Остров невиновных

Не тут-то было.

— Фаулер!

Он не обернулся.

— Фаулер! Ты оглох? Эдна Кроули звонила уже раза три, просила, чтобы ты перезвонил сразу же, как объявишься. Ты дома не ночевал, что ли? Она с раннего утра тебя разыскивает...

— Я услышал, — резко оборвал он грозивший вылиться на него словесный поток. — Перезвоню.

Сначала — Раннер.

Кен порядком устал уже от непрерывно множащихся загадок. Хотя бы на один вопрос можно получить прямой ответ?

Войдя в кабинет шефа, он закрыл за собой дверь, подошел к столу, на котором Раннер раскладывал пасьянс квитанциями оплаченных административных штрафов, и, стараясь не повышать голоса, почти вежливо поинтересовался:

— Стив, скажи, пожалуйста, какого... — В этом месте запас вежливости закончился. — ...ты делал этой ночью в морге?

— Чего? — выпучил глаза шеф.

— Морг, — повторил Фаулер. — Ночь. Ты. Длинноногая блондинка. Поможешь сделать из этого связный рассказ? Мне самому фантазии не хватает.

— Следишь за мной, что ли?

— Не я. Но мне очень интересно, что этой дамочке было нужно от мертвых бродяг.

Раннер скорчил гримасу, словно не понял вопроса, но тут же досадливо отмахнулся и скривился еще больше:

— Ни хрена ей от них не нужно было. Это я предложил... Не знаю. От волнения, может? Валери... Ну ты видел ее. Хотел впечатлить как-то...

— Трупами?

— Угу. Так себе идея. Повторять не советую. Сразу она загорелась вроде бы, необычно же, загадочно... А потом...

— Заблевала Нилу прозекторскую? — предположил Кен по перекошенному лицу собеседника.

— Да нет, — успокоил тот. — Обошлось. Но было близко к тому... Вечер насмарку. Отвез ее в гостиницу и... И все.

— Теряешь хватку. Годы берут свое.

— Позубоскаль мне...

Лишнее предупреждение: Кен даже не усмехнулся. Объяснение Раннера ему не понравилось, хоть и лжи в его словах не чувствовалось, и вполне можно представить себе, как в процессе романтического ужина рассказ о нелегких буднях главы островного управления полиции перерос в историю одного расследования, а то — в предложение подтвердить слова наглядной демонстрацией. И заинтригованная женщина согласилась бы сразу, после, уже на пороге морга, передумала бы, но, не желая показывать страх перед мертвецами, все равно вошла бы, взглянула на тело... Какое из двух? И...

— Фаулер! — Противный голос Майи пробился даже через закрытую дверь. — К телефону!

— Да, Эдна звонила, — вспомнил шеф.

— Сегодня похороны. Наверное, нужна помощь...

Майя глядела на него почти в упор, не таясь, когда Кен подошел к аппарату, точно готовилась читать по губам, если не получится расслышать разговор. Можно было послать ее подальше, во всех смыслах, а можно было отвернуться, длина провода позволяла. Кен склонялся к первому варианту, но выбрал все же второй.

— Фаулер, слушаю.

— Я просила перезвонить. — В первую секунду голос в трубке показался незнакомым — нервный, срывающийся. Эдна Кроули никогда не говорила так, но все же это была она.

— Я собирался...

— Приезжай. Сейчас же.

И отключилась.

Фаулер почувствовал, что у него дрожат руки. Мелко, наверняка незаметно со стороны, но дрожат. И спина стала влажной и холодной.

Третий день... Третий, мать его, день начинался с тревожного сообщения!

Кен понятия не имел, что случилось на этот раз, но вряд ли что-то хорошее, а потому гадать не стал. Даже запретил себе это. Просто выбежал на улицу, запрыгнул в машину и завел мотор.

До дома Эдны домчал в рекордное время, взбежал на крыльцо и не успел дотянуться до кнопки звонка, как дверь открылась и появившаяся на пороге хозяйка без предисловий влепила ему пощечину. Удар вышел сильным и звонким — таким, что в глазах потемнело на миг, а когда прояснилось, перед носом мелькнул белый конверт...

