| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Отдельный регимент составляли стрельцы и рейтары Аникиты. На полноценные роты их все равно не хватало, разбавлять их местными смысла также не было, поэтому они стали моей личной охраной. Ну а что, вид непривычный, языка не знают, по крайней мере, пока.
Вернувшись вечером в замок, я привычно отдал поводья конюху, дал, как обычно, распоряжения и уже собрался идти к себе, как вдруг вспомнил, где я уже видел эту рожу. В смысле конюха. Именно ему я кричал ночью "полцарства за коня". А еще я вспомнил, что зовут его Михель, он сирота и хочет жениться, но кандидатуры подходящей нет, ибо беден добрый молодец как церковная мышь. Это не считая того, что рылом не вышел и не особенно умен. Вы спросите, откуда я все это знаю? Привычка у меня такая еще со времен Дарлова — все обо всех знать. Там поговоришь, там похвалишь, там посочувствуешь. Доброе слово и кошке приятно, не только прислуге, так что у меня много информаторов.
— Михель! Я тебе вчера что сказал?
— Когда, ваша светлость?
— Когда коня требовал?
— Полцарства за коня, ваша светлость.
— Ну и где ты был до сих пор, дурья башка? Полцарства не такой товар, чтобы дожидаться, пока ты за ним придешь. Пришел бы утром — были бы у тебя свои полцарства. Глядишь, и жениться можно, а теперь что? Кончились у меня все полцарства, что ты будешь делать.
— Грешно вам, ваша светлость, смеяться, — забубнил Михель, а на глазах слезы.
Пожалуй, я перестарался, — ободряюще потрепал его по щеке и тихо сказал на ухо:
— Не огорчайся, парень. Полцарства у тебя не будет, не годишься ты для этого ремесла, а вот жену я тебе найду, уж будь уверен.
Я уходил, а бедолага Михель стоял и хлопал глазами, глядя на золотой гульден в ладони, который я ему сунул. Впрочем, далеко уйти мне не удалось: в ближайшем коридоре на мою светлость просто налетел посыльный от герцогской четы Иоганна Альбрехта и Маргариты Елизаветы — дескать, их светлости желают видеть. О как!
Дело, по которому меня хотели видеть родственники, было весьма интересным. Ее герцогская светлость обвиняла одного из моих людей в циничном совращении ее горничной. Заплаканная горничная прилагалась в качестве вещественного доказательства. Надо сказать, моя кузина, очевидно опасаясь за нравственность супруга, держала в ближней прислуге лишь отменно некрасивых представительниц прекрасного пола. Представленная горничная исключением не была, формы еще более-менее, но вот личико совершенно лошадиное. Нет, ну правда, у моей кобылы посимпатичнее будет. Я задумчиво оглядел жертву распущенности моей свиты и спросил — кто же польстился на этот образец "чистейшей красоты"? Ответ меня не то чтобы удивил...
— У этого вашего офицера совершенно варварское имя Anisim! — прошипела моя кузина, как заправская кобра. — Как, впрочем, у всех ваших варваров-московитов!
Надо сказать, я поверил сразу же. С тех самых пор, как в состав моего отряда вошли бывшие каторжники, я моментально уступил звание первого сердцееда бывшему пушкарю. Трудно сказать, что привлекало всех встречных и поперечных женщин в этом невысоком и начинающем лысеть, плохо одетом и не знающем языка мужичке, но факт, как говорится, налицо. Где бы мы ни останавливались, в лесном хуторе или большом городе, этот секс-террорист находил жертву своей неистовой сексуальности. И горничная моей кузины Гертруда была как раз во вкусе этого доморощенного Казановы, в смысле было бы за что подержаться, а "с лица воду не пить". Ну и что прикажете делать?
— Йорген, голубчик, — обратился я к лакею. — Пригласи-ка сюда господ Аникиту, Анисима, ну и Клима заодно, чтобы два раза не бегать.
Мои офицеры вскорости явились и отвесили церемонный поклон мне и моим кузенам. В смысле Клим по-европейски помахал, склонившись, шляпой, а русские изобразили поясной поклон.
— Кайся, грешник, — обратился я к Анисиму без обиняков.
— Не ведаю за собой никаких грехов, герцог-батюшка! — пошел в отказ стрелецкий полусотник.
— А это что? — показал я на Гертруду. — Лишил девку чести — и в кусты!
