Ясное дело, выяснять, какое соображение заставило принимать в сотню воспитанника накануне погрузки — это сейчас не важно. Важно, что иначе как засланным, этот казачок быть не может. И, поскольку от самого Суэца мы ни с кем на связи не были, то и доложить маршрута следования группы он не мог. Но разбираться в вопросе необходимо немедленно.

Разбудил я Михаила Львовича, а потом велел кликнуть этого самого Кольку. Заходит он в каюту, и с заметным трудом узнаю я, кого бы Вы подумали? Николая Кровавого. Будущего, естественно.

Вот это засада!

Нет, как он это время скрывался от моего взора — полбеды. Что другие его в лицо не настолько знают, чтобы опознать в любой одежде — многое объясняет. Но скажите мне на милость, что с этим всем делать!? Куда его везти, кому сдавать, как выполнять задачу?

— Батько сказал, вы хотели меня видеть, — и смотрит тревожно. Мерзавец.

— Хотели. Что англичанин рассказывает?

— Так ничего. Помогаю страдальцу сообразить, как его звали и кем он был. Говорит, что работал с утлегарем, а потом летел над морем. И всё.

— Скажи ему, что он Джон Смит. По-русски — Иван Кузнецов. Пускай изучает наш язык и ни о чём не тужит. Ступай.

Едва за цесаревичем закрылась дверь, я перевёл взгляд на Михаила Львовича.

— А что я мог? — сразу принялся оправдываться жандарм. — Его мои люди признали уже в Эгейском море, а до того он им на глаза не попадался. Рисковать операцией никак невозможно — у нас и без того всё на ладан дышит. Признаться, из Суэца я в телеграмме намекнул государю, что чадо его при мне. Так что, может статься, британский крейсер, нами потопленный, как раз и хотел спросить, следует ли этим бортом наследник Российского престола — мало ли как его сориентировали по телеграфу-то?

— Вам бы шуточки шутить, сударь. А мне что прикажете делать? Я ведь верноподданнически обязан печься не о том, как французам насолить, а с барабанами и фанфарами мчать Его Высочество в объятия Марии Фёдоровны.

— Полно вам, Пётр Семёнович. Мы с вами взрослые люди, понимаем, что сын у Александра Александровича не единственный. Нам пристало уповать на промысел Божий, а не противится воле его.

Поговорили. И ещё я понял, что Михаил Львович этого барчука тоже не любит, от всей души желая ему хорошей порки, или доброй взбучки в иной форме, относительно выбора которой весьма склонен положиться на волю Создателя.

Рука моя непроизвольно потянулась к шкафчику, где хранилась бутылочка Арманьяка — как раз на случай серьёзного мужского разговора, острую необходимость в котором мой отравленный хинной бурдой организм остро испытал в это самое мгновение. Увы. Не судьба. Топот ног по коридору, распахнутая вестовым дверь и слова: "Вас просят на мостик", — разрушили очарование момента.

* * *

— Рожественский дал радио. К нему приближается большая джонка, полагает, под парами. Подозревает, что намерена взять на абордаж.

— По всей эскадре — тихая тревога, — бегу в радиорубку. Заодно разъясню диспозицию.

Мы стоим в видимости острова не компактной группой, а каждый сам по себе. "Веста" и "Аргонавт" на якоре, а "Великий князь Константин" и подводные лодки лежат в дрейфе. Все несут стояночные огни. Ночь, как я уже поминал, лунная, то есть видимость отличная. Ветер слабый, приятный, привносящий небольшое облегчение в назойливую устойчивую жару, надоевшую всем хуже горькой редьки (запасы которой в кладовых, увы, уже исчерпаны, и ни капли она никому не надоела).

Рожественский продолжает изображать дремлющее в дрейфе судно и неслышно подрабатывает электромоторами на самом малом ходу. Пиратский корабль пытается подойти к его борту неслышной тенью, чтобы не разбудить задремавших вахтенных до того момента, когда пираты хлынут на палубу. Одним словом — порхание ночных мотыльков.