— Читай! — Эдна втянула его в дом, а незапечатанное письмо сунула в руки. — Это все ты!..

"Лейтенанту Фаулеру", — выведено было на конверте.

Внутри — короткая записка:

"Одна неделя, лейтенант. Проживите ее тихо и спокойно, и тогда девочка вернется к бабушке. Поднимете шум или влезете снова туда, куда не следует, и девочка встретится с мамой. Выбор за вами".

Он поднял глаза на Эдну. Она стояла, обняв себя за плечи и закусив губу. Смотрела — не на него, а будто сквозь...

— Как?

Фаулер сам не понял, что хотел спросить. Как и кто забрал Джессику? Как и кто передал это письмо? Как теперь быть?

Эдна подумала, что первое.

— Не знаю, — ответила тихо. — Я встала рано. Я всегда рано встаю. Джесси спала... мне так казалось... Я приготовила завтрак, пошла будить ее... В комнате пусто. И этот конверт на ее подушке...

— Где ее комната?

Неопределенный взмах рукой в сторону коридора: где-то там. Там, где пахнет крекерами и молоком, ромашковым шампунем и акварельными красками, морским песком, оставшимся с последней прогулки в стоптанных парусиновых туфлях... И еще чем-то...

Кен толкнул дверь и остановился на пороге.

Маленькая спальня, намного меньше той, что была у Джессики в родительском доме, выглядела уютной и обжитой. Было видно, что девочка проводит тут немало времени. В шкафу наверняка достаточно вещей на смену, на столе — книги и альбомы, на стенах висят рисунки.

Фаулер подошел к разобранной постели и принюхался. Коснулся смятой наволочки, пытаясь почувствовать след того, кто оставил письмо на подушке. Тщетно. Казалось, никто, кроме обитателей дома, не входил в комнату. Но, возможно, так и было, ведь неизвестно, на что способен менталист и как близко ему нужно находиться, чтобы воздействовать на человека.

— Это, — Фаулер махнул конвертом, — почерк Джессики?

Вопрос вызвал новую вспышку гнева.

— Ты думаешь, что говоришь?! Считаешь, это розыгрыш? Чтобы Джессика сама написала такое? Да ты...

Пришлось переждать возмущенные выкрики, чтобы вставить хоть слово.

— Ее могли заставить.

Эдна тяжело выдохнула. Кивнула, словно подтверждая: да, могли. Присмотрелась к письму.

— Нет... Не уверена, но... Нет, это точно писала не она.

И тем не менее постороннего присутствия Кен не чувствовал. В доме Крис он видел след чужака, пусть и не смог за него зацепиться, а тут — ничего. Даже если Джессику как-то выманили из дома, кто оставил письмо? Не возвращалась же она, чтобы подложить его в комнату? Или конверт доставили раньше?

— Кто-нибудь приходил к вам вечером? Почтальон? Ремонтник из телефонной компании? Может, сосед заглядывал?

— Нет. — Эдна покачала головой. — Хотя...

— Что?

— Я отлучалась ненадолго, уладить кое-что по похоронам. Но Джесси сказала бы...

— Ты оставила ее одну?

Он не обвинял, не намекал ни на что, просто уточнил, но, видимо, для Эдны это прозвучало иначе.

— Мне нужно было тащить ее в похоронный дом? — снова взвилась она. — Обсуждать при ней аренду катафалка и оплату могильщикам?

Кен промолчал, по опыту зная: это — лучшее, что можно сделать, когда кто-то осознанно нарывается на ссору, чтобы выплеснуть на тебя накопившийся в душе негатив.

— Я не планировала ее оставлять, — чуть спокойнее продолжила Эдна. — Когда мы приехали в город, я завезла Джесси к Монике, это ее школьная подруга, ее мать обещала присмотреть за ней. Но Джесси не пробыла там и часа...

Это понятно, девочке сейчас не до игр с подругами.

— Ночью входная дверь была заперта? — задал Фаулер новый вопрос.

— Естественно.

