— Так Вы были на "Князе Игоре"? А ведь мы только что оттуда!
— Удивительно! Как же я мог не увидеть Вас?
— О! Мы чуть-чуть опоздали — признаюсь, то была моя вина, хотя я обожаю оперу. А Всеволод, увы, не слишком-то ценит высокое искусство — после третьего действия он и вовсе спрятался в буфет, где и обрел гармонию в обществе пары бутылок Бордо. И мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы извлечь оттуда моего несносного братца! Из оперы мы уехали едва ли не первыми — опять же по настоянию этого медведя — ему, видите ли, буфетные закуски на один зуб, и перед отбытием на корабль он желает отобедать по-настоящему! И что было делать? Не могла же я бросить в одиночестве любимого братика!
Какое-то время разговор крутился вокруг оперы, неожиданных гастролей звезд Большого театра, и обсуждения их голосов, конечно же великолепных и конечно же бесподобных. Николай, не слишком большой любитель разговоров ни о чем, едва ли не заскучал. Однако вскоре беседа свернула на соответствие оперы своему первоисточнику: "Слову о полку Игореве" и вот это-то было совсем не в традициях пустопорожней болтовни. Елена Васильевна смогла удивить Николая — кто бы мог подумать, что красавица разбирается в писаниях давно минувших лет? Кавторанг вспомнил слова госпожи Русановой: "Общественное мнение считает, что красавицам ум ни к чему", — и ему стало стыдно. Он про себя полагал, свои взгляды более прогрессивными в сравнении с общепринятыми — а вот поди ж ты.
— Однако, пора мне поторопиться, — изрек Русанов, глядя на большие настенные часы:
— Катер отходит через полчаса.
— А Вы, Николай Филиппович? Вы ведь, наверное, тоже торопитесь на корабль? Можно, я попробую угадать? Наверняка на "Цесаревич"!
— Да почему же на "Цесаревич"? — пробасил Всеволод Львович.
— А потому что мне кажется, что Николай Филиппович воевал, а где же он мог это сделать, если не на "Цесаревиче"? Ведь ты же сам мне рассказывал, что этот броненосец единственный из всего вашего флота воевал с японцами!
— Нет, я не с него — ответил Николай.
— Вы правы, я действительно воевал... на "Бородино".
— Ой! — Елена Васильевна прижала салфетку к губам, со смущением, испугом (но и неподдельным интересом) глядя кавторангу в глаза.
— Простите меня, пожалуйста, мне не следовало говорить об этом.
— Право, Елена Васильевна, не стоит извинений. Все же прошло почти десять лет, и я давно научился смотреть в прошлое без эмоций. -покривил душой Маштаков:
— Но Вы же тогда...Вы были в плену?!
— Да, я провел в Японии чуть больше года.
— Я... очень рада знакомству, Николай Филиппович. У меня по вторникам и субботам к шести часам собирается небольшое общество, среди которого нередки интересные люди. Буду рада, если Вы к нам присоединитесь.
И как можно было бы не принять такое предложение?
Николай вернулся на "Севастополь" в самом приподнятом настроении, давно он не чувствовал себя так хорошо! Смеркалось, и кавторанг не отказал себе в удовольствии, набив трубку любимым "кэпстеном" и плеснув в бокал коньяк на два пальца: посидеть напротив распахнутого иллюминатора небольшой своей каюты, наслаждаясь ночной свежестью и любуясь тихо разгорающимися на небосводе холодными бриллиантами звезд. Все было хорошо, но пора уже и спать — утро моряка начинается рано.
...но не успел Николай как следует окунуться в сновидения самого приятного толка, как настойчивый шепот верного Кузякова вернул его на грешную землю:
— Вашблагородь, проснитесь! Вставайте, Вашблагородь!
— А? Что? — не сразу сообразил кавторанг спросонья
— Так что передали — всех господ офицеров просят в командирский салон.