— Поклеп, герцог-батюшка! Любились — было дело, не отпираюсь, а чести там никакой и не было!
— То есть как это не было? Ты что же это, курицын сын, хочешь сказать, что у моей, можно сказать, сестры прислуга порченая? Сказано тебе — девка, значит, девка! Была в смысле, ну пока ты...
Аникита с Климом только что не ржали, наблюдая за тем, как их товарищ выкручивается из неожиданной западни. Ничего-ничего, из этих цепких лапок еще никто не вырывался!
— Значица, так, урону герцогской чести допустить никак нельзя, а потому ты, разгильдяй этакий, на сей девице женишься и грех свой прикроешь!
— Да как же это, герцог-батюшка! Она веры-то лютеранской!
— Ой, беда-то какая! А ты к ней, когда под подол лез, неужто разницы не приметил?
— Да какая уж там разница!
— А раз никакой — женись, вот и весь сказ. А я потом Константинопольскому патриарху грамотку отпишу, пусть он тебе, ироду, епитимью назначит.
— Да женатый он! — пришел на помощь Анисиму Аникита. — Вот тебе крест, пресветлый князь, был я у них на венчании. Оно хоть и не по чину мне, а случилось так. Все честь по чести было, и поп, и венчание, и аналой в церкви!
Вот это препятствие так препятствие, тут и патриарх с папой не помогут. То есть мне-то было в принципе параллельно — где она, Москва с законной женой? Но для коренных обитателей семнадцатого столетия это было совершенно непреодолимое препятствие. А тут еще Гертруда высунулась.
— Ваша светлость! — горячо заговорила она. — Вы уж простите меня, а только если вы хотите отдать меня замуж за этого человека, то помилуйте.
— А что так? Не понравился?
— Ах, ваша светлость, он чужак здесь, и вера у него другая, да и ведь он с вами в поход уйдет, а мне что, одной оставаться? (Блин, а ноги раздвинуть тебе эти обстоятельства не помешали!)
— Чего она говорит? — встревоженно поинтересовался у Клима Анисим.
— Жалуется на тебя, обалдуя! — немедленно ответил я. — Старался, говорит, ты плохо, так что просит ослобонить, не хочет всю жизнь маяться.
Тут уж Аникита с Климом не выдержали и заржали, как стоялые жеребцы. И то правда — когда еще будет случай высмеять въедливого и острого на язык полусотника.
Герцогиня, решившая, что смеются над ней, разразилась громкими криками, а я опять поманил Йоргена и велел позвать конюха Михеля. Когда крики поутихли, я обратился к Гертруде:
— Скажи мне, добрая... кхм, девушка, ты знаешь конюха Михеля?
— Знаю, как не знать, ваша светлость.
— Ну и как он тебе?
— Ваша светлость, но он гол как сокол.
— А если я скажу тебе, что у него в Стрелице жил, ну, скажем, двоюродный дед, который недавно умер и оставил ему крепкий дом и десять моргов[26] земли?
— Уж коли так, да если еще и служба за ним останется, я скажу, что лучше жениха и не надо. Парень он смирный, набожный, работящий и непьющий. Чего еще-то?
— И вправду, чего еще? Да вот и он, кстати. Михель, дружок, скажи мне, нравится ли тебе Гертруда?
Склонившийся в поклоне Михель несколько подзавис от вопроса, но природная обстоятельность взяла верх, и он ответил:
— Она хорошая девушка ваша светлость! Она никогда не смеялась надо мной, как другие девушки, служащие у госпожи герцогини.
— Как ты думаешь, из нее получится хорошая жена?
— Думаю, да, господин герцог, но вряд ли она выйдет за меня, ведь я беден.
— Ну, не так уж ты и беден. Еще утром у тебя почти было полцарства, — хмыкнул я и сказал, уже обращаясь к герцогине: — Милая кузина, я полагаю, мы можем уладить это недоразумение. Мой человек нанес урон репутации вашей девушки, значит, мой человек на ней женится! Ну а то, что это будут два разных человека, это такие пустяки!
— А Михель ваш человек?
— Да, он мой конюх, у него есть дом под Стрелицем и десять моргов земли. А на свадьбу я подарю ему коня, да вот хоть этого, — ответил я и показал рукой в окно. — Надеюсь, вы также не оставите свою любимую горничную без приданого?
