— Но можно же обратиться к царю...
— Ты что, совсем дурак?! У него и без этой паненки хлопот хватает; иди, говорю, к Михальскому, а я побежал к маркитанткам.
Корбут немного помялся, но, в конце концов, мысленно осенив себя крестным знамением, побрел к своему похитителю. На самом деле парень просто ужасно боялся бывшего лисовчика, справедливо полагая, что тому нет никакой разницы: что чарку выпить, что человека на тот свет отправить... Впрочем, ради прекрасных глаз Агнешки он был готов и не на такие жертвы.
Дождавшись, когда Михальский выйдет из царского шатра, юный литвин кинулся к нему, снимая на ходу шапку.
— Чего тебе? — вопросительно взглянул тот на него.
— Пан Казимеж, — жалостливым тоном начал Янек, — прошу вашу милость простить меня, но мне не к кому больше обратиться. Ведь вы единственный настоящий шляхтич здесь...
— Говори, — коротко приказал Корнилий, поморщившись от вкрадчивости просителя.
— Как известно вашей милости, его величество поручил моим заботам прекрасную панну Карнковскую. Но не во гнев будь сказано, я же гол как сокол. Будь у меня свой шатер, я бы поселил ее у себя, а сам бы лег у входа, охраняя покой несравненной панны, но что толку говорить об этом, когда у меня нет шатра?
— Ах, вот ты о чем, — усмехнулся Корнилий, — а отчего ты не вспомнил об этом, пока был у государя?
— Да разве мог я осмелиться побеспокоить его царское величество такими пустяками, когда у него столько забот!
— Тоже верно, а ты не так глуп, как иногда выглядишь. Но не беспокойся, вон видишь — мои люди ставят шатер? Это для панны Агнешки, несколько позже сюда принесут ковры, подушки и кое-какую утварь. Ты проследишь, чтобы все было как надо, а когда все будет готово, то дашь знать. Разумеешь?
— Так, пан, — поклонился Янек.
— А где Анциферов?
— Пан Незлоб отправился к маркитанткам.
— Как ты его назвал? — засмеялся царский телохранитель. — Надо будет сказать его величеству, он оценит! Хорошо, пусть маркитантки найдут ей одежду и устроят баню, а то от прекрасной панны смердит, как от роты драгун.
Когда Первак вернулся с двумя деловитыми немками, шатер был уже почти готов, а Корбут вместе с двумя ратниками из хоругви Корнилия раскатывал внутри него ковры.
— Ишь ты, — подивился Анциферов, — уже и шатер готов. Молодец!
— Не скажу, чтобы это было просто, — с гордостью отвечал ему литвин, — но, как видишь, я справился...
— Где госпожа? — прервала их беседу старшая из маркитанток. — Вы напрасно думаете, что у нас много времени.
— Госпожу сейчас приведут, — так же по-немецки отвечал им Янек, — вы должны будете помочь ей вымыться, там уже греют воду...
— Не учи ученых, — сварливо отозвалась вторая немка, — мы и без тебя прекрасно знаем свои обязанности и предпочтения нашего доброго кайзера. А теперь, вы оба, марш за водой и не вздумайте подглядывать за фройляйн, это кусочек явно не для ваших зубов.
Корбуту совсем не понравились намеки маркитанток, но перечить он не посмел и, потянув с собой Первушку, вышел вон. Когда они притащили воду второй раз, Агнешка уже была в шатре, но упрямые немки тут же вытолкали парней на улицу и взялись за свою подопечную. Смущенная их напором полька не стала перечить, покорно позволила себя раздеть и встала в большой таз.
— Ах, как горячо... — едва не вскрикнула она, когда кампфрау принялись поливать ее из ковшей. Впрочем, кожа быстро привыкла, а мытье показалось девушке настолько приятным, что она не без удовольствия подставлялась под горячие струи и жесткие мочалки своих банщиц.
Занимаясь своим делом, женщины, пересмеиваясь, попутно обсуждали между собой ее стати и возможное их применение. К счастью, Агнешка была не сильна в немецком языке, хотя откровенные жесты маркитанток были понятны и без перевода.