Опять вдруг заболела давно не дававшая знать о себе рука, но Николай даже не поморщился — не до того сейчас. Быстро собравшись и широко шагая к командирскому трапу, он не строил иллюзий: существовала одна-единственная причина, по которой офицеров стали подымать за полночь и гнать к командиру. Так что Николай ничуть не удивился, когда совершенно свежий, одетый словно бы на парад командир "Севастополя" Бестужев-Рюмин объявил:
— Господа офицеры! Я должен сообщить вам, что Государь Император приказал произвести мобилизацию Балтийского флота.
Обведя тяжелым взглядом офицерское собрание Анатолий Иванович закончил:
— Это война, господа.
ГЛАВА 15
Операция катилась в свиную задницу, но винить за это контр-адмирал Беринг мог только самого себя. А ведь все так хорошо начиналось!
Мишке, старый ипохондрик, неясно как выслуживший эполеты контр-адмирала, теперь в них и преставится, потому что производства в следующий чин ему не видать. Не то, чтобы Беринг имел против него что-то личное, но Мишке, командуя силами береговой обороны Балтийского моря, оказался явно не на своем месте. И к тому же сделал все, чтобы прискорбная для контр-адмирала перспектива сдохнуть от скуки в штабе Генриха Прусского воплотилась в жизнь. Беринг вовсе не искал такой смерти — цинизм и жажда сделать карьеру удивительным образом мешались в его душе с неуемной инициативой, желанием настоящего дела и боя: лелея мечту дорасти когда-нибудь до командующего хохзеефлотте, он не желал становиться паркетным моряком. Однако ж Судьбе угодно было не пропустить честолюбивого контр-адмирала в действующий флот, законопатив его прямо перед началом войны на штабную работу к гросс-адмиралу Генриху.
В иное время такое назначение можно было бы только приветствовать — как-никак Генрих Прусский был принцем и доводился братом самому кайзеру Вильгельму II. Заслужить благоволение столь высокого начальника для будущей карьеры дорогого стоило, так что случись это пару лет назад, Беринг был бы вне себя от счастья, но теперь... Беда заключалась в том, что царственный гросс-адмирал командовал силами Балтики. А настоящему делу суждено развернуться среди холодных волн Северного моря, где вот-вот должны были сойтись в титанической битве линейные колонны Гранд Флита и хохзеефлотте. Вся морская мощь Германии концентрируется в манящем грядущей славой, но недосягаемом для Беринга Вильгельмсхафене. Там, у неприветливых, вечно скрытых туманами берегов ждут своего часа исполинские дредноуты и могучие броненосцы, там в нетерпении замерли узкие высокобортные крейсера и низкие, незаметно-серые миноносцы... Там, где, увы, для контр-адмирала Беринга места не нашлось.
А ведь он жил в ожидании "der Tag"! В мире множество флотов: российский и японский императорские, итальянский и испанский королевские, прочие-другие... Величеств много, и потому всегда уточняется, какому именно из них принадлежит флот — русскому, шведскому, или же еще какому. И есть лишь один Королевский Флот, не нуждающийся ни в каких уточнениях: тот, который именем туманного Альбиона правит океанами Ойкумены.
Время бесконечно. Из будущего в прошлое тянется гигантская череда лет, которую не охватить человеческим взором: годы полками Вечности идут вперед, меняя одно поколение на следующее. С момента появления на свет окунается человек в череду отпущенных ему дней: от рождения до самой смерти текут праздники и трудовые будни. Всякому из них найдется свое описание, и мы говорим: "А помнишь день, когда...". Этих дней бесконечно много для всякого живущего, но германские офицеры знают, что есть лишь один "День" (der Tag), который, как и Королевский Флот, пишется с заглавной буквы и ни в каких иных именованиях не нуждается. День, когда сойдутся в битве морская мощь Великой Германии с могуществом дряхлеющего британского льва и Нептун, наконец, рассудит, кому из них править морем. В кают-кампаниях тост "За День!", давно стал ничуть не менее официальным, чем дежурное: "За здоровье кайзера!", причем за здоровье высшего из здравствующих ныне Гогенцоллернов пили, пожалуй, с меньшим энтузиазмом. И вот, наконец, этот день, как никогда, близок, но где же встретит его контр-адмирал Беринг? Протирая штаны в штабе гросс-адмирала?