Для выполнения моего плана требуется филигранный расчёт и четкая согласованность действий всех кораблей эскадры. Как наскипидаренные работают штурманы, дятлом стучит ключ рации, а внешне всё выглядит тихо и мирно — сонные суда еле-еле шевеля винтами смещаются почти незаметно для постороннего наблюдателя. Прямо признаюсь — дать нормальный ход корабли сопровождения просто не в состоянии, потому что пар в котлах поднят только для минимальных перемещений, хотя кочегары уже работают над этим вопросом.

Пират же явно заподозрил что-то неладное — не мог он дважды так промахнуться относительно неподвижной цели. За кормой джонки вскипает бурун и она увеличивает скорость сближения с замаскированной под пароходик подводной лодкой.

Такой же бурун теперь пенится и позади "Н5" — принимать дорогих гостей Рожественский не спешит. Некоторое время эти догонялки продолжаются в тишине — видимо изумление на какое-то время лишило пиратского капитана осторожности, но тут вспыхивают наши дуговые прожекторы, ослепляя столпившихся на палубе вооружённых людей, шрапнель из пушек окатывает толпу, трещат винтовки наших казаков и голос одного из переводчиков через мегафон предлагает командиру местных флибустьеров прибыть для переговоров.

* * *

Я не слишком разбираюсь в обычаях большинства народов, живущих на необъятных просторах Земли, поэтому доверился искушенности одного из людей Михаила Львовича. Правда, дал ему понять, что не стоит скрывать он "партнёра" факт неминуемой гибели его и всей команды в случае, если достигнуть договорённости не удастся.

На то, чтобы втолковать пирату, эту несложную истину, ушло два дня. За это время вернулся из Сайгона наш посланец и привёз новости. А церемонии всё продолжались и продолжались. Тогда капитану флибустьеров на шею привязали камень и подвели его к борту. Аргумент оказался действенным — уже через час команда джонки приступила к выполнению возложенной на неё задачи. Теперь, с таким-то помощником, некий, пусть и приблизительный, план у меня сформировался.

* * *

Ограбление пакетбота, да ещё и в видимости берега — даже в здешних бандитских водах на подобное решаются редко. Тем не менее, наш "партнёр" проделал это: Догнал и взял на абордаж рейсовый пароход, идущий в Сайгон из Сингапура. Обчистил пассажиров, судовую кассу, выбрал из перевозимых товаров то, что показалось ему наиболее привлекательным. А потом спокойно удалился. Как мы и договаривались, лишним душегубством он не увлекался — нам требовались живые свидетели, эмоциональные и возбуждённые, которые бы обязательно вернулись в лоно цивилизации, пусть и с задержкой как раз на время ограбления. Главное — то возмущение, что привезли с собой пострадавшие. Желание догнать и наказать разбойников, должно было возникнуть у колониального руководства и побудить его к направлению военных кораблей на борьбу с пиратами.

Очень удачно вышло то, что корсар нам попался основательный. У него даже паровая машина установлена, что заметно расширяет промысловые возможности. А мы, естественно, заняли позиции у выхода из гавани главной базы французского флота. Мы — это три подводные лодки. Помня о прочитанных книжках про тактику "завесы", нарезал им зоны так, чтобы не мешали друг другу.

Я сегодня вышел обеспечивающим с Писаревским. Игнат — с Рожественским, а Клёмин — с Подьяпольским. В перископ видна глубокая бухта, дальний край которой не просматривается. Что-то дымит, но из-за расстояния ничего разобрать невозможно. Энергичный тропический рассвет уже завершился, и яркое солнце заливает море и берега своими лучами. Мы не решились проникать в бухту и, тем более, в речные фарватеры, впадающей в неё реки. Знаете, эта задача скорее для моего первого деревянного ныряльщика — только у него была маневренность, достаточная для петляния среди неведомого.