— Ты посмотри-ка, Клара, нежная кожа и высокая грудь... — пробурчала одна из них, вовсю орудуя мочалкой, — неудивительно, что наш Ганс позарился на эту красотку.
— В ее годы я была не хуже, — отозвалась вторая, набирая в ковш воды, — и уж точно не была такой дурой!
— А отчего ты думаешь, что она дура?
— Да оттого, что будь она хоть чуточку поумнее, ее нежную спинку тер бы сейчас сам Странник!
Едва договорив, немка принялась громко смеяться, и к ней тут же присоединилась ее подруга. Отсмеявшись, они принялись за девушку с новой силой, не забывая обсудить каждую деталь.
— Длинные ноги и тонкая талия, такое нравится мужчинам.
— Задница вот только подвела, можно было бы и побольше!
— Ничего, Ганс об этом позаботится: ты помнишь, какой тростинкой была госпожа Элизабет, когда он взял ее к себе?
— Госпожа Элизабет!.. — фыркнула ее собеседница. — В ту пору ее звали Лизе или в крайнем случае Лизхен, но уж никак не госпожа!
— Это было раньше, а теперь она госпожа. У нее свой трактир, лавка и немаленький капитал...
— И все равно она дура!
— Отчего же?
— Да как ее еще назвать? Родила нашему кайзеру одну-единственную девочку, да и та носит фамилию рейтара, которому оторвало ядром причиндалы! Что, во всем Мекленбурге не нашлось завалящей баронии, чтобы дочка Странника носила подобающий ей титул?
— Да зачем он ей? Если Ганс займется ее судьбой, то он и так найдет малышке жениха с титулом.
— Вот я и говорю, что Лизхен — дура! Уж я бы на ее месте родила бы ему за это время никак не менее полудюжины ребятишек, и хоть один из них непременно стал бы бароном, а то и графом!..
— Хватит мечтать, — прервала ее товарка, — давай вымоем ей волосы, а то уж больно они у нее засаленные. Пусть нам не так повезло, как Лизхен или этой польской шлюхе, но зато никто не скажет, что мы плохо знаем свое дело!
Закончив процедуры, маркитантки насухо вытерли Агнешку грубыми полотенцами, закутали в одеяло и усадили на некое подобие оттоманки[55]. Затем они развернули перед ней несколько платьев, рубашек и другой одежды.
— Просим прощения у вашей милости, — на ломаном польском обратились они к девушке, — вам нужна одежда, но нам, к несчастью, нечего вам предложить.
— Фу, — наморщила носик панна Карнковская, — эти платья хороши для какой-нибудь крестьянки, но уж никак не для шляхтянки! К тому же в них, похоже, не одно поколение холопок ходило!
— Воля ваша, — не стали спорить немки, — да только ваша одежда уж больно грязная. Мы ее, конечно, выстираем, но раньше чем завтра она никак высохнуть не успеет! Возьмите хотя бы эту рубашку, она совсем новая и ткань на нее пошла достаточно тонкая...
— Хорошо, эту рубашку я возьму. А что, в вашем обозе нет ни одной хорошей портнихи?
— Портниха-то найдется, но найдутся ли у вашей милости деньги?
Ответом на вопрос было только возмущенное фырканье прекрасной панны. Кампфрау понимающе переглянулись, но возражать больше не стали.
— Для того дела, по которому она нужна Страннику, ей и одной рубашки много, а уж если постарается, то он не поскупится на наряды для нее... — шепнула та, что постарше, своей товарке.
— Хорошо, ваша милость, — дуэтом заявили они панне Карнковской, — мы пришлем портниху утром, и уж будьте уверены, она сможет угодить вам.