Избавить его от этой участи мог бы Генрих Прусский, назначив Беринга командовать отрядом крейсеров, участвующих в боевых операциях. Беринг просил его об этом, но Мишке вовсе не стремился передать руководство молодому контр-адмиралу, которого считал чрезмерно порывистым и склонным к риску... Склонным к риску, ха!
Да вся нынешняя германская морская война на Балтике состояла из сплошного риска. Разумеется, сила русского флота, с его четырьмя броненосцами и до сих пор не вошедшими в строй дредноутами, не шла ни в какое сравнение с могуществом германского "Хохзеефлотте". В открытом бою русские будут сметены в полчаса и никакой Нельсон или Ушаков не смогли бы ничего изменить. Эх, если б можно было решить дело одним ударом... Но русский флот забился в Финский залив, как барсук прячется в свою нору, попробуй вытащи его оттуда! Давить напролом, сквозь многочисленные минные заграждения и позиции подводных лодок, сквозь огонь береговых батарей и кораблей, которые будут сражаться с отчаянием загнанного зверя — бессмысленно. Русские будут уничтожены, но и хохзеефлотте понесет потери, а этого позволить себе нельзя: Германия должна сокрушить Британию на море и для этого понадобятся все силы, которые она сможет собрать. Сколько бы ни был мощен германский флот, по численности он все же уступает английскому, а это значит, нужно ждать и ловить момент, когда противник допустит ошибку и подставится частью своих сил. Вот тогда-то и нужно, не мешкая, ударить всей имеющейся под рукой мощью, и всякий корабль будет на счету, так что тратить их на ничего не решающем, второстепенном морском театре было бы апогеем расточительности.
Получался интересный парадокс — несмотря на подавляющее превосходство в силах, хохзеефлотте не мог сокрушить русский балтийский флот, он даже не был в состоянии прикрыть балтийское побережье Германии! Ибо сколь бы ни были слабы российские флотилии, они постоянно пребывали на Балтике, в то время как могучий германский флот сосредотачивался в Северном море.
Конечно, существовал знаменитый Кильский канал, которым несокрушимая германская воля связала воды Северного и Балтийского морей. Это детище тевтонского гения контр-адмирал Беринг ставил куда выше убогой Эйфелевой башни, изуродовавшей Париж. Что толку в этой вознесшейся к небесам громадине? А через Кильский канал ничего не стоило перебросить несколько тяжелых эскадр, или даже весь Флот открытого моря с севера на Балтику и обратно. Но все же проводка кораблей по 53-мильному каналу отнимала известное время и если бы, к примеру, русские вдруг решились атаковать, то сколь бы ни были быстроходны линкоры и линейные крейсера, стоящие в Вильгельмсхафене, вернуться на Балтику и перехватить дерзкого неприятеля они не успевали. По той же причине нельзя было оставить сильную эскадру в Балтийском море, ведь в таком случае она рисковала опоздать на рандеву с флотом его британского Величества.
Все силы германского флота сосредоточены в Вильгельмсхафене, сотни тысяч тонн корабельной стали и брони, тысячи орудий, протянувшиеся до горизонта частокол мачт... все это там. А на Балтике осталось то, чему в решающем сражении места не нашлось: древние, еле ползающие по поверхности моря старички, которым давно уже не место в боевых порядках: 5 крейсеров, 7 миноносцев, пара подлодок и канонерка. Сверх того, имелись еще 3 дивизиона тральщиков и невеликое число вспомогательных и учебных судов. Это войско, именуемое "Силами береговой обороны", можно было использовать разве что для брандвахтенной службы, а в остальном только тральщики могли быть полезны по своему прямому назначению.
Конечно, кроме этой коллекции раритетов имелись на Балтике и современные боевые корабли, но donnerwetter, как же их мало! "Аугсбург" и "Магдебург" — красавцы, скороходы, равных которым у русских нет, но это всего лишь небольшие крейсера со 105-мм артиллерией. К ним прилагались три приличных миноносца. И это — против дюжины крейсеров и целой своры эсминцев неприятеля!
