес примыкал к ним вплотную, как будто деревья пытались пробраться за ограду, и из-за этого казалось, что забор, как и лес, вырос здесь естественным образом. Если бы не ворота и факелы возле них, можно было пройти мимо, ничего не заметив.
Я и в самом деле уже настолько отчаялась увидеть посреди леса признаки цивилизации, что на забор не обратила никакого внимания, подумав, что это очередные заросли. Но Дендегар остановил меня своим седьмым и самым долгожданным словом "пришли".
Наш проводник крикнул что-то на незнакомом мне языке, и ворота открыли изнутри два других кентавра. Мы вошли внутрь.
В селении было еще темнее, чем в лесу: это из-за странной породы деревьев, рассаженной здесь повсюду. Широкие почти плоские кроны укрывали шатры от солнечного света.
Но, несмотря на темноту, я с первого взгляда поняла, что представшее передо мной селение огромно. У каждого из первых шатров, которые я могла различить в темноте, стоял на шесте факел. Чем дальше были шатры, тем мельче были огоньки находящихся возле них факелов... тех из них, которые мерцали вдалеке едва заметными точками, было больше нескольких сотен.
Между шатрами я заметила несколько кентавров. Видимо, они были обеспокоены криками сторожевых и вышли из шатров посмотреть, что же произошло, но подходить к нам, пришельцам, не решались.
Дендегар без лишних слов и объяснений провел нас с Арландом по деревне, где возле колодца был поставлен отдельный шатер со всеми необходимыми человеку вещами. Видимо, меня ждали и к моему приходу тут подготовились.
Мой шатер был таким же огромном, как и прочие, и напоминал скорее дом с тремя комнатами по шесть-семь квадратных метров, разделенными пологами.
В одной из них, где находилась лежанка из сенного матраса и шкур, стоял так же сундук и шкаф с полками. В другой комнате стоял высокий длинный стол, похожий на операционный, так же шкаф и другой стол, более напоминающий письменный, за которым мне предстояло работать. В третьей комнате находилась большая старая кадка, которая была призвана заменять мне ванну, и столик, на котором располагался умывальник.
Осмотрев все это, я поблагодарила Дендегара за всех кентавров, которые приготовили для меня эту роскошь: оставалось только догадываться, как они достали в лесу эту мебель.
Мой проводник отреагировал, как и всегда, сдержанно:
— Одна ночь. Завтра он уйдет, — напомнил он, после закрыл полог и оставил нас с Арландом и Кречетом одних. Только сейчас я смогла развязать инквизитору глаза.
Первые минуты он усиленно моргал, так как отучился видеть за эти дни, но вскоре пришел в себя и стал осматривать мое жилище.
— А все не так плохо, — заметил он, пройдясь по комнатам. — Не хуже, чем в домике твоей матери.
Мне мало верилось в то, что путь закончился: с момента, как я была в лесу, до момента, когда из моего нового жилища ушел Дендегар, прошло всего несколько минут. Я скорее по инерции, чем осознанно, я принялась обустраиваться, раскладывать одежду по шкафам и сундукам.
Пока я выуживала из бесконечной сумки свои вещи, Арланд наполнял бадью водой из колодца неподалеку. Я ее нагрела, и мы смогли смыть с себя слои грязи, которыми покрылись в лесу.
В ванне, в горячей воде, с килограммом мыла и литрами шампуней, я, наконец, почувствовала себя человеком, впервые за все эти дни. Просто удивительно, как возвращает к жизни простая возможность вымыться!
Арланд тоже заметно ожил после ванны. В лесу, в такой непроходимой глуши ему было незачем опасаться загадочных монахов, и поэтому он позволил себе немного расслабиться: нужно было видеть его счастливое лицо, когда он, наконец, смог сбросить с себя ненавистные, уже затвердевшие от грязи вещи.
Лежанка, представляющая собой матрас из сена, была застелена теплыми и мягкими на вид шкурами... Нам было не до того, чтобы думать о том, насколько чистоплотно будет ложиться на них голым телом. Несколько дней ночевок на земле превращали любое место, где можно полежать, не наткнувшись лбом на острый камень, в царское ложе.
Кречет улегся рядом так, чтобы быть границей между входом в шатер и нашей лежанкой. Пес, как и всегда, стерег наш покой.
Хотя покой — это не то слово, которым можно было описать нашу последнюю ночь. Заснули мы только под утро, когда сил не было уже даже на то, чтобы признаваться друг другу в вечной любви и горевать по поводу предстоящей разлуки... хотя убивалась по большей части я. Арланд держался и на все мои потоки слов отвечал только крепкими утешающими объятиями.
Потом, когда у меня появилось время задуматься над той ночью, я поняла, что впервые позволила себе такую слабость. Можно ныть и капризничать, можно пустить слезинку-другую, если нервы шалят, можно пожаловаться и напроситься на сочувствие: это не так страшно. Но сказать кому-то все то, что я говорила тогда Арланду... никогда у меня даже мыслей не было, что я так могу. Я умоляла его остаться со мной, говорила, что не смогу без него, что сойду с ума, и много, много чего еще, чего не говорила еще никому и никогда, ни в одной из памятей.
На следующий день, когда он уходил, я провожала его за ворота. Я обняла его, как в последний раз, поцеловала, засунула в карман уже вычищенной белой накидки наскоро сделанный защитный амулет, и отпустила. Один из охотников селения должен был проводить его до самой дороги в Трехполье.
— Постарайся не одичать тут без меня: я приеду, как только смогу! — крикнул Арланд за уже почти закрывшимися воротами. Его буквально выталкивали наружу, не давая сказать ничего больше. Его глаза снова были завязаны.
После того, как грохнули закрывшиеся ворота, я почувствовала невыносимое одиночество. Среди незнакомых существ, в неизвестном месте, без друзей, которые никогда до этого не оставляли меня... это было хуже, чем лишиться глаз и голоса. Меня как будто отрезало от всего привычного мне мира. Во второй раз.
Я едва не лишилась чувств, стоя у ворот, поэтому меня отвели в мой шатер и оставили одну, дав немного времени на то, чтобы прийти в себя.
Не помню, что со мной было в те часы. Может, я просто сидела на месте, может, делала что-то... Помню только то, что, когда в шатер зашел Дендегар, я была в кабинете, сидела на земле, обхватив колени.