Но, пожалуй, будь он сейчас при мне, я всё равно не стал бы соваться на нём в порт. Тут повсюду ужасное многолюдье, и вероятность, что случайный зевака заметит рубку, очень велика. А пробираться под водой немыслимо — очень мутно. Так что таимся мы на просторном месте, не будучи уверенными в том, что сумеем поразить цель, буде таковая появится.

Жизнь на лодке идёт себе потихоньку. Шестеро по койкам, чтобы не путаться под ногами у остальных. Радист приткнулся в своём закутке и вслушивается в окружающие шумы через стетоскопные трубочки, подсоединённые к металлическим звукопроводам — электронной аппаратуры у нас по-прежнему нет. Штурман, за своим столиком в центральном посту ведёт счисление, а командир с вахтенным начальником по очереди приникают к окулярам перископа и пытаются обнаружить хоть что-нибудь примечательное.

Основная часть труда подводника наполнена бесконечными рутинными деяниями и терпеливым ожиданием. Потому Измаил Максимович Зацаренный и командует надводным кораблём, что при его темпераменте чувствовать себя постоянно скованным и выжидающим, просто невыносимо.

— Есть, корвет идет на выход, — докладывает вахтенный командир.

Сергей Петрович приникает к окулярам, довольно хмыкает и делает мне приглашающий жест. Отрицательно кручу головой:

— На карте покажите.

Точки проставляются рядом друг с другом. Азимут совпадает, а расстояние разнится. Дальность определена на глазок.

Терпение. Еще десять минут, и вторая пара точек ложится на тот же лист. Штурман сообщает курс и скорость цели с неопределённостями размером с Эверест.

— Лево сорок, средний ход, — Писаревский отдал команду и повернулся в мою сторону, словно испрашивая одобрения.

Киваю. Понятно, что мы пытаемся встать поперёк курса неизвестного, чтобы, пройдя вперёд, поймать его на кормовой залп. С другой стороны, выйдя из бухты, корвет или сохранит первоначальный курс в открытое море, или повернёт направо. Еще одна неопределённость — момент поворота, если он состоится. Игра вероятностей, а что делать?

— Боевая тревога, — экипаж расходится по местам и доклады о готовности следуют один за другим. На фоне этого оживления сообщение о шуме винта воспринимается как очередная деталь мозаики — мили три до цели, не больше.

— Десять влево!

Всё правильно, Петрович уточнил место встречи торпеды с бортом француза и решил, что состояться это событие должно, по возможности, раньше. И пора прятать нашу гляделку, а то увидят ещё ненароком.

Слышу, как заработал двигатель, опуская перископ, и успокаиваюсь. Всё вовремя. Всё правильно. Все смотрят на часы, отсчитывая секунды. Спокойствие, только спокойствие. Такое впечатление, что через всю лодку протянулся хрустальный нерв и, натягиваясь, истончается.

— Поднять перископ! — командир снова прильнул к окулярам. — Право два, одерживай, пятый товсь!

Пауза.

— Пятый готов!

— Пятый — отбой. Убрать перископ. Лево на борт. Резко!

— Характер работы винтов меняется, — опять радист доложил.

— Корвет повернул вправо, — Писаревский просто излучает разочарование. — Попробуем развернуться и поймать его на носовой. Но, похоже, не успеваем. Когда завершим циркуляцию, он окажется к нам кормой.

— Раздрай, — впервые за всё время я открываю рот.

— Левый винт — полный назад. Правый — полный вперёд, — звуки мощной электрической искры и запах озона подтверждают выполнение команды. Корпус лодки поворачивает быстрее, а перископ поднимается снова.

— Винты оба средний вперёд, одерживай.

Новый треск электрических разрядов, короткое рыскание.

— Право пять. Держать дорожку. Первый товсь.

Уже понятно, что стрелять мы будем со стороны кормы корвета, то есть вдогонку, под очень острым углом. Показываю четыре пальца.