Когда я собирался было уходить, кузен Иоганн Альбрехт, немного стесняясь, сказал мне в спину:
— Милый кузен, мне, право, неловко вас беспокоить, но лошадь, которую вы подарили конюху на свадьбу, моя.
— Да, я знаю, кстати, а как вы думаете, кто действительно подарил Михелю дом и землю?
Это была веселая свадьба, на ней гуляла вся замковая прислуга. Герцогская чета и я оказали честь своим присутствием, а стрельцы поразили всех своей плясовой в честь молодых. Приятно причинять людям добро, да вот как-то редко получается. Век, может, такой жестокий?
Но ни одно доброе дело не может остаться безнаказанным! Именно тогда я окончательно убедился в правоте этого древнего утверждения. Когда я после свадьбы немного хмельной поднялся к себе в покои, меня встретила Гертруда, вся увитая цветами. Ну кто же знал, что в Мекленбурге все еще есть право первой ночи, а эта сволочь гюстровский кузен уступит ее мне!
Против обыкновения, следующим утром мы с семьей кузена завтракали вместе. Вообще, Маргарита Елизавета старалась ограничить наше общение по максимуму, делая исключение, лишь когда хотела закатить скандал. Но этим утром скандала никакого не ожидалось — напротив, кузены смотрели на меня вроде бы доброжелательно.
— Как вам почивалось, дорогой кузен? — почти вежливо спросила меня Маргарита Елизавета.
— Прекрасно, лучше и быть не может, — буркнул я в ответ.
— Рад за вас, — добавил масла в огонь моего плохого настроения кузен.
— Все-таки эти старинные обычаи — суть пережитки и варварство, — задумчиво проговорила герцогиня. — Мы живем в просвещенном семнадцатом веке, а соблюдаем какие-то ужасные, просто гадкие обычаи.
— Ну, дорогая, все не так плохо. Прогресс берет свое, и нравы повсеместно улучшаются. Еще каких-то полсотни лет назад сеньору действительно было необходимо проделывать эти непристойности. Сейчас же перед брачной ночью достаточно просто возложить руку на невесту в знак власти и положить платок в качестве подарка.
Так, я не понял! Я что, не должен был... Кузен, suka, a ranshe raskazat?..
— Иоганн, дорогой мой, вы что-то плохо едите, вам нездоровится?
— Доктор мне... завтракать... запретил... Говорит, что ножом и вилкой мы копаем себе могилу. Шарлатан проклятый!
— Сочувствую, кузен, прямо не знаю, чем вам и помочь.
Помог уже, нечего сказать. Впрочем, нужно отдать должное тезке, я доставил ему немало острых ощущений своим приездом, и он хотя бы попытался отыграться. Причем получилось у него изящно. А вот Фридрих Адольф что-то затих, паразит. Не иначе козни строит.
Наступил конец лета, мне было пора выдвигаться. Полк набран, более-менее обучен, и теперь практика покажет, чего он стоит в деле. Родственники построены по ранжиру, подданные уведомлены, кто в доме хозяин. Напоследок надо бы устроить родным и близким праздник — пусть порадуются, что я уезжаю. Праздник, так или иначе, крутился вокруг моих войск. Пехота прошла стройными рядами, мушкетеры дали залп из мушкетов в честь прекрасных дам. По крайней мере, я так и объявил. Кавалергарды показали атаку, а мои драбанты караколь. Потом конники Аникиты продемонстрировали джигитовку. Странно, я раньше думал, что это кавказское развлечение, но и природные великороссы, как оказалось, прекрасно скачут, мечут в мишени дротики и рубят чучела саблями на радость визжащей от восторга публике. Постепенно перешли к индивидуальным умениям. Пушкари Клима разбили ядрами нарочно для того построенный домик. Лучшие стрелки состязались в пальбе по мишеням. Аникита, подхватив длинную пику, показывал чудеса эквилибристики на коне — вот кому в цирке выступать! Лучшим стрелкам, фехтовальщикам и наездникам вручались призы. Награждая очередного стрелка, мой разлюбезный кузен Фридрих Адольф (явился — не запылился) сказал мне:
— Дорогой брат! (О как!) Между нами в последнее время частенько были недоразумения (мягко говоря), но я надеюсь, все в прошлом (я тоже). В знак нашего примирения я хотел бы преподнести вам этот скромный подарок, — и сделал знак слуге.