— А утром?

Женщина растерялась.

— Да, — проговорила нетвердо.

— А дверь в гараж?

Гараж был пристроен к дому, и вход туда располагался всего в нескольких шагах от спальни Джессики.

— Она не запирается. — Эдна нахмурилась. — К чему эти расспросы? Ты... Ты же не собираешься организовывать поиск?

— Я не должен этого делать?

— Ты идиот? — процедила она сквозь зубы, и прищуренные глаза недобро сверкнули.

Фаулер невольно поежился, поняв, что вот теперь ярость директора Кроули достигла пика, но не мог не попытаться воззвать к здравому смыслу.

— Ты не хуже меня знаешь статистику, — сказал он, стараясь, чтобы его слова не показались угрозой или дурным пророчеством. — Как часто похищенные возвращались домой, даже в тех случаях, когда все условия похитителей выполнялись?

— Да, я знаю статистику, — мрачно согласилась Эдна, делая шаг в его сторону. — И я знаю, как часто похищенные возвращались, когда условия не выполнялись. А еще я знаю, что моя внучка сейчас у человека, для которого убийство — не просто угроза. Он уже убил Кристин. И не только ее, так ведь? Но Крис он убил, потому что тебе очень хотелось разобраться со смертями бродяг... Разобрался? И до сих пор разбираешься, да? Поэтому теперь он забрал Джессику... Просто потому, что ты всюду суешь свой нос! А страдать должна моя семья, да, Фаулер? Моя? Потому что своей у тебя нет? Только бывшая жена и ее ребенок, который к тебе вообще не имеет отношения! В чем их вина, а? В том, что кто-то решил, что они для тебя что-то значат? А они значат, Кен? Или ты и дальше продолжишь играть в крутого сыщика?

Последний вопрос она проорала ему в лицо, приблизившись вплотную, вырвала у Фаулера из рук злосчастное письмо и смяла в кулаке. Кулак сунула ему под нос.

— Ты сделаешь так, как тут написано. Будешь сидеть тихо, как мышь под веником. А если я узнаю, что ты опять ищешь непонятно что, расспрашиваешь кого-то или делаешь еще что-нибудь, что может навредить моей внучке, я сама тебя пристрелю. Сама, понял? Возможно, это увеличит шансы на то, что Джесси вернется домой.

— Я тоже этого хочу.

— Докажи.

Он посмотрел на перекошенное лицо женщины, на хлипкий ее кулачок, из которого торчали уголки конверта, и молча кивнул. Просто кивнул, не обещая ничего конкретно. Дождался, чтобы Эдна отступила от него и злость погасла в ее глазах, и только потом спросил:

— А где щенок?

...Щенок бежал. Высокая трава хлестала по морде, липла к вывалившемуся от усталости языку. Лапы заплетались, и несколько раз он падал, но потом поднимался и снова бежал. Не за машиной, за которой стелился след дыма и пыли, — за своим человеком. Так велел старший, сказал идти за своим человеком, и щенок не мог ослушаться, ни старшего, ни собственного чутья, слабого пока еще, но сейчас вдруг обострившегося и вопившего отчаянно: его человек в беде!

Марти не понимала, зачем ей это — белый щенок, выехавшая за город машина, путаные мысли-ощущения — чужие, а оттого не во всем понятные, — но продолжала смотреть, слушать и чувствовать то вместе с запыхавшимся малышом, то будто наблюдая за ним со стороны. Но чаще вместе, и тогда казалось, что это ее бьет по носу разросшаяся трава, а во рту горчит от выхлопов автомобиля, который никак не получалось догнать. Хорошо, что ехала машина небыстро, иначе маленький преследователь давно уже отстал бы, однако силой он уступал упрятанным под капот лошадям, а бежать и одновременно прятаться в придорожных зарослях было сложнее, чем просто бежать.

"За кем мы гонимся?" — спрашивала Марти, но щенок ее не слышал. Она пыталась сама найти ответ на этот вопрос, рассмотреть машину его глазами, запомнить хотя бы цвет, а если повезет, то и номер, но маленький пес не разбирал цветов и не знал цифр...