— Второй, третий, четвёртый — товсь! — меня поняли. Дадим полный залп.

Вот и череда пусков с интервалом — как получится. Секунд десять-пятнадцать уходит на выравнивание лодки после каждого выстрела и только потом следует команда "пли".

— Ныряй на двадцать, курс девяносто.

Да уж, ситуация безрадостная. Цель уходит на юг одиннадцати-триннадцатиузловым ходом, чуть показав нам вид со стороны кормы на свой правый борт. За ней со скоростью двадцать узлов гонятся четыре торпеды. Скорей всего, настигнув корвет, они попадут в мощную струю от его винта. Или двух. Что случится с ними после этого — никто не предскажет. Отклонятся, взорвутся, или, всё-таки, доберутся до твёрдого и сработают штатно. Гадаем.

Взрыв. Которая из четырех? По времени должна быть первая.

Пауза длится около минуты.

— Характер работы винтов изменился, — успел доложить радист.

Взрыв.

* * *

Перископ мы подняли, только отойдя на пару миль. На фоне сверкающего буйной зеленью берега чётко виден оседающий кормой крупный военный корабль. С его бортов в воду летят крупные предметы. Создаётся впечатление, что это выбрасывают пушки, чтобы облегчить крейсер. Не похоже, что потонет, но плавать без посторонней помощи сможет только под парусами, когда придумает, чем рулить. Во всяком случае, догонять наглого пирата и наказывать его, придётся кому-то другому. Нам же стоит поторопиться к "Аргонавту", чтобы получить от него новые торпеды взамен истраченных.

Наступившая ночь принесла множество известий. Заработала рация в Сайгоне и передала, что контр-адмирал Курбэ, назначенный в апреле этого года начальником морской станции в Тонкине, бомбардировал со своими судами внешние форты Хюэ и в итоге занял их. Ведутся переговоры об установлении Францией протектората над Тонкином. То есть мы опоздали. Цели, которым нам поручили помешать, достигнуты. Маленький свободолюбивый Вьетнам оказался под пятой могущественной европейской державы, а дружественный Китай, потерял контроль над устьем Красной реки.

Ещё нам сообщили данные о военно-морских силах, которыми располагает Франция в этих водах. Это четыре броненосных крейсера, пять крупных деревянных крейсеров, семь крейсеров поменьше, тоже деревянных, пять канонерок и три больших транспорта.

Нашего сегодняшнего "крестника" Сергей Петрович определил как "Виллар" — один из больших деревянных.

Из дома никаких распоряжений не поступало — Александр Александрович хранил молчание. Что же касается осведомлённости морского командования о нашем визите в эти воды, так душу мою не посещает даже подозрения о том, что таковая имеет место. Словом, нас тут немножко забыли. Тем не менее, приказа, отменяющего выполнение ранее поставленной задачи, не поступало, следовательно, продолжать препятствовать французам устанавливать своё господство в этом районе, и есть наша обязанность.

Глава 23 Ну и что, что опоздали

Я послал "Великого князя Константина" к Шонгкау. Это вторая, вернее третья по важности после Сайгона и Ханоя, точка, где у Михаила Львовича имеется агент. Тихий посёлок на самом, считай, восточном выступе изогнутого вьетнамского побережья. Удобная стоянка для кораблей и репутация страшного захолустья, рассадника бандитизма, пиратского притона и места сборища бунтовщиков. А у меня экипажи больше четырёх месяцев без берега.

Осмотр показал, что рейд тут хорошо защищён от непогоды. Туда и "переехали". Двести миль — это не так уж далеко. Подводные лодки мы теперь камуфлируем под каботажные пароходики буквально за полтора часа. Так что встали на рейде, тем более, что причалов в этих краях практически не наблюдалось — разве что для рыбацких лодок. Потом прошла выдача жалования и командам, и "пассажирам", и начался берег.