Тот на вытянутых руках вынес какой-то ларец, обшитый кожей и обитый серебряными гвоздиками. Раскрыл его — и, мама дорогая! В ларце лежали два допельфастера, родные близнецы моих, только изящно инкрустированные серебром и полудрагоценными камнями. Кроме того, в ларце серебряная пороховница, пулелейка, как бы не из слоновой кости, и прочие приблуды. Все по высшему разряду.
— Ваши пистолеты не слишком подходят для столь высокородной особы. Я полагаю, эти подойдут куда больше.
Я подошел к кузену и вместо церемонного поклона крепко пожал ему руку. А потом порывисто обнял. Угодил! Угодил, нечего сказать. Мне, кстати, еще при шведском дворе намекали на несовместимость скромных рейтарских допельфастеров с моим рангом, а тут такая красота!
— Не желаете ли опробовать? (Желаю, мля, ой как желаю!) Говорят, вы большой искусник в этом, можете палить одновременно из всех стволов?
О, мой дорогой кузен желает узреть стрельбу по-македонски? Да без проблем! А это еще что? Мэнни, ты куда лезешь? Мэнни-Мэнни, похоже, парнишка все-таки положил глаз на кого-то из местных красавиц и хочет произвести впечатление.
— У его светлости на службе этой премудрости учат даже секретаря! — сказал мой рыжий адъютант.
Я в ответ засмеялся и довольно прокричал ему:
— Держи, парень, если не оплошаешь, я подарю тебе свои прежние! У тебя право первой... гхм... первого выстрела.
— Ваша светлость, если рыжая бестия оплошает, мы бы тоже хотели принять участие! — возникли рядом Лелик и Болик. Братья давно точили зубы на моих красавцев, но таких же не попадается, а другие им кажутся менее крутыми.
— Быть по сему! Первым стреляет Мэнни, если промахивается — право разыграть приз перейдет к вам, — провозгласил я и обернулся к кузену. — Позвольте еще раз поблагодарить вас. Я получил новые пистолеты, вы получите мою глубочайшую признательность, а все вместе мы получим недурное развлечение!
Но что это? У шверинского герцога сначала округлились глаза, а на лбу выступил пот. Что-то не так, просто определенно не так! "Мэнни, нет!"
— Мэнни, нет! — вскричал я во все горло, подскакивая.
Поздно! В наступившей тишине было слышно, как жужжат колесики, высекая искру, и оба богато украшенных допельфастера разрываются в руках улыбающегося рыжего мальчишки.
При виде этой сцены у присутствующих одновременно вырвался крик, а у меня в голове застучала мысль, что я сейчас один среди приближенных моего двоюродного брата, и если этот звук за моей спиной издает не лезвие, покидающее ножны, то я ничего не понимаю в оружии. Резким кувырком ушел в сторону и услышал, как обивку на спинке моего кресла пропарывает чей-то клинок. Но я уже на ногах и, выхватывая допельфастеры, твердя про себя торжественный обет, что даже если ко мне явится ангел господень или его рогатый антипод и предложит кольт-патерсон, беретту и пистолет Макарова заодно, я все равно ни на что не променяю свои старые добрые рейтарские пистолеты.
Стою на одном колене и держу на вытянутых руках допельфастеры. Герцог Шверина хотел увидеть стрельбу по-македонски? Сейчас увидит.... Но что это? Фридрих Адольф повис на руке человека, воткнувшего шпагу в мое кресло, а тот бьет его в живот дагой. Ни черта не поняв, спускаю курок. Минус один, кто еще? Что, желающих нет? А вы, кузен? Мой тезка смотрел в дуло пистолета выпученными глазами, явно этот толстяк ничего не знал, но pourquoi pas[27], как говорят французы. Тезка, кажется, что-то понял и бочком-бочком загородил Маргариту Елизавету. Тьфу ты пропасть! Он что, думает, я в беременную бабу стрелять буду? Но в следующую секунду все кончено, стрельцы во главе с Анисимом, привычно стоявшие в охранении, окружили всю честную компанию и обезоружили чужих. Желающих сопротивляться не нашлось — слишком уж угрожающе выглядят бердыши в руках суровых бородатых солдат. Я наклонился над беднягой Манфредом, рядом, явно загораживая меня, стояли как статуи Кароль и Болеслав. Одного взгляда хватило, чтобы понять: для рыжего маленького померанца все кончено. Голова разбита отлетевшим замком, левый глаз выбит, правая рука размозжена. Господи, за что? Из горла вырвался дикий даже не крик, а рык:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