Он был уже на пределе, когда автомобиль наконец остановился. Щенок обессиленно повалился на землю. Загнанное сердечко бешено колотилось, грудь и живот тяжело вздымались, но усталость не мешала помнить о поручении, которое дал ему старший, и, передохнув немного, щенок пополз туда, откуда доносились голоса людей.

Марти прислушалась, но оказалось, собаки понимают человеческую речь ничуть не лучше, чем люди — собачий лай. Лишь по интонациям ясно было, что говорившие, один из них по крайней мере — чем-то взволнован. Второй казался спокойным и, видимо, хотел успокоить и собеседника.

К чему ей видеть это и слышать, если даже догадаться невозможно, что происходит? К чему ей вообще все это?

— ...отвезу в дом, там никто ее не найдет, — вдруг расслышала она. — До утра она не проснется, а после Джек о ней позаботится...

Это говорил тот, спокойный... Или спокойная? Марти с удивлением обнаружила, что не может определить, принадлежит этот голос мужчине или женщине, как и второй, отвечавший по-прежнему нервно. Но ответа она уже не поняла. Щенок отвлекся: прошмыгнул мимо машины, за которой гнался последний час, и подкрался к другой. Он чувствовал, что его человек теперь там, в новом автомобиле, и совсем не хотел опять запыхаться от бега, пыли и выхлопов. Задняя дверца была приоткрыта, и малыш, с трудом вскарабкавшись в салон, нырнул в полумрак. Лизнул свесившуюся с сиденья руку своего человека, даже прикусил несильно, но ответа не дождался. А голос подавать было нельзя — это он знал. Наверное, старший отдал ему частичку своих сил и чутья тогда же, когда дал человека. И сейчас человек нуждался в помощи и защите. Или хотя бы в маленьком комочке тепла.

Щенок нашарил на полу под сиденьем скомканное покрывало — то, в которое завернули его человека прежде, чем спрятать в первую машину, и, помогая себе зубами, спрятался под хранившую знакомый запах ткань. Так его не заметят и он останется рядом... Старший будет им доволен...

— Какой старший? — открыв глаза, спросила Марти у потолка. К снам, показывавшим ей прошлое, она уже привыкла, но к снам, в которых щенки гоняются за машинами и размышляют о долге, оказалась, мягко говоря, не готова. — Что это было?

"Было", — эхом повторилось в голове.

— Было, значит...

Она села на кровати и постаралась вспомнить странный сон в подробностях. Щенка, безлюдные улицы, пыльную дорогу... Кажется, был вечер... Или уже ночь? И тот человек, которого везли в какой-то дом, — "она"... Рука, в которую щенок тыкался носом, была небольшой, определенно женской... девичьей...

— Что я должна понять? Нет, естественно, что, когда кого-то куда-то везут против его воли, усыпленного, ничего хорошего в этом нет... Но кого? И куда? И что я должна делать?

Если бы ей ответили, было бы замечательно. Но — увы.

Остров мог говорить с ней только в башне, но сейчас туда нельзя. Марти не понимала почему, но чувствовала — нельзя. Да и Джо сегодня на похоронах. Скверно выйдет, если, вернувшись, она снова найдет в архиве незваную гостью, придется давать объяснения, а это тоже нежелательно до поры — острову нежелательно и ей, Марти, по крайней мере, пока она не знала всех правил этой игры...

Но ведь разговор — не единственное решение. Однажды у нее был пациент... Он не выжил в итоге, невзирая на ее усилия, но сейчас не об этом. Тот солдат продержался неделю — обожженное мясо на переломанных костях, — неспособный пошевелиться или издать какой-нибудь звук. Самым здоровым в его теле оказался единственный уцелевший глаз, и Марти, заглядывая в этот глаз, видела, когда ввести новую дозу обезболивающего или влить в рот несколько капель воды... До последнего надеялась спасти его, хоть умом и понимала, что лишь продлевает его страдания. Но он так хотел жить, и желание это не угасало в блеклом глазу... Впрочем, сейчас действительно не об этом.