Пока Агнешка принимала водные процедуры, Янек и Первушка, кляня свалившуюся на них напасть, пытались решить вопрос с питанием. Анциферов вообще не очень представлял себе, чем питаются знатные полячки, а Корбут хоть и представлял, но решительно не знал, где эти кушанья можно сыскать. Когда он служил у Карнковских, готовкой занимался повар, а заботы юного литвина не простирались далее ухода за платьем и прислуживания во время обеда. Можно было, конечно, обратиться к царским поварам, но вся беда в том, что их не было. Сам государь в походе ел то же, что и все его ратники, а потому повара остались в кремле. В том, что прекрасной панне Агнешке придется по вкусу каша с салом, были определенные сомнения, и парням наверняка пришлось бы отправляться на поиски еды... На их счастье, к только что поставленному шатру подошел рослый рейтар и, смущенно улыбаясь, спросил: не здесь ли находится царская полонянка?
— А тебе зачем? — насторожился Янек.
— Да вот, гостинца принес, — пробасил он в ответ и показал шлем.
Заглянув в него, ребята едва не ахнули, стальной шишак был доверху наполнен свежей земляникой.
— Это откуда же? — изумился Первак.
— Да вот, набрал...
— Слушай, дружище, как тебя?.. — встрепенулся Анциферов, чувствуя, что решение проблемы близко.
— Савва Протасов, жилец московский.
— Вот что, Савва, тут такое дело... земляника — это, конечно, хорошо, да только...
Новый знакомец, уяснив проблему, на минутку задумался. Затем, решительно встав, велел страдальцам идти за собой. Через несколько минут они оказались у большого шатра, вокруг которого стояли несколько возов. Шепнув пару слов Первушке, он шагнул вперед, увлекая за собой Янека, и громко крикнул:
— Матвей Иваныч, принимай гостей!
— Чего тебе надобно, болезный? — преградил ему путь один из холопов.
— Я к Матвею Ивановичу пришел, — неожиданно пьяным голосом заявил Савва, — да не один, а с другом!
— К какому такому Матвею Ивановичу? — попытались урезонить его остальные холопы. — С каким таким другом?..
Савва, впрочем, не слушая их, медведем пер вперед, таща за собой Корбута. Распихивая холопов одного за другим, он рвался к шатру, пока, наконец, не вышел его хозяин.
— Что за шум! — осведомился он у толпящихся вокруг людей.
— Да вот, рейтар какой-то рвется с ляхом, говорит, друг...
— Проше пана, помилуйте, — заголосил сообразивший в чем дело Янек, — я знать не знаю этого пана. Я человек высокородного пана Михальского, а с этим рейтаром мы и пары слов не сказали, а он тащит меня непонятно куда!
— Кого потерял, служивый? — осведомился хозяин шатра у Протасова.
— Дык Матвея Ивановича Рожнова!.. — с пьяным вызовом ответил Савва.
— Эва, — протянул кто-то из холопов, — да его шатер с другой стороны лагеря! Видать с пьяных глаз перепутал...
— Ой, и верно, прошу прощения! — изумился рейтар и тут же накинулся на Янека: — Ты куда меня завел, ляшская морда?
Хозяин шатра давно бы приказал вытолкать их обоих в шею, но упомянутое Корбутом имя всесильного царского телохранителя заставляло проявлять осторожность, и потому незваные гости были выпровожены с честью. Пока они там препирались, Первушка ловко пролез под возами, нашел там клетки с птицей и, открыв одну из них, недолго думая посворачивал шеи сидящим там каплунам[56] и спрятав их под полой кафтана, был таков.
— Ну как? — осведомился "протрезвевший" Савва, когда приятели снова встретились.
— Порядок, — ухмыльнулся довольный Анциферов, шагая к своему шатру.
— Ну и ладно, — вздохнул рейтар, — пора мне. Кланяйтесь Агнешке: чем смог, тем услужил.
— Спаси тебя Христос, — поблагодарили его приятели и двинулись готовить для своей подопечной.