Интересно, понимают ли русские, что их убогие, в общем-то, силы, с самого начала войны господствуют на Балтике? Похоже, что нет, хотя это и странно: их командующий флотом, фон Эссен, известен как опытный и инициативный командир, хорошо проявивший себя в русско-японской войне. Однако Германия объявила войну России уже почти месяц тому назад, а русские корабли сидят в Ревеле и Гельсингфорсе. Скрылись в крепчайшей раковине минных заграждений Финского залива и никаких операций не предпринимают. Дай-то Бог, чтобы так продолжалось и впредь!
В сущности, это и было целью принца Генриха — активными действиями малых сил, что были в его распоряжении, имитировать наступление и заставить русских бояться высунуться из-за своих мин:
— У нас нет мощи, но есть воля. Ее-то мы и должны ежедневно, ежечасно навязывать противнику! — говорил гросс-адмирал (имевший изрядную тягу к патетике) на последнем предвоенном совещании:
— Мы нанесем множество ударов, и пусть они будут слабыми, но зато создадут видимость большого наступления. Пусть русские гадают, когда же к нему присоединятся наши тяжелые корабли! Их командующие должны трепетать в преддверии нашего удара, они должны забыть обо всем, кроме обороны... Пусть мы слабы, но нужно сделать так, чтобы русский флот до самого конца войны тихо сидел в своих базах, не помышляя ни о каком наступлении!
Беринг полностью разделял идеи своего командующего, такая война был ему по душе. Но Мишке! Старый командующий сил береговой обороны не рискнул, конечно, возражать Генриху Прусскому, но выходил с того совещания, будто опившись горькой касторки. На предложение Беринга разрешить ему возглавить отряд новейших крейсеров, которые должны были вести имитацию наступления, ответил, что такая должность слишком низка для контр-адмирала, и что капитаны цур зее справятся вполне самостоятельно.
Беринг в этом сомневался. Беседуя с поставленным руководить крейсерами командиром "Аугсбурга" Фишером, он решил для себя, что сей офицер мало подходит к самостоятельному управлению набегами. Безусловно, Фишер — опытный моряк, но не было в нем той искры, которая иной раз заставляет командира принимать рискованные, и от того выигрышные решения. Ordnung, конечно, muss sein. Но одной только прусской пунктуальностью задачи, стоящей перед германским флотом на Балтике, решить невозможно: тут нужна наглость, задор, огонь! Увы — ничего этого Беринг в глазах вытянувшегося перед ним капитана цур зее не видел.
И — закономерный итог. На следующий же день после объявления Германией войны России, "Аугсбург" и "Магдебург" отправились в свой первый боевой рейд. Им было приказано обстрелять русский военный порт Либаву и минировать подходы к нему, после чего следовать к Финскому заливу: там осмотреться и разузнать, что поделывают русские и, между делом, набросать им немножко мин.
Операция была спланирована настолько хорошо, насколько бездарным оказалось ее исполнение. Вместо лихого гусарского наскока все свелось к осторожному кружению вокруг Либавы — порт обстреляли, но с предельных дистанций, так что вряд ли легкие германские снаряды причинили хоть какой-то ущерб. По возвращении Фишер доложил о куче эсминцев в порту, из-за чего он не рисковал подходить ближе, но Беринг счел это форменным вздором. Во-первых, множеству русских эсминцев в Либаве взяться было неоткуда, если только русские не затевали какую-то масштабную операцию легких сил в центральной части Балтики. Но такую вероятность Беринг считал ничтожной, и был абсолютно прав — в дальнейшем ничего подобного не произошло. Во-вторых, обнаружив вражеские крейсера, эсминцы непременно вышли бы в море, если не атаковать, так хоть не стоять на месте мишенями для германских канониров, однако Фишер ни о чем таком не докладывал. Так что, по мнению контр-адмирала, командир "Аугсбурга" перепутал эсминцы с какими-то иными судами, скорее всего и вовсе гражданскими.