Пока они так старались, панна Карнковская успела пожалеть, что столь легкомысленно отказалась от платья, и сидела, завернувшись в плащ и размышляя о своей судьбе. Как ни плохо она знала немецкий язык, разговор маркитанток был ей в общих чертах понятен. Что же, не все так плохо. Разумеется, королевич Владислав очень приятный молодой человек, весьма воспитанный кавалер и пылкий любовник, но... разве она виновата, что попала в плен? Надо было лучше следить за своей возлюбленной! К тому же, откровенно говоря, герцог Иоганн Альбрехт смотрелся куда выигрышнее на фоне польского принца. Он был уже зрелый и сильный мужчина, а Владислав — всего лишь мальчишка в короне. И самое главное... тот, кого наемники фамильярно называли Странником, был ее первой любовью! Когда сияющий как новенький злотый Янек подал ей еду, Агнешка восприняла это как должное. Правда. она надеялась, что с ней разделит трапезу... один человек, но, поразмыслив, решила что у того и так много забот, к тому же ей совершенно нечего надеть... и вообще! Впрочем, поданный ей бульон был наварист, курятина нежна, а ягоды показались даже изысканным лакомством. Право же, жизнь налаживалась. Пока она изящно обгладывала крылышко, прислуживавший ей Корбут налил в чашку подогретого вина.
— Прошу вас, прекрасная панна, — робко предложил он ей напиток, — это вино, конечно, недостойно вас, однако ничего лучшего тут нет. А вам нужно подкрепиться.
— Благодарю, — улыбнулась королева его грез и протянула руку за чашкой.
Укутывающий девушку плащ чуть соскользнул, и взору юноши открылись тонкая шея и прекрасное плечо совершенно мраморной белизны. Дыхание Янека перехватило, руки задрожали, а язык онемел. Нимало не смутившись, Агнешка поправила свое одеяние, как будто рядом с ней стоял не мужчина, а резной комод.
— Давно ты здесь? — поинтересовалась она, насытившись.
— Кажется, целую вечность... — пролепетал в ответ юноша, у которого перед глазами все еще трепетала тонкая жилка на молочно-белой шее.
— Вечность — это много. — Прекрасное лицо панны тронула тонкая улыбка. — Как ты попал в плен?
— Меня захватил пан Михальский.
— А, это, наверное, тот шляхтич, что охраняет герцога, — наморщила лобик Агнешка. — У него довольно грозный вид.
— Вы правы, ваша милость, он телохранитель русского царя и весьма опасен в бою. Мне пришлось видеть его в деле, и я до сих пор не понимаю, как мне удалось выжить.
— А скажи мне, — спросила девушка, даже не подумав притвориться, что горестная судьба Корбута ей хоть немного интересна, — кто такая госпожа Элизабет?
Лицо Янека выразило совершеннейшее отчаяние, но он был вынужден признаться, что слышит это имя впервые.
— Может, твой друг-московит знает?
— Вполне вероятно, — ухватился за эту мысль литвин, — пан Анциферов не слишком образован, однако человек он осведомленный и будет рад услужить вашей милости.
— Так спроси его, только пусть не показывается. А то вид у него какой-то... варварский...
— Так это, верно, Лизка Лямкина, — почесав голову, ответил Первушка на вопрос Янека.
— А кто она?
— Так это... — помялся он, — в Немецкой слободе живет. Муж ее трактир держит, а она сама всякой всячиной торгует, по женскому делу: лентами там, кружевами всякими. Деньги еще в рост дает, да вместо обычной лихвы[57] какой-то процунт требует.
— Процент, наверное? — поправил его Янек.
— Может, и так, — согласился писарь, — а что это?
— Ну как тебе объяснить... — задумался Корбут. — Это от латинского "про центум", то есть "сотая доля". Можно сказать, что процент это лихва и есть.
— Ишь ты, — покрутил головой Анциферов, — а что, все ляхи латинянский язык ведают, как ты?
— Многие знают, — пожал плечами литвин, — хотя большинство запомнили лишь по нескольку слов и вставляют их в разговор, когда надо и не надо, чтобы показать свою ученость.
— Точно как наши бояре, — усмехнулся Первак, — как начнут в думе говорить, то как будто Священное Писание читают — ни слова в простоте!
— А скажи мне, Незлоб, — снова начал Янек, понукаемый красноречивыми взглядами Агнешки из-за ширмы, — эта, как ты сказал, Лизка Лямкина, она с вашим государем